После ее отъезда Алекс каждый день ездил на пляж в Таннэ. Приезжал, ставил машину на маленькой стоянке около кафе, шел к той скамейке, стоящей у самой воды, где он тогда увидел ее первый раз, садился, смотрел на озеро и вспоминал.
Тогда, когда он увидел здесь Алеку, вода была почти настоящего антрацитного цвета. Не глубокого черного, а с легким налетом голубизны и серебра. Именно такие оттенки антрацита были и у одной из его самых удачных ваз. Франц тогда еще удивился.
– Ты чего это такую траурную вещь сделал? Кто ее купит?
Франц все правильно понял, Алекс как раз и хотел сделать траурную вазу. В память о недавно умершем деде.
Он долго бился над секретом этого стекла. Похожего на драгоценный жемчуг южных морей. Пожалуй, впервые в жизни практичный Франц оказался неправ. Вещи из этого стекла имели огромный успех. Именно Алекс и ввел моду на черное стекло. Как позднее ювелир Мовад – на черные бриллианты. Он мог бы тогда здорово разбогатеть. Но ему это было неинтересно. Он был мастером, а не подельщиком, настоящим художником по стеклу. Так же как его отец и дед. Они жили в Нанси – городе, история которого связана со стеклом. По вечерам дед любил потягивать зеленоватый абсент – привычка, от которой он не отказался до самых последних дней, – и рассказывать о тех временах, когда Нанси воистину был столицей стекла.
Дед работал у Огюста Дома, которого боготворил. Он и сам был Мастером с большой буквы. И мог бы встать вровень с теми, кто создал славу стилю ар-нуво и ар-деко. Но его погубил абсент, который он где-то доставал, хотя его уже давно запретили продавать во Франции.
Своему пороку дед умудрился найти философское объяснение. Он заявлял, что это единственный напиток, достойный художника. И действительно, если вспомнить картины Домье, Эдуарда Мане, Тулуз-Лотрека, Пикассо и многих других живописцев, можно подумать, что они сговорились прославлять «зеленую фею» – так в свое время называли абсент.
Алекс возразил деду, что, изображая любителей абсента, сами художники вовсе не обязательно следовали их примеру. Но куда там! У деда в запасе оказалось множество историй о том, кто и как из прославленных живописцев пил абсент. Алекс узнал, что им особенно злоупотреблял Тулуз-Лотрек. Дед сам с ним никогда не встречался, но в Париже бывал в компании его близких друзей. Они и поведали деду о знаменитой «абсентовой трости» художника, с которой тот не расставался. Трость была с секретом, внутри хранилось пол-литра особого напитка, который Тулуз-Лотрек нарек «Землетрясением». Это была убийственная смесь абсента и бренди. Тулуз-Лотрек пристрастил к «зеленой фее» и Ван Гога, с которым они поначалу были довольно близки. В общем, если верить деду, без полынного напитка не обходился ни один стоящий художник Парижа!
Дед и Алекса пытался пристрастить к абсенту. Но тот заявил, что не может пить напиток, больше напоминающий расплавленную вазу Леца. И правда, у Леца зелень стекла может быть то желтовато-болотистой, то – бутылочно-изумрудной. И абсент, в зависимости от того, какие травы добавят в него, а добавляют туда не только полынь, но и кориандр, ромашку, петрушку и даже шпинат, тоже меняет цвет. А когда дед уж совсем его доставал, он говорил, что название напитка происходит не от латинского названия полыни – artemisia absinthium, а от греческого же слова apsinthion, что означает «непригодный для питья». После этого дед на некоторое время оставлял внука в покое. «Надо будет все-таки попробовать дедовский напиток, – подумал Алекс. – «Его вроде бы уже реабилитировали. Доказали, что он не так вреден, как считали раньше. Может зря и не попробовал, вдруг и вправду у меня открылся бы третий глаз и я бы создал нечто невероятное…»
Про Алекса говорили, что он делал вещи не хуже деда. Может быть, смог бы сделать и лучше. Если бы не та дурацкая история. Почему это произошло? Чья вина? Наверное, его. Но что теперь гадать. Спасибо, еще легко отделался. Лишь пальцы после того ожога потеряли гибкость и чувствительность. Это произошло вскоре после гибели отца. Наверное, Алекс тогда и на работе был рассеян, потому и обжегся паяльником. Все не мог успокоиться после такой нелепой гибели отца. Надо же, утонул, купаясь в реке. Странная история. Мозель не такая бурная река, чтобы вот так запросто утонуть. Возможно, сердце прихватило, его врачи предупреждали, что надо подлечиться и вина пить меньше. Дед абсентом злоупотреблял, а отец вино уважал, особенно местное белое, мозельское. Дед даже грустно так пошутил, что отец утонул не в Мозеле, а в мозельском…
Работать после несчастного случая Алексу было сложно. А тут как раз Лотар Нейман позвал его в Женжен. Коллекция стекла, которую он собирал много лет, так разрослась, что ему нужен был помощник. Алекс с ним познакомился, когда тот со своей женой Верой приезжал к ним в мастерские по каким-то делам. Алекса им представили как лучшего специалиста по многослойному стеклу. Выяснилось, что Нейманы и отца его знали, и о деде наслышаны были. Они и уговорили его сюда в Швейцарию перебраться, им помогать. Позже, когда Лотар умер и Вера в память о муже музей открыла, он в музее начал работать.
