У него был приятный профиль, что она уже успела заметить: нос правильной формы, лоб довольно высокий, залысины. Волосы темные, с проседью, волнистые. Уши с длинной мочкой. Говорят, такие живут долго. Роста он был невысокого, но фигура у него была неплохая. В его внешности не было ничего особенно примечательного, кроме того удивительно приветливого выражения лица, которое ей сразу и понравилось. На самом деле Борис улыбался не так часто, и то, что она поначалу восприняла как улыбчивость, была смешинка, которая и не думала прятаться в глубине его глаз, а поселилась там на самом видном месте.
Борис, как она и догадалась, был профессиональным музыкантом. Он окончил Московскую консерваторию, а теперь сам преподавал, но не в Москве, а в Саратове, где и жил последние годы. «Почему Саратов?» – не смогла скрыть своего недоумения Татьяна. И с большим удивлением узнала, что саратовская консерватория – одна из старейших в стране, основана еще в 1912 году и носит имя прекрасного, но уже почти забытого певца Собинова. Выяснилось также, что Борис в Вербье, и вообще в Швейцарии, первый раз. Попал он сюда благодаря некоему саратовскому олигарху, чьим детям давал частные уроки музыки. Именно благодаря этим урокам он и смог накопить деньги на поездку в Вербье, на фестиваль, о чем мечтал уже много лет.
Татьяна так была увлечена беседой с Борисом, что совсем позабыла и о подруге, и об обещанных билетах на хорошие места. Вспомнила, когда раздался звонок ее мобильника, и Ольга раздраженно стала выговаривать ей за опоздание.
– Почему опаздываю? Я уже давно здесь. А ты где?
– Я тоже давно здесь, но тебя не вижу.
– Я тоже тебя на вижу – Татьяна огляделась по сторонам. – Я в помещении VIP, а ты в каком?
– Я же сказала – нашего банка! Ничего не понимаю. Выйди в коридор, я должна тебе отдать билеты.
Извинившись перед Борисом, Татьяна вышла в коридор и увидела Ольгу.
– Как ты туда попала? Ты чего сказала распорядителю? – накинулась она на Татьяну.
– Как ты и велела, назвала фамилию Блейк. Да, кстати, как твой муж? Он же ногу сломал! Как это случилось? Ему лучше?
– Ты чего? Какую ногу? С Бобом все в порядке. Кто тебе такую чушь сказал?
– Ну как же? Распорядитель. Когда я назвала фамилию, он и говорит: «Мистер Блейк еще не прибыл, он задерживается, ногу сломал».
– Боже мой, ну конечно! Теперь все ясно! – Ольга вдруг захохотала так, что на них оглянулся проходивший мимо мужчина.
– В чем дело? Объясни! Ты чего гогочешь как ненормальная? – Татьяна дернула Ольгу за руку, пытаясь остановить разошедшуюся подругу.
– Ой, не могу! – все еще борясь со смехом, начала Ольга. – У одного из главных спонсоров фестиваля та же фамилия, Блейк. Оливер Блейк. Ты что не слышала?
– Нет, не слышала, – призналась Татьяна.
– Ну, темнота, – Ольга, наконец, успокоилась и вытерла выступившие слезы. – Вот билеты. В антракте увидимся.
Организаторы вечера начали приглашать публику на концерт. Ольга и Борис вышли на площадь перед входом в зал Комбин.
– Борис, постой! – к ним направлялся немолодой мужчина. Если бы он был женщиной, то про него можно было бы сказать: со следами былой красоты на лице. Так и хотелось употребить именно это выражение применительно к нему.
– Это мой приятель, Влад, – представил его Борис Татьяне. – Знакомься, это Татьяна.
– Очень приятно, – мужчина окинул Татьяну оценивающим взглядом. – Вот, возьми, – он протянул Борису билет.
– А ты что опять не идешь?
– Да ты понимаешь, там так все закрутилось! – Влад говорил все это, а сам жадно глотал воздух, он явно задыхался то ли от быстрой ходьбы, то ли от возбуждения. – На, может, продашь кому!
– Ну, ты в своем репертуаре! А раньше не мог сказать?
Влад уже собирался уходить, когда к ним неожиданно подошла Айлин.
– А… русская мафия! Привет всем! Надо же, Влад, а что это тебя нигде не видно? Я решила, что ты уехал, – Айлин смотрела на Влада, немного наклонив голову и прищурившись, как будто лучи заходящего солнца мешали ей.
Татьяна с удивлением уловила кокетливые нотки в ее интонации. А ей казалось, что кроме музыки Айлин ничего не интересует.
– Нет, никуда я не уезжал… Ладно, до завтра, я побежал.
– Как? Ты не идешь на гала-концерт? – от кокетства Айлин тут же не осталось и следа, и она смотрела на Влада с нескрываемым осуждением.
– Дела, – бросил Влад уже на ходу.
Айлин хотела еще что-то сказать, но из шатра раздался призывной звонок, и, махнув рукой, она засеменила к входу в зал.
– Место, где вы сидели вчера, опять свободно, – Борис улыбнулся Татьяне. – Если хотите, оно ваше.
– Спасибо, но у меня на сегодня есть два билета в первых рядах партера. Я как раз хотела вам предложить пересесть поближе.
– С удовольствием, – сразу согласился Борис. – Сегодня обещают нечто совершенно необыкновенное! Как здорово, можно будет не только послушать, но и разглядеть все как следует.
