И вот теперь Ольга смотрела на несколько все еще остававшихся у тети старинных вещей и раздумывала, что же ей взять. И тут она увидела вазу, которая всегда занимала центральное почетное место на тетиной прикроватной тумбочке. Необычной овальной формы из хрусталя чудного зеленого оттенка с удивительно изящным белым ландышем, как будто застывшим в толще стекла. Эта ваза всегда поражала Ольгу своей элегантностью.
– Можно я возьму эту вазу?
– Конечно, я же сказала: что хочешь.
– Удивительная вещь, явно старинная. Я никогда не видела такого чудного зеленого цвета у хрусталя. И этот белый резной цветок на зеленом фоне – потрясающе красиво. Я раньше как-то не задумывалась. Откуда у тети старинные вещи? Она никогда ничего не рассказывала о себе.
– Не рассказывала… Напуганная была, вот и не рассказывала. Когда я последний раз ее видела, она тут все свои бумаги разбирала, письма какие-то откладывала, собиралась на дачу отвезти и сжечь. Не хочу, говорит, после моей смерти кого-то скопро… скомпроти…
– Скомпрометировать, – подсказала Ольга.
– Ну да. Я ей говорю: Нин, да ни к чему это все сейчас. Уж времена совсем другие. А она: сегодня другие, а завтра – иные.
– А чего она боялась? Да и вообще, тетя Нина не из пугливых. Сколько ее помню, в лес бог знает как далеко забиралась. Мы ее даже пытались стращать, чтобы не ходила одна.
– Так то в лесу… А то в жизни. В лесу-то оно, пожалуй, не так страшно бывает…
– Так вы что-то знаете про нее? Расскажите! Пожалуйста! Я знаю, что она вас любила и вам доверяла. Вы ведь ее родственница?
– Да никакая я не родственница… Я у нее еще до революции в услужении была. Совсем молоденькой девчонкой они меня из деревни взяли, когда у нее ребенок родился…
– У тети Нины и дяди Мити был ребенок?
– И не Нина она вовсе, а Фаина. Это она когда за Димитрия выходила, имя заодно с фамилией поменяла. А потом ребенок вовсе не от Димитрия, а от ее первого мужа.
– Почему Фаина? Зачем поменяла имя? И что за другой муж? – От обрушившейся на нее информации Ольга совсем растерялась.
– Подожди, я сейчас тебе что-то покажу. Я знаю, она ее не сожгла тогда, рука не поднялась, я сейчас…
Леля подошла к комоду, взяла стоявшую на нем рамку с фотографией, вынула из нее хорошо всем знакомый снимок тети и дяди и протянула рамку Ольге. Со старой пожелтевшей фотографии на Ольгу смотрели два человека, застывшие в традиционных позах. Он – высокий, средних лет господин с удивительно интеллигентным и добрым выражением лица стоит за креслом. И она – красивая, трогательно молодая, в белом кружевном платье сидит в этом кресле. И вот в этой совсем еще молоденькой девушке Ольга без труда узнала свою тетю. Тот же четко очерченный овал лица, тот же волевой подбородок и, главное, те же не очень большие, но очень выразительные и умные глаза, требовательно смотрящие на вас из-под густых бровей. Правда, смущало то, что девушка не просто улыбалась, а, казалось, сдерживала рвущийся наружу смех. А Ольга не только никогда не видела тетю смеющейся, но, кажется, даже все ее улыбки помнила наперечет. Как ту, когда она первый раз привезла на дачу Володю.
Далее Ольге, оторопевшей от неожиданности, было поведано то, что знала Леля о прошлом Фаины и о чем никто из близких тете людей не подозревал.
Родом она была из Литвы, из богатой семьи то ли банкира, то ли промышленника. Леля точно уже и не помнила. Когда девушке исполнилось шестнадцать лет и ее только-только стали вывозить в свет, на одном из первых же балов она встретила своего будущего мужа. Им оказался блиставший на местных самодеятельных вечерах поэт. Звали ее избранника Генрих Стаубер, и был он из обрусевших немцев. Вскоре в стихах Генриха образ поначалу абстрактной дамы сердца все больше и больше приобретал черты, подозрительно напоминавшие облик и характер Фаины. А характер у девушки уже в те годы был весьма решительный. Фаина смогла преодолеть сопротивление родителей, поначалу категорически отказавшихся даже принимать у себя новоявленного жениха. Однако их отношение к молодому человеку несколько изменилось, когда они узнали, что помимо бесполезного, на их взгляд, занятия стихосложением, он имеет и хорошую специальность инженера, причем инженера, уже успевшего себя хорошо зарекомендовать и даже довольно известного в узких кругах специалистов. Короче, когда Фаине исполнилось семнадцать, свадьба состоялась.
Вскоре Генрих получил выгодный заказ в Петербурге, и молодые переехали из Вильнюса в столицу. Вот в это время Леля и поступила к ним в услужение. Как она рассказала, ее с самого начала поразило то, с каким теплом и нежностью в этом доме муж и жена относились друг к другу. Родители ласково называли Фаину на русский манер Фенечкой. Муж, несколько переделав домашнее имя, звал ее Феечкой. Тут Леля попыталась вспомнить, как тетя называла мужа, но память ее подвела.
