– Вот его фамилия, я нашла. Может, разыщете его жену и отдадите ей тетрадь. Для нее это память…
– Конечно, обязательно разыщу, – я взяла листок. – Вы извините, я должна идти, а то меня подруга в ресторане заждалась.
Я не собиралась разыскивать жену автора Олега. Сомневаюсь, что она получила бы удовольствие, читая дневник мужа. Найти эту таинственную Веру? И отдать ей дневник?
Представляю, каким шоком стало для нее известие о смерти любимого человека. Наверное, она только-только пришла в себя, и заставить ее все пережить по новой – по крайней мере, жестоко. Уничтожить дневник? Нет, не могу. Рука не поднимается. Посоветуюсь с Шарлоттой и Элизабет. За ужином я рассказала им о дневнике и спросила их, что с ним делать? Должна ли я его выбросить, как это сделал тот, кто его написал…
– Или? – не дав мне закончить, задала вопрос Шарлотта.
– Ну, не знаю… Найти жену или эту Веру и отдать кому-то из них. А может, передать моему знакомому. Он журналист, редактор литературного журнала. Мне кажется, это стоит опубликовать. В общем, подумайте.
– Ладно, подумаем, это не простой вопрос, – ответила Элизабет, увидев, что Шарлотта рвется тут же дать совет. – А пока покажи-ка мне дневник. Прежде чем что-то тебе ответить, я хотела бы его почитать.
– Я тоже хочу прочитать, – вмешалась Шарлотта.
Решили так: вечером читает Элизабет, утром отдает Шарлотте, а обсуждаем все во время обеда. Этот план устраивал всех, и мы разошлись по комнатам.
* * *
На следующий день за обедом первой не выдержала Шарлотта.
– Вот это да, ну и история! Бедняга! Мало того, что любовь закончилась так несчастно, он еще и погиб! И из-за кого? Из-за этой Веры!
– Ничего себе, оказывается, Вера же и виновата. Да, русская логика – это нечто специфическое, но французская – вообще не подпадает под определение логики, – немедленно кинулась в атаку моя английская подруга.
– Интересно, а кто же виноват, как не она? Устраивала бесконечные истерики… – Шарлотта даже не успела закончить фразу.
– Sorry, это не она, а жена истерики устраивала, – прервала ее Элизабет.
– И она тоже! – Шарлотта и не думала сдаваться. – А иначе, что такое все эти выяснения отношений, ультиматумы, письма… Шантаж, вот что это. Хуже истерик,
– Да не в этом суть! Главное другое. Как можно терпеть, когда тебя бесконечно унижают! – Элизабет явно начинала терять хладнокровие.
– Интересно, чем же он ее унижал? Может, тем, что о ней заботился? Вас, эмансипированных женщин, это, вероятно, тоже унижает, – с ехидцей заметила Шарлотта.
Эти слова Шарлотты, видимо, переполнили чашу терпения Элизабет, и она обрушила на наши головы длиннющий монолог:
– Эмансипация здесь ни при чем! Любую женщину должно унижать, когда ей нужно конкурировать с ничтожеством. А его жена, по моему мнению, ничтожество. И потом, разве не унизительно молча сносить то, что твой так называемый возлюбленный, едва отлюбив тебя, еще в твоих объятиях уже посматривает на часы и потом прытью бежит к своей женушке под бочок. Не знаю, насколько нужно себя не уважать, чтобы терпеть такое каждый день. И при этом ты должна еще делать вид, что ничего не замечаешь, ни о чем не подозреваешь и, уж тем более, не страдаешь. Страдающая любовница – это же абсурд! Мужчины страдания не переносят. И к любовнице они предъявляют совсем иные требования, чем к жене. Жену не тронь, это мое, святое. Даже если она регулярно устраивает мужу истерики. За нее он несет ответственность и, когда заставляет ее страдать, перед ней чувствует вину. А любовница – совсем другая статья. Она воспринимается больше как сообщница. А сообщница обязана быть сильной, железной. И постоянно притворяться, играть, лгать и терпеть ложь. Ведь Вера видела, что Олег постоянно лжет жене. Скорее всего, и ей лгал… Как она могла его уважать? И главное, как могла любить? Ведь любовь – это, прежде всего, уважение. Так что там была не любовь, извращение какое-то, болезнь, что ли. Хотя чего удивляться? Для вас, русских, нормально любовь считать болезнью. Как там, у Цветаевой? Какая-то ассоциация болезни и любви: «я вами больна…», что-то в этом роде.
– «Как жаль, что вы больны не мною…», – подсказала я.
– Вот-вот.
– Но она же в итоге ушла от него. Именно она и именно потому, что больше не хотела лжи, – я сочла нужным все-таки защитить женщину, которая была моей соотечественницей.
– Больно много времени ей понадобилось, чтобы это сделать.
Мнение Элизабет было, на мой взгляд, чересчур категоричным, в нем чувствовалось слишком много нетерпимости и предвзятости. Но это не удивило меня, подобное вполне соответствовало характеру англичанки. Странным было другое – эмоциональность, с какой Элизабет говорила обо всей этой истории. Обычно она лишь снисходительно подсмеивалась над всем, что относила к разряду «волнений крови, вызванных игрой гормонов».
