Словно в ответ на эти слова ослик закрутил головой и засопел.
– Тогда я носился с машиной, которая приводит в движение весла, – продолжал Архимед. – Это было лучшее из моих изобретений. Но ему не суждено было осуществиться. Корабельщики высмеяли меня: «Куда мы денем гребцов? – спросили они. – Рыбам на корм?» А помнишь мельницу, где твои собратья, белые от мучной пыли, крутили жернов? На глазах у них были повязки, чтобы им казалось, будто они идут вперед, а не движутся по проклятому кругу. Тогда я еще подумал, что глаза людям застилает такая же пелена и они крутятся на одном месте, не видя ничего впереди. Моя механическая мельница была отвергнута. Меня приняли за сумасшедшего… Иди, Хрис, иди! Ты мой старый друг. Неудивительно, что всего умнее бываю я с тобой… Я продолжал надеяться, что мои машины найдут применение. И вот мы с тобой в Латомии. Разве не странно, что в нескольких стадиях от моего дома добывают камень так, как это делали тысячу лет назад? Я думал, что эти люди не читали моих книг о механике, что им неизвестны блок и рычаг и поэтому они работают по старинке. Оказалось, что они боятся всякой новизны. Но я не считаю, что бесцельно провел сегодняшний день. Я имел возможность поразмыслить и поговорить с тобой. Правда, я подозреваю, что ты не все понял из моих слов. Но благодаря твоему вниманию я сумел сформулировать свои мысли. А это не так мало.
Не будь Архимед так занят своими размышлениями, он бы, наверное, обратил внимание на царившее в городе необычное оживление. Люди стояли кучками, о чем-то возбужденно переговариваясь. К городским воротам прошли воины с копьями на плечах. Слышались ржание, топот, понукание. Рабы нагружали арбы господским добром. Встревоженно хлопали крыльями петухи. Лаяли собаки.
У дома Архимеда стояла толпа. Выделялись фиолетовые плащи членов буле. На многих были рабочие фартуки.
– Архимед! – послышались голоса. – Помоги, Архимед!
– Кому понадобилась моя помощь? – спросил Архимед, слезая с осла.
– Твоему отечеству! – ответил один из советников. – Разве тебе не известно, что на город движется римское войско? Ты один можешь спасти нас.
– У меня только две руки, – сказал Архимед. – И я стар для того, чтобы сражаться в строю.
– Нам не нужны твои руки! – воскликнул советник. – Нам нужен твой ум!
– Почему же вы не обратились ко мне раньше? Я бы посоветовал не принимать Ганнибала. Что нам, эллинам, до вражды римлян и карфагенян?
– Теперь уже поздно об этом говорить, – нетерпеливо прервал советник. – Мы должны сражаться или станем рабами. Ты предлагал машину для поднятия огромных глыб. Но такая машина сможет бросать камни на врагов. Тебе известен секрет взрывчатой смеси. Он заменит тысячи рук. Вот эти люди пришли, чтобы работать. Они сделают все, что ты скажешь.
– Вот видишь… – сказал Архимед, заводя осла в конюшню. – Отечество вспомнило о нас. Над нами уже никто не потешается. Если я создам машины, от которых раньше отказывались, они наградят нас венком. Если мы победим, нам поставят памятник. Мраморный Архимед будет величественно восседать на мраморном осле. Ты войдешь в историю, как до тебя вошел Буцефал – конь Александра, как прославилась волчица, вскормившая Ромула и Рема.
Римские легионы стояли под стенами Сиракуз. Высокие, сложенные из массивных каменных блоков, они ошеломляли каждого, кто видел их впервые.
Первый натиск не принес успеха. Огромное войско отхлынуло, отброшенное тучей стрел и дротиков. Под стенами, словно огромные насекомые, лежали изуродованные и обгорелые римские военные машины и осадные лестницы. Из уст в уста передавался слух, в который трудно было бы поверить, если б не сотни очевидцев. Когда одному из римских таранов удалось пробить в стене брешь, со стены спустилась огромная железная рука. Зацепив таран, как игрушку, чудовище подняло его и обрушило на головы римлян.
Слухи о чудовище, прирученном сиракузянами, были нелепы и опасны. Марцеллу пришлось построить легионы и объяснить, что фокус с тараном подстроил один наглый грек, который будет за это примерно наказан. Имени грека консул не назвал. Кроме того, желая успокоить воинов, он объявил им, что Сиракузы на днях будут взяты. О том, как это случится, Марцелл также не сказал. Но воины знали, что флот давно уже готовится для атаки на город с моря.
Деталь фрески Луиджи Париджи с изображением когтя Архимеда. 1599–1600 гг.
Ранним утром римский флот приблизился к Сиракузам. Марцелл знал, что стена, защищающая гавань, ниже той, которая была преградой со стороны суши. Поэтому он отобрал корабли с высокими бортами и поставил лучших стрелков на мачты, приказав им засыпать стрелами осажденных. Кроме того, он скрепил восемь судов балками и приказал кормчим подвести это сооружение прямо к стенам. На связанных таким образом судах поместили тараны и баллисты. Ничто не мешало им действовать, как на суше.