Когда же это было? Лет пятнадцать назад. Ему тогда как раз пятьдесят исполнилось. Отпраздновал он свой юбилей в Нанси, а потом они с Мартой все распродали – только коллекцию ваз он сам лично упаковал – и налегке сюда перебрались. Сначала квартиру недалеко от музея снимали. А вскоре и дом купили. Тогда ведь большая семья была. Даже дед с ними в Женжен перебрался. А потом? Дед умер, дети разъехались, а вскоре и Марта умерла. Один он остался, ну и вазы, конечно…
Их еще дед начал собирать. В те времена можно было купить по-настоящему прекрасные вещи. Ажиотажа никакого не было. А сейчас все с ума посходили: «Ар-нуво! Ах ты! Ох ты!» Разохались. Деньги какие-то безумные платят за фальшивки. Бедный Эмиль Галле! Видел бы он, в каком количестве штампуют безликие подделки, на которых ставят его имя!
Сейчас от их коллекции уже мало что и осталось. Большая ее часть в том же музее Нейманов, а кое-что и в Женеве, в музее Арианы. Когда ему поначалу деньги нужны были – на дом, на обзаведение – он многое продал, особенно Лотару. Наверное, Нейманы и сюда, в Женжен, позвали его работать, надеясь потом уговорить коллекцию продать. Они ведь давно о ней знали. Еще в Нанси приходили смотреть, все восхищались. Так что его коллекция, возможно, тогда помогла ему работу найти.
Алекс не знал, что его коллекции предстоит сыграть еще одну, очень важную, роль в его жизни.
Они пришли через три дня после отъезда Алеки. Ему надо было давно еще одну собаку завести. Помоложе и позлее. От Барди все равно никакого толка нет. Он и молодым-то был совсем ласковым. Никогда на чужих не лаял. Так, иногда, чтобы лакомство получить. Но Алекс боялся брать еще одну собаку: а вдруг та с кошкой не уживется? Барди с кошкой всегда прекрасно ладили. Кошка – это наследство Марты. После ее смерти Алекс хотел от нее избавиться, отдать кому-нибудь, но не смог. Уж больно красива. Сибирская порода. Глаза зеленые. Только цвет не желтоватый, как у многих кошек, а салатовый, когда она в хорошем настроении, и цвета морской волны, когда в плохом. А шерсть… Она вообще переливалась всеми цветами радуги. Палевый, бежевый, оранжевый – каких только тонов там нет.
Похожую кошку дед изобразил когда-то в начале века на вазе, которая сделала ему имя. Ее так и назвали «Кошка». Дед получил за нее одну из высших наград Парижского салона. С чем только ее не сравнивали. Писали, что по тональности она напоминает палитру знаменитой серии Моне «Лондонские туманы». Она действительно переливается всеми цветами радуги, а в центре морда кошки, смотрящей на вас такими вот удивительными зелеными глазами.
Алекс как раз вытирал пыль наверху, в шкафу, где эта ваза стоит, когда раздался звонок в дверь. Он спокойно открыл дверь – дело утром было, соседка должна была зайти по делам. За дверью стояли двое. Вели себя сначала вежливо, Извинились за беспокойство, представились друзьями Алеки, сказали, что хотят с ней поговорить.
– К сожалению, Алеки здесь нет, – стараясь не показать своего волнения, ответил Алекс.
– А где же она?
– Представления не имею. Она человек независимый. Сегодня здесь, завтра там. Пожила у меня и уехала, – он все еще надеялся, что ему удастся отделаться от незваных визитеров.
Но он явно недооценивал приехавших за Алекой. Оттолкнув его, они вошли в дом. Алекс, воспользовавшись тем, что они разошлись по комнатам, проверяя, не прячется ли где-то Алека, подошел к телефону и набрал номер полиции. Раздались гудки, но потом они резко оборвались. Алекс повернулся и увидел, что один из бандитов перерезал шнур. В это время в гостиную спустился и второй парень.
– Так, значит, не знаешь где она, – процедил сквозь зубы, переходя на «ты», тот, что был постарше и посолиднее. – Ну что же, придется вспомнить. Мы так отсюда не уйдем, не надейся.
Алексу он почему-то сразу же показался похожим на жирного наглого ворона, как тот, которого он когда-то увидел во дворе лондонского Тауэра. У него были темные зачесанные назад напомаженные волосы, длинный острый нос, а тело с выпирающим пузом было затянуто в черный облегающий свитер. «Типичный мафиози из плохого американского боевика», – подумал о нем Алекс.
– Ну, что будем с ним делать? – спросил мафиози Ворон, обращаясь к тому, что явно ходил у него в подручных. – Бить? Так он сразу душу богу отдаст. Хиловат, больно.
– А где его жена, дети? – спросил второй. – С ними надо пообщаться… Тогда, небось, сразу заговорит.
– Да у него никого нет. Кому он нужен, пенек гнилой. Поэтому он и змеюку эту пригрел.
Ворон даже не подозревал, насколько близко было то, что он сказал, к истине. «Только еще неизвестно, кто кого больше согревал», – подумал Алекс. И вдруг спазмом сжало сердце: ему померещилось, что этот вот жуткий тип подсматривал за ними. Может быть и ночью. «Да нет, не может быть, – тут же успокоил он себя, – тогда бы они ее сейчас не разыскивали. Господи, о чем я волнуюсь! – удивился он. – Меня сейчас пристукнуть собираются, а я переживаю, видел ли кто, чем мы тут занимались».