– Элизабет, а ты сама-то была когда-нибудь влюблена? – вновь вмешалась в разговор Шарлотта. – Ты что-нибудь знаешь о любви?
– Ты, Шарлотта, последний человек, которому я хотела бы исповедоваться. И вообще, при чем здесь я? – Элизабет явно не была настроена возобновлять дуэль с Шарлоттой.
– Очень даже при чем. Если ты когда-нибудь и любила, в чем я очень сомневаюсь, то уж, что такое страсть, тебе точно неизвестно, – отрезала Шарлотта.
– Да где уж нам, засушенным англичанам, знать, что такое страсть, – терпению Элизабет явно пришел конец. – Вы, французы, монополизировали право на страсть. Но я лично об этом нисколько не жалею. Столь любимое вами чувство оглупляет, ослепляет человека, низводит его до уровня животного.
Тут не выдержала Шарлотта. Настал ее черед прочитать нам небольшую лекцию:
– С вами, англичанами, все ясно. Вот как вы думаете о страсти! Для вас она может быть связана лишь с физиологией, с сексом. Но часто страсть – это просто первый этап по-настоящему сильной любви. В это время потребность видеть любимого, именно видеть, слышать, а вовсе не обязательно спать с ним, так сильна, что ты ничего не можешь поделать с собой. Страсть – иррациональна. И когда любовь находится на стадии passion, человек не может рассуждать здраво, и тем более, он не может заставить себя расстаться с тем, кого любит, так как он еще полон иллюзий.
– Ну, Шарлотта, ты должна написать трактат о любви. Смотри, какие из тебя формулировки полезли: «любовь на стадии страсти», – я все пыталась, прибегая к юмору, снизить накал страстей, разгоравшихся уже не в теории, а на практике за нашим столом. Но безуспешно.
– Глупости, – отрезала Элизабет, – все это придумали слабаки, чтобы оправдать свое безволие. Страсть неизбежно переходит в одержимость. Если страсть – это болезнь, то одержимость – это уже извращение. И прикрывают они, чаще всего, одно и то же – ложь, жизнь во лжи.
– Ах ты, боже мой, какие высокие слова! «Во лжи». Почему во лжи? И все ты исказила, извратила, – Шарлотта говорила уже на повышенных тонах.
Я попыталась вмешаться.
– Шарлотта, ты, конечно, права, но…
– Нет, пусть скажет. Даже интересно, как она все это понимает, – остановила меня Элизабет, в которой любопытство исследователя явно взяло верх над эмоциями, вышедшими на какой-то срок из-под контроля.
Но Шарлотта и без приглашения Элизабет не собиралась останавливаться.
– У них все было ясно. Он любил ее. Она любила его. Она могла уйти от мужа и в итоге ушла. Но она виновата. Да, виновата в том, что не могла нормально воспринимать всю эту ситуацию. Должна была быть счастлива, что ее в таком далеко не молодом возрасте, кто-то полюбил. Ей надо было profiter de la vie26, а не истерики устраивать. Ты, Элизабет, права была, когда сказала, что мужчинам страдания ни к чему. А кому они нужны? Люди сейчас и так живут в мире, истерзанном трагедиями, проблемами. И надо уметь радоваться жизни, а не устраивать из всего переживания. В ее ситуации не было ничего трагического. Олег проводил с ней времени больше, чем с женой. Он восхищался этой Верой. Нормальная женщина чувствовала бы себя польщенной, а не униженной. Ей была дана, если хотите, возможность постоянно самоутверждаться.
– Может, она должна была еще радоваться тому, что он каждый день к жене уходит? – язвительно спросила Элизабет.
Но ее замечание ничуть не смутило Шарлотту.
– А почему бы и нет? Зато ей не приходилось ни стирать, ни готовить, ни обслуживать его. Не она, а другая видела его больным, несчастным, не в духе. Не ей приходилось переносить перепады его настроений и прочее, прочее. Да заполучи она его, еще неизвестно, большой ли это был бы подарок. Все мужики хороши на расстоянии. Да, ты еще говорила, что он лгал и они жили во лжи. Я так не считаю. Ведь он не мог уйти и не скрывал этого.
– Интересно, почему же это она могла уйти, а он не мог? Чем же это его положение отличалось от ее?
Я не сомневалась, что Элизабет задаст этот вопрос. У меня он у самой вертелся на языке.
– Совершенно различные ситуации. Муж Веры – автономен, он хоть и любил, наверное, по-своему жену, но мог жить и один. А жена этого Олега, она же совершенно handicappée27… Не помню, как это по-русски, – запнулась Шарлотта, поскольку в пылу разговора мы уже перешли на английский.
– Handicapped, – подсказала я.
– Ну да, физически и психически – она инвалид. Как можно такую бросать? – закончила Шарлотта и с вызовом посмотрела на Элизабет.
– Чушь! – отрезала та.
– Что чушь? – почти в один голос спросили я и Шарлотта.
– Все чушь! – безапелляционно подтвердила Элизабет. – Во-первых, никакой она не инвалид, просто избалованная, развращенная бездельем женщина. Во-вторых, даже если бы это и было правдой, и его жена оказалась действительно инвалидом, то нужно было думать об этом заранее.
– О чем думать заранее? – не поняла я.