– А кто это такой?
– Как, ты не знаешь завоевателя Азии?
– Ах да. Какой-то приходил. Я еще его попросил: «Не заслоняй солнце»[51].
– Я слышал, что ты, рожденный богами[52], отрицаешь существование богов, – проговорил жрец.
– О нет! Ведь о таких, как ты, я говорю «Обиженный богом!».
– Диоген! – послышался звонкий юношеский голос. – Есть ли у тебя ученики?
– Один за мной ходил. Я ему дал рыбу. Он носил ее до тех пор, пока она не протухла, и над ним стали смеяться так, как никогда не смеялись надо мной.
И вновь заговорил жрец.
– Ты хулишь богов, а обосновался в храме их матери[53].
– Мать за детей своих не отвечает. Да и она мало их шлепала в детстве сандалией. Городов понастроили. Обучили ремеслам и торговле. Поля истощили. Моря запоганили. Зверье распугали[54].
– А есть ли у тебя друзья, Диоген? – спросил юнец.
Диоген полез за пазуху и вытащил мышонка, забегавшего по ладони.
Александр Македонский перед Диогеном. Художник И.Ф. Тупылев. 1787 г.
– Вот он единственный хвостатый дружок. Живет уже несколько дней в моем доме. Единственное из существ, кормимое мною, а не кормящее меня. Отпрыск пробегавшей давным-давно мыши, которую я назвал своею наставницей. Глядя на нее, я понял, что можно обойтись без подстилки, не пугаться темноты, не искать никчемных наслаждений.
– Неужто у тебя не было наставников среди людей?
– Конечно, были. Вот иду я по лугу и вижу, что к реке бежит мальчишка, бросается в воду и пьет из горсти. Тогда я понял, что можно обойтись и без чашки, и ее расколотил[55].
В саду Эпикура
Эпикур (341–270 гг. до н. э.) – великий греческий философ, оказавший огромное влияние на развитие античной философии. Родился на острове Самос, начал учить в Колофоне. В 306 г. до н. э. вместе с учениками переселился в Афины, где изложил свое понимание жизни и обязанностей человека в беседах и 300 сочинениях, большая часть которых утрачена.
После полудня Эпикуру стало совсем плохо, и он попросил, чтобы его вынесли в сад.
Боль немного приутихла, и Эпикур оглядел все пространство от дома до забора. «Когда я покупал это место, – подумал он, – все удивлялись, зачем тебе столько деревьев, столько кустов, Эпикур? Не хочешь ли ты забросить свои занятия и стать садоводом?» Действительно, с деревьев свисали сочные плоды. У забора, где было больше влаги, под листьями росло столько огурцов, что их приходилось раздавать соседям. А теперь едва наберешь пучок салата. Теперь это скорее агора, а садом ее называют по привычке. Как тех, кто собирается на Пниксе, чтобы подтвердить голосованием решение тирана, по привычке именуют экклесией. Но ведь я прожил не зря. Из жалких саженцев, которые я нашел в Ликее и Академии, выросла могучая поросль – мои ученики. Кажется, я могу быть спокоен. Мой сад не заглохнет, не зарастет чертополохом. Жаль, нет Метродора! Как это страшно, переживать учеников! Нет и Полиэна.
Оглянувшись, Эпикур поискал глазами Клеарха. Увидев движение, тот подбежал и, наклонившись, спросил умирающего:
– Что тебе принести, учитель?
– Церы, – простонал Эпикур. Боль усиливалась. – Впиши в мое завещание, пусть Амономарх и Тимократ, которым я завещал сад, позаботятся об Эпикуре, сыне Метродора, и о сыне Полиэна, пока они живут при Гермархе. Равным образом пусть они позаботятся о Ласфении, дочери Метродора, если она будет благонравна и послушна Гермарху, а когда придет в возраст, пусть выдадут ее, за кого укажет Гермарх меж товарищей своих по философии.
Послышались скрип калитки и детское щебетание. Эпикур понял, что Гермарх выполнил его поручение и принес жертву.
Бюст Эпикура. II в. н. э.
Подошел Гермарх с девочкой. Она продолжала щебетать.
– Хорошо, Гермарх, что ты привел Ласфению, – с трудом проговорил Эпикур. – Я о ней вспомнил. Прочтешь мои распоряжения.
– Дедушка, ты все лежишь, – проговорила Ласфения. – Тут скучно и жарко. А там тень и много цветов. Вот это я сорвала для тебя.
Эпикур с трудом дотянулся к цветку и, взяв его холодеющими пальцами, поднес к лицу. «Кажется, это ромашка, – подумал он. – А сколько было ромашек вокруг дома отца в Колофоне! На Гермарха можно положиться. Он не забудет приносить жертвы отцу, матери, братьям и Метродору».
– Ты не боишься, Эпикур? – донесся голос Гермарха как будто издалека.
– Ты же знаешь, что нет, Гермарх. – Губы едва шевелились. – Я сказал все, что хотел. Атомы обретают свободу.
Это были его последние слова.
Архимед
Дверь медленно, как бы нехотя, отворилась, впустив на порог плотного невысокого человека лет сорока пяти. Лицо его было помято после сна, глаза округлы и красны, как у кролика.
– Что тебе надо? – спросил человек, зевая.
Надсмотрщик низко наклонил голову. Плеть заерзала у него в руке.
– Прости меня, Клеандр, – сказал он. – Я знал, что ты отдыхаешь. Я…
– Ну, выкладывай! Что там стряслось? Опять скала обрушилась? Скольких придавило?
