[39] сделал это за меня. Пусть глашатай объявит, что мул Гилиппа находится под защитой государства. Если это животное набредет на хлебное поле или запасы зерна, его запрещается гнать, пока оно не насытится, а гражданам надлежит внести в пританей[40] деньги, чтобы ему, подобно состарившемуся атлету, в дни праздников было обеспечено угощение. Раба же, спасшего мула, я выкупаю на собственные деньги и дарую ему свободу.
Страна для Сократа
Рассказ обобщает поиски учеником Сократа Платоном (428–346 гг. до н. э.) справедливого государства.
Всю жизнь, Сократ, ты мой спутник и собеседник. Я слышу всегда твой насмешливый голос: «Ну, кого ты еще прославляешь, Платон?» Как будто ты не знаешь, что в моих помыслах никому нет места, кроме тебя, учитель. И если я выводил в своих диалогах Горгия, Протагора и других мудрецов, то только для того, чтобы в споре с ними возвысить тебя. Из исписанных мною свитков смотрят на мир тысячи большелобых, курносых Сократов. И я никогда, учитель, не забывал твоих последних слов, произнесенных там, в темнице, перед стоящим на столе фиалом с цикутой[41]: «Не забудь, Платон, принести петуха Аскепию[42]». Так говорят те, кто после смертельного недуга возвращается к жизни.
Перикл. Римская копия греческого оригинала V в. до н. э.
Но где же город, где бы ты мог начать новую жизнь, народ, достойный твоего ума и сердца?
И я стал искать прибежища для тебя, пропуская в памяти один город за другим.
Афины? В юности Сократ сражался за этот город, еще не задумываясь, достоин ли он быть его родиной. Потом, в зрелом возрасте, он понял, что Афины тяжко больны, и искал средства их излечения. Он теребил и тревожил вас, афиняне, надеясь, что вы осознаете грозящую опасность и найдете путь к спасению. О нет! Он не торговал мудростью, как другие, не навязывал ее никому. Он просто взывал к вашему уму, к вашей совести. И чем вы его наградили, афиняне? Что поднесли ему в дар? Чашу с цикутой! А теперь вы гордитесь тем, что были земляками Сократа, и пьете мед из его уст!
Отвернувшись от Афин, я обратил взор к дальним странам. Есть в Гесперии благодатный остров Тринакрия[43]. Много там городов эллинских и варварских, и самый обширный из них – Сиракузы. «Почему бы не стать Сиракузам городом Сократа? – подумал я. – Там лишена власти своевольная чернь, погубившая Сократа, и правит лучший из правителей, Дионисий[44]». Он примет Сократа в число своих друзей, прислушается к его советам и станет еще мудрей.
Три года прожил я у Дионисия. У меня было все, что может желать человек, кроме разве свободы. Дионисий осыпал меня благодеяниями. Но страх висел надо мной как дамоклов меч. Как бы жил Сократ в стране, где вместо народа – государство, а взамен агоры – дворец. Где бы он отыскал собеседников? Среди тупых наемников, лукавых царедворцев, забитых рабов? Мог бы он льстить, лицемерить, изворачиваться? Нет!
Я вспомнил о Египте. Где древнее наука и богаче искусство? Где величественнее храмы и мудрее жрецы? Не Египет ли дать Сократу? Но, проплыв по Нилу от Саиса до Элефантины, я понял, что в этой стране Сократ был бы чужим. Мог бы он падать на колени перед крокодилом, оплакивать смерть кошки и подставлять спину под палки?
В храме богини, которую египтяне называют Нейт, а эллины Афиной, я услышал о древней стране справедливых царей. Но жрец не мог мне указать, где находилась эта страна. Тогда я поместил ее за Столпами Геракла и назвал Атлантидой[45]. В мыслях своих я воздвиг столицу атлантов, по правилам Пифагора, в виде совершенного круга. В самом его центре я поставил столп из небесного металла – для законов. Оставалось только найти законы, какие делают людей лучше. Мне доставили свитки и таблицы египтян, эллинов, иудеев, персов и даже далеких индийцев, которых называют мудрыми. Но я не смог отыскать в них ни одного закона, достойного страны Сократа. Тогда я обрушил на Атлантиду потоп и погрузил ее на дно. Так поступает Демиург со своими неудавшимися творениями, чтобы дать жизнь лучшим, а глупцы, неспособные понять его замысла, готовы опуститься на дно в поисках химеры.
Если нет страны, достойной Сократа, и никогда ее не было, может быть, ее можно создать? И я начертал план справедливого государства. Я поставил во главе его Сократа. Но Сократ смертен. Кто будет его преемником? Сыновья? Но ведь они могут унаследовать вздорный нрав Ксантиппы и ее низменную душу. Поймет ли Сократ? Ведь он отец! Тогда я оставил Сократу Ксантиппу и дал им детей, но увел из родительского дома младенцами. Я перемешал их с детьми воинов, ремесленников, земледельцев и дал им общее воспитание. Ни один отец не мог бы узнать своего чада, а Сократ выбрал бы лучшего и передал ему власть.