– Вроде гения… но немного по-другому. Я помню, она еще говорила, что это поэт такой был, тоже из немцев…
– Может быть, Гейне?
– Точно, так и говорила: «мой Гейне».
– Ну да, его ведь тоже звали Генрих. Генрих Гейне.
Леля рассказала, что в своей петербургской квартире Фаина с мужем устраивали поэтические вечера, на которые приходили начинающие и уже известные поэты. Одного из них, чьи отнюдь не барские повадки ей были не по душе, она много лет спустя узнала в памятнике, стоявшем на площади, носившей его имя.
– А еще в конце мая они устраивали вечера, которые называли ландышевыми, – добавила Леля. – Генрих накупал корзины ландышей, и гости обязательно приносили букетики. Танцевали, стихи опять же читали до поздней ночи. А в последний вечер выбирали королеву ландышей.
– Ах вот почему тетя в саду насадила ландыши… А я еще удивлялась, чего это она их так любит.
– Да, это Генрих ее к ним пристрастил. Он их просто обожал. Эту вот вазу, с ландышем, что ты выбрала, он ей подарил в первый год замужества. Вроде из Германии привез, специально на каком-то заводе ему сделали.
– Наверно, это мозельский хрусталь, – спросила Ольга.
– Не знаю, может быть, Генрих в Германию накануне войны к родственникам ездил, – ответила Леля и продолжила свой рассказ.
Фаина и ее муж взяли Лелю в прислуги из сиротского приюта, находившегося неподалеку от их дома. Приют отдали под госпиталь. Малышей пристроили в другие детские дома, а тем, кто постарше, постарались подыскать работу. Леля искренне привязалась к своей хозяйке, которая, зная о ее сиротском детстве, делала все, чтобы отогреть девушку. А скоро их отношения с Фаиной, с которой они были к тому же почти ровесницы, стали дружескими.
Вскоре у Фаины родилась девочка. В это время уже шла Первая мировая война, а вскоре разразилась и революция. Родители умоляли Фаину вернуться в Литву, переждать непонятные времена. Но она отказалась, не хотела бросать мужа.
После Брестского мира, когда Литва оказалась по ту сторону баррикад, связь с родителями стала эпизодической. Они все пытались уговорить Фаину перебраться к ним. Родители писали о своих планах переехать на житье в Германию, где у них были родственники. Там же отец Фаины всегда держал капитал.
В силу своего немецкого происхождения муж Фаины уже давно попал в разряд подозрительных элементов и вскоре потерял работу. Он тоже решил бежать с женой к ее родителям. Начались приготовления, требовавшие денег, времени, предосторожностей и мобилизации всех связей. Подготовка к отъезду заняла больше времени, чем процесс неминуемого перехода мужа из разряда подозрительных элементов в категорию пособников немецкого империализма. Он был арестован и исчез навсегда. По словам Лели, тетя, без толку обивавшая больше года пороги всех возможных и невозможных советских учреждений, так и не смогла ничего узнать о его судьбе. Фаина осталась одна, без средств к существованию, с ребенком на руках. В ее большую квартиру подселили еще четыре семьи. Ей досталась маленькая комнатушка, в которой раньше жила прислуга. Жизнь с новыми соседями, третировавшими «буржуйку» изо всех своих молодых пролетарских сил, стала такой невыносимой, что она решила уехать в Москву. Там, как ей казалось, будет легче найти работу и затеряться. Фаина слышала, что иногда вслед за мужем, разоблаченным в качестве врага народа и сгинувшим неизвестно куда, может последовать и жена. В Москве ее на первых порах приютила подруга, одна из немногих оставшихся у нее еще из прошлой жизни.
Вот тут она и встретила молодого рабочего – Дмитрия, который отправился на Сухаревский рынок присмотреть себе пальтецо к зиме, а Фаина пришла продать пальто мужа. Дмитрию приглянулся не столько товар, сколько девушка, его продававшая. Чтобы иметь возможность с ней встретиться, он в первый и, как полушутя-полусерьезно говорила потом тетя, в последний раз в жизни проявил находчивость – предложил купить еще кое-что из вещей. Они договорились о встрече на следующий день дома у Фаины. Заняв денег у родственников, Дмитрий несколько раз наведывался к приглянувшейся девушке и постепенно сумел завоевать ее доверие и если не сердце, то руку.
Так начался процесс превращения Фаины Стаубер в Нину Анисимову. Правда, несмотря на любовь Димитрия, как Фаина величала его немного на старый лад, жизнь тети и после замужества трудно назвать счастливой. Маленькая дочка вскоре умерла от скарлатины. О судьбе первого муже она так ничего и не смогла узнать. Родители совсем пропали из виду, да Фаина и не осмеливалась их искать. Детей у них с дядей Димой почему-то не было…
Выслушав Лелю, Ольга подумала: какая печальная и в то же время типичная для того времени история. И кто знает, как сложилась бы жизнь тети, не случись ее встречи с дядей Димой. Скорее всего, трагический сценарий был бы предопределен. Если не первая, то какая-нибудь следующая волна репрессий подхватила бы ее и унесла, как минимум, далеко-далеко от Москвы. Думала ли тетя, что, выходя за Дмитрия, она тем самым спасает себе жизнь? Или просто страшно было оставаться одной? А может, он ей действительно приглянулся?