– Нет, не скала. Тебя какой-то чудак спрашивает, – быстро проговорил надсмотрщик.
– Может быть, рабов привез? – поинтересовался Клеандр.
– Нет, он один приехал.
– На лошадях?
– На осле. Осел его ревет. А он с ним, как с человеком, разговаривает: «Успокойся, друг. Я сейчас с делами управлюсь, и домой двинемся».
– Почему же ты его сюда не привел, если у него ко мне дело есть?
– Говорит, на яму посмотреть надо. И я подумал: скажу хозяину, может, соглядатай какой. Погоди… Да вот он сам идет. Видишь, большеголовый?
– Да ведь это Архимед! – воскликнул Клеандр. – И что ему надо?
– Он из городского совета? – спросил надсмотрщик.
– Что ты! В совете ему делать нечего. Он и не богат. И голова у него дырявая.
– Дырявая?
– Однажды по главной улице нагишом пробежал, – сказал Клеандр, давясь от хохота. – Эврика! Эврика! – кричит. И что ты думаешь? Он клад нашел или отыскал способ разбогатеть? Какую-то задачу решил. Вот смеху-то было!
Человек, которого назвали Архимедом, остановился и снял войлочную шляпу. Его высокий лоб обрамляли густые седые волосы, а борода была еще черная. На широком лице выделялись большой нос и толстые губы. Глаза смотрели открыто. Все мысли отражались на лице, как в зеркале.
– Архимед! Тебя ли я вижу! – воскликнул Клеандр с деланым удивлением. – В такую жару пожаловал.
Архимед с криком «Эврика» бежит к царю. Гравюра Г. Маззучелли. 1737 г.
– Неважно, – сказал Архимед, движением руки останавливая Клеандра. – Пойдем к яме – я тебе все объясню.
Они встали на краю ямы. Так называли место разработки камня. Яма имела почти отвесные края. Только в одном месте наружу вела пологая дорога. Десятки полуобнаженных людей тянули канатами огромные квадры, подкладывая под них катки. Раздавались крики и ругань надсмотрщиков. Слышалось щелканье бичей.
– Этого я и ожидал, – быстро проговорил Архимед. – Чтобы поднять квадр наружу, его волокут по земле, преодолевая силу трения. Каждый квадр проделывает путь в два стадия. А не проще ли поднять его по воздуху? Ведь здесь не глубже тридцати локтей.
– Двадцать пять! – уточнил надсмотрщик.
– Подъемником, чертежи которого я принес, смогут управлять трое. Они поднимут за один день вдвое больше квадров, чем сотня этих несчастных, которых твои люди погоняют бичами.
– Трое? – протянул Клеандр. – А куда я дену остальных?
Архимед на мгновение задумался. Его высокий лоб прорезали морщины и сошлись у переносицы.
– Остальные будут обтачивать камни! Инструменты, которыми работают невольники, никуда не годны. Надо сделать точило в виде гончарного круга. И еще: камни надо не откалывать, а взрывать.
– Как ты сказал? Взрывать?
– Я вижу, тебе моя идея кажется нереальной… – проговорил Архимед. – Но ведь ты слышал о Ганнибале?
– Ганнибале? – еще больше удивился Клеандр. – Но при чем тут ломка камней?
– Я тебе напомню, почтенный, что во время его перехода через Альпы огромные камни преградили дорогу карфагенянам. И если бы у Ганнибала не было взрывчатой смеси – невежды называют ее уксусом, – римляне не пережили бы Канн. Мне известен состав этой смеси. С ее помощью ты сможешь облегчить труд работников.
– Облегчить труд?! – Клеандр выпучил глаза. – Ты предлагаешь мне облегчить труд рабов? Другое дело – свободные…
– У тебя работают и свободные?! – воскликнул Архимед.
– Видишь ли, – произнес Клеандр, стараясь придать своему лицу серьезное выражение. – Я вовсе не противник усовершенствований. Со своим умом и знаниями ты мог бы принести большую пользу нашим каменоломням. Изобрети машину, которая облегчит труд надсмотрщиков.
– Надсмотрщиков? – удивился Архимед, не заметив насмешки.
– Конечно, – невозмутимо продолжал Клеандр. – Эти несчастные целый день жарятся на солнце. У них нет ни мгновения отдыха. Целый день они машут плетью и чешут рабам хребет. Создай машину, которая бы порола ленивых рабов, и тогда выработка увеличится не в два, а в пять раз.
Архимед покраснел. Он понял, что над ним издеваются, и ему, казалось, стало стыдно за этого человека. Резко повернувшись, ученый зашагал к своему ослу.
– Куда же ты, Архимед? – кричал ему вдогонку Клеандр. – На этой машине ты смог бы разбогатеть. Ее приобретет каждый хозяин.
Но Архимед шел не оглядываясь. Подойдя к ослику, он поправил попону и сел боком. Ноги его в сандалиях с матерчатыми завязками почти задевали землю. Ослик медленно тронулся, уныло покачивая головой. Архимед положил руку на голову животного и обратился к нему:
– Мой четвероногий друг! Ты прослыл самым глупым среди зверей и высмеян баснописцами. Но, клянусь Гераклом, твой хозяин не умнее тебя, а может быть, не менее упрям. Помнишь нашу поездку в гавань? Тогда тебя напугал слон, спускавшийся с корабля по сходням. Конечно, это простительно. Ты никогда не видел боевого слона и, наверное, решил, что это какой-то уродливый осел непомерного роста. Каждый осел обо всем судит по себе.