Корабли разделились на два клина. Один двинулся налево, чтобы ударить на стены Сиракуз со стороны островка Ортигия, другой клин нацелился на малую гавань в той части города, которая называлась Акрадиной. Марцелл видел со стороны моря эту часть города. Храмы сверкали мрамором. Краснела черепица особняков. Марцелл вспомнил, что его дом в Риме крыт дранкой, как у многих других.
Стены Сиракуз приближались. Уже видны их каменные блоки. Город спал, не ожидая нападения с моря.
Консул взмахнул флажком. Один из кораблей рванул вперед, другие стали разворачиваться в цепь, прикрывая справа и слева восемь связанных кораблей. Стены по-прежнему были пусты. Корабль подошел к ним почти вплотную. Но что это? Из-за стены поднялась огромная железная рука, оканчивающаяся крюком наподобие клюва. Внезапно она упала на палубу и, зацепив люк, стала тащить корабль вверх. Еще несколько мгновений – и корабль начал бешено раскачиваться в воздухе. Замелькали человеческие фигурки. Одни падали в воду, другие перелетали за стены и исчезали в, казалось бы, безлюдном городе.
Вдруг огромный камень, весом, наверное, в десять талантов, обрушился на неповоротливую восьмерку кораблей. И тотчас на стенах появились люди, сотни людей. Они наблюдали за тем, как из невидимой со стороны моря машины вылетают огромные глыбы. Восьмерка трирем стала отличной мишенью. Ни один снаряд не миновал ее.
Марцелл отступил, бросив на произвол судьбы соединенные триремы. Все стихло. А потом послышался громкий крик. Это не были обычные для греков победные возгласы. Кто-то управлял огромным хором.
– Ар-хи-мед! – кричали жители Сиракуз.
– Ар-хи-мед!
Это слово било по отступающим, как удары молота.
– Ар-хи-мед!
Сардонический смех
Герой рассказа – великий римский философ-стоик Луций Анней Сенека, воспитатель императора Нерона. В 64 г. он был приговорен Нероном к смерти за участие в заговоре против императора и вынужден был покончить жизнь самоубийством.
За стеной гремели раскаты смеха. Так хохочут здоровые и крепкие люди – от соленого ли словца или от милетской истории, рассказанной заезжим балагуром. Так смеются рыбаки на Капрее, моряки в Путеолах, пастухи в Пренесте – люди, умеющие ценить веселье.
Стоявший за дверями человек недоумевал. У него было вытянутое личико с округлившимися глазками. Он поматывал головкой, словно бы старался отогнать мысль, навязчивую, как овод: «Да сюда ли я попал? Разве Сократ смеялся, когда ему подносили цикуту? Хохотал ли Катон, падая на меч?»
Человечек нажал на створку двери и проскользнул в таблин[56]. Хохот прекратился мгновенно. Старец повернул голову. Мученические складки на лбу, горестный изгиб губ. Неужели рокочущие звуки исходили из этих уст? Но ведь в таблине нет никого другого.
– Чему обязан? – спросил мудрец, приподнимаясь на ложе.
– Меня зовут Оригеном, – пробормотал человечек. – Титом Оригеном. Случайно прохожу… мимо.
– Случайно! Ха! Ха! Расскажи другому!
– Мне показалось странным. Смеяться в такое время. Может быть, нужна моя помощь?
– Что же ты предлагаешь – веревку или нож?
– Нет, я медик! Клянусь Геркулесом, медик, – залепетал человечек.
– Тогда поклялись Асклепием!
– Клянусь Асклепием! – повторил он покорно.
– Допустим! – согласился философ. – И что же? Тебя одолело любопытство? Ты полагал, что в этих случаях визжат, как свиньи, бьются головою о стену? Или ты вычитал: «Беспричинный смех – признак безумия». Врут твои Гиппократы[57]. Я, Луций Анней Сенека, умираю в здравом уме. А что касается смеха, то я могу тебе кое-что рассказать, если у тебя есть время.
– Да, да! – закивал человечек. – Я не тороплюсь…
– Так вот! Много лет назад я оказался на Корсике. Как тебе известно, туда не попадают по доброй воле[58]. Корсика лечит от опасных мыслей, как Байи от болезней ног. А если мысли остаются на острове вместе с головами, палатинским медикам еще лучше. Молодость неосторожна на язык. Я попал в ту дыру вместе с тремя друзьями. Болота, зараженные миазмами, комары, суровые и дикие нравы. Медленная смерть. Я был и впрямь любопытен и нетерпелив. Ходил по гиблым местам, заселенным некогда тирренами и граиками[59], разглядывал могилы и руины башен, в которых они родились. И вдруг вижу между камнями пучок травы необычной формы. Сорвал пару былинок, растер машинально между пальцами и к губам поднес. И что же? Мир предстал передо мною в ином свете, и я захохотал. Почему-то вспомнилось, как Калигула[60] в сенат жеребца ввел. Хохочу еще громче. Вокруг никого. Только скалы эхом отзываются: «Ха! Ха! Ха!»
Сенека остановился словно бы для того, чтобы набрать в грудь воздуху, и продолжал другим тоном:
– Смех меня и спас. Ведь он целителен не только для людей, но и для государства, если оно не безнадежно больно. Афины в годы войны с пелопоннесцами были спасены Аристофаном