Однако разглядывать во время гала-концерта было особенно нечего. Сцена, разделенная на две части, была погружена в темноту. Исполняли двадцать четыре прелюдии Шопена. Музыкант выходил на сцену, луч прожектора освещал его, он исполнял очередную прелюдию и замирал. Свет гас, а затем освещал вторую половину сцены, где уже находился другой музыкант или группа музыкантов, и концерт продолжался. Публику заранее попросили не аплодировать в интервалах между прелюдиями.
Татьяна была поглощена не столько музыкой, сколько тем, что происходит с человеком, сидящим в кресле рядом с ней. Она смотрела на сцену, но не видела ее, слушала музыку и не слышала ее. Зато очень хорошо слышала дыхание Бориса, умудрялась краем глаза наблюдать за выражением его лица. Однако главное ее внимание было сосредоточено на том, чтобы правильно сидеть: не слишком уклоняясь вправо, так, чтобы он не подумал, что ей неприятно его присутствие, но и не слишком приближаясь к нему: а то вдруг решит, что она хочет к нему прижаться.
На самом деле ей страстно хотелось именно этого. Ну почему бы для начала ему хотя бы не взять ее руку в свою? Вот он разжал руки, сцепленные до этого на груди, опустил их на колени. Вот одна его руку легла на подлокотник кресла. Татьяна замерла, не зная, может ли она тоже положить руку рядом с его, на подлокотник своего кресла, или это будет слишком откровенным призывом? Поколебавшись, не сразу, но все-таки положила. Замерла, ничего не случилось. Он убрал руку и положил ее обратно на колено. Вот дура, зачем она это сделала? Татьяне было очень неловко.
И вдруг, когда погас свет перед очередной сменой музыкантов на сцене, она вновь почувствовала его руку рядом со своей. Выждав несколько мгновений, он приподнял свою руку и опустил ее на руку Татьяны. И хотя она так ждала этого, но все-таки вздрогнула. Его ладонь была горячей. Руки Татьяны всегда были холодными. Даже летом. «Плохое кровообращение», – объясняла все знавшая бабушка. Татьяне всегда было неловко протягивать свою ледышку для рукопожатия. Вот и сейчас ей было и радостно, и неловко одновременно. А Борис в это время вдруг взял ее руку, поднес к своим губам и подул на нее, согревая своим дыханием. Татьяне было неудобно сидеть так, с вытянутой в сторону рукой, стыдно оттого, что кто-то мог видеть происходящее, но она ничего не сделала, а так и сидела в этой неловкой позе до окончания очередного выступления. В наступившей темноте она отняла руку от его теплых губ, а чтобы он не обиделся, наклонилась к нему и поцеловала, ткнувшись губами не в щеку, как хотела, а в ухо.
Одно прикосновение может сказать больше, чем долгие разговоры и объяснения. Это своеобразная проверка на соответствие или несоответствие биохимических систем двух людей. Татьяна поняла это еще в далекой юности.
В детстве она никогда не ездила во время каникул ни в какие лагеря. Но когда ей было уже лет шестнадцать, родители, с которыми она всегда отдыхала, уговорили ее провести две недели в подмосковном молодежный лагере. Вот там Татьяна впервые влюбилась. Увидела и поняла: вот он, именно такой, каким ей и представлялся предмет ее будущей любви. Высокий, светловолосый, голубоглазый, не парень, а загляденье. К тому же вежливый, воспитанный, да и разговаривать с ним есть о чем, не то что с мальчишками из их класса, которых кроме футбола и хоккея ничего не интересовало. Николай, так его звали, был из семьи художников. Татьяна увлекалась историей живописи и, не обладая большими способностями, тоже любила рисовать. У Николая же были не просто способности, но и явный талант. Он делал небрежные зарисовки на клочках бумаги повсюду: в столовой, на занятиях в гимнастическом зале, на прогулках. Но чаще всего он рисовал Татьяну, и это ей, естественно, льстило чрезвычайно. Стало ясно, что он также явно неравнодушен к ней. Дальше события развивались следующим образом.
Девчонки подстроили так, чтобы на очередном просмотре фильма, которые периодически устраивались в лагере, Татьяна оказалась рядом с Николаем. Замерев от волнения, она сидела в темноте с тем, кто в течение недели был постоянным предметом ее грез. И мысли в ее голове проносились точно такие же, как и сегодня в Вербье: «Что-то будет сейчас? Когда же он решится и возьмет меня за руку? А может, обнимет? Или сразу поцелует? Нет, целоваться здесь неудобно, все увидят. Это уже потом. Почему он медлит? Прошла уже половина сеанса? Разве мы пришли сюда смотреть фильм?» И тут это произошло. Николай вздохнул, потом все-таки решился и осторожно положил свою руку на ее, лежавшую на подлокотнике кресла. И этого жеста было достаточно, чтобы положить конец всему: перспективам объятий и поцелуев. А главное, мечте о том, что, наконец, у нее тоже появится парень. Его прикосновение знаменовало собой отталкивание, а не притяжение. Татьяна замерла: может, она ошиблась, ей это показалось? Николай начал гладить ее руку. Ей стало не просто неприятно, а противно. Она вскочила и, не сказав ни слова оторопевшему ухажеру, пробралась сквозь строй острых коленок и побежала к выходу из кинозала.