Я уверен, что это было бы справедливо, но мои ученики отвернулись от меня. Лучший из них, Аристотель, сказал: «Природа создает одних господами, а других – рабами. Ты же хочешь перемешать дурных и низких с лучшими и благородными. К тому же где это видано, чтобы государством правили мудрецы? Кто тогда будет заниматься науками и воспитанием? Должны править цари, а мудрецы быть их советниками. Ты мечтатель, Платон!»
Да, я мечтатель! И мне не остается ничего другого, как мечтать. Все же знают, что я искал страну для Сократа и не нашел ни одного справедливого царя, доброго тирана и благодарного народа. Их нет и теперь, я не нашел их в прошлом, а ты, Аристотель, мне советуешь не искать их и в будущем.
Сократ. Римская копия греческого оригинала 380 г. до н. э.
В чем же моя ошибка? Не потому ли я не могу отыскать страну для Сократа, что он совершенство, что он выше и лучше всех людей, кем правят корысть, голод, любовь. В каждом из нас есть частица Сократа, но мы предаем ее, повинуясь своей низменной плоти и страху за нее. И тогда я решил отделить все души от тел, оставить тела на земле, а души, освободив от постылого груза будней, поднять в недосягаемую высь. Так я создал воображаемую страну чистых, прекрасных, неисчерпаемых образов. В ней самый сладкий мед и самая соленая соль, самые верные весы и самые прямые линии. Это страна совершенств, и в ней, только в ней, место совершеннейшему из умов.
И когда я уже создал эту страну и тысячу раз описал ее, ко мне во сне явился Сократ. Он был бледен, как в тот день, когда мы с ним расстались навсегда. И в голосе его звучал гнев: «Чему я тебя учил, Платон? Ты забыл, что истина рождается в споре. Но с кем мне спорить в твоем тоскливейшем из миров? Ты забыл, что я человек и мне надо ошибаться, искать и не находить?»
Прости меня, Сократ. Я самый глупый из твоих учеников. Я не мог понять смысла твоих слов. Ты приказал принести петуха Асклепию, а не Осирису, не Дагону, не Яхве. Ты афинянин, Сократ. И нет Сократа вне Афин и Афин без Сократа. Так вернись же в свой город, где тебе дали цикуту.
У храма матери богов
Диоген (404–323 гг. до н. э.) – греческий философ, отвергавший блага цивилизации и призывавший к возвращению человечества в состояние, близкое к природе. Действие рассказа относится к 330–325 гг. до н. э.
Пифос защищал от дождя, но не от шума. Кто-то упорно колотил в его стенку, как в дверь. Год назад таким же образом разбили жилище Диогена, и буле афинян постановило выдать ему новый пифос. «Наверное, это те же щенки, что досаждали вчера», – подумал философ, проговорив:
– Во дворе злая собака![46]
Снаружи послышался оглушительный хохот. Диоген высунул в отверстие облысевшую голову и удивился: «Вчера их было меньше. И среди них появился еще и жрец».
– Ну что вы пристали ко мне! – проворчал старец. – Сходили бы в академию[47]. Там целая орава глубокомысленных выучеников Платона, знающих все на свете[48]. После кончины учителя они еще более поумнели.
– А ты слушал Платона, Диоген? Говорят, что он был красноречив, не уступал Демосфену?
– Пусторечив! – отозвался Диоген. – Наставлял мать природу[49], намеревался поставить над государством таких же пустобрехов, как сам. Как-то раз, встретив его в бане, я спросил: «Отыщется ли в твоем государстве местечко для меня?» – «Отыщется, – молвил он. – В доме для умалишенных».
– А что ответил ему ты?
– Я ему сказал: «До встречи, сосед».
Послышался смех.
– До этого разговора, – продолжил Диоген, – Платон обращался ко мне «собака». После же именовал «безумствующим Сократом». Так высоко меня не ставил никто[50].
В беседу вступил юнец.
– По моему наблюдению, большинство безумцев таковыми себя не считают. Но имеются и такие, что это осознают. К кому ты относишь себя, Диоген, к большинству или меньшинству?
– А я заметил, – сказал Диоген, – что ненормальные от нормальных отстоят всего на один палец: если человек будет вытягивать средний палец, его сочтут сумасшедшим, а если указательный, не сочтут.
– А Аристотеля ты слушал? – спросил тот же юнец.
– Нет. Но он слушал меня и после этого написал книгу о животных. Он пишет, что медведица рожает нечто вроде мохнатого чурбачка, а после вылизывания и обсасывания он превращается в медвежонка с лапками и ножками.
Раздался хохот. Когда он утих, юнец спросил:
– А что же ты понял из Аристотеля?
– Что он высосал свою мудрость из собственного пальца. У его учителя была по крайней мере голова.
– Это Аристотель привел к тебе царственного ученика? – спросил юноша со шлемом на голове.