– Нет. Но, наверное, о ней говорится в наших летописях. Я же, хоть и мог их прочесть, не имел для этого времени.
– А у нас летописей нет, и песни Гомера их заменяют. Да и писать мы, как тебе известно, еще не научились. Впрочем, я слышал, что в те времена, когда стояла Троя, наши предки пользовались каким-то письмом, но я не знаю каким. Так вот, Гомер, ранее певший о войнах, решил петь о плаваниях по морям. И мне самому интересно, как у него это получается. Если же сможешь дойти до дома басилея и захочешь это сделать, услышишь и ты.
– Конечно же, смогу. И мне это очень интересно. Но как басилей отнесется к тому, что ты приведешь чужестранца?
– Он как раз и просил привести тебя – ему интересно познакомиться с человеком, своими глазами видевшим земли, о которых поют аэды.
Едва Иттобаал и Аристарх прошли квартал, как нога сидонца дала о себе знать. Пришлось замедлить шаг, и к началу чтения они опоздали.
Из-за открытых дверей разносился мерный торжественный гекзаметр.
Иттобаал оглянулся, ища глазами стражников, но Аристарх, не останавливаясь, подтолкнул его ко входу.
С удивлением рассматривал Иттобаал жилище того, кого Аристарх назвал басилеем. Какой же это царь, если дом его никто не охраняет, да и сам-то дом ненамного просторнее, чем у Аристарха, и так же, как у Аристарха, посреди мегарона очаг, а гости развалились на скамьях, окружающих огромный стол, с такой непринужденностью, словно их пригласил сосед, а не царь. Впрочем, Иттобаал тут же вспомнил, что, судя по старинным песням о Даниилу, муже исполинском, и у сидонян в древности к царю мог войти любой, даже не показав страже, что при нем нет оружия, и пиры, пожалуй, мало чем отличались своей обстановкой.
У пылающего очага сидел певец. Его седые волосы резко выделялись на фоне почерневшего от копоти деревянного столба. Неподвижные глаза были устремлены куда-то вдаль, песня лилась, укачивая, словно волны морского прибоя.
Первым в потоке слов он уловил знакомое «тáласса» – море. Скоро он стал различать и другие слова. Привыкнув к ритму речи, он начал понимать и целые фразы, и вот уже он охвачен миром моря, разворачиваемым поэтом, подобно свитку.
Остров из наших очей
в отдаленье пропал, и исчезла
Всюду земля, и лишь небо,
слиянное с водами, зрилось.
Зевс-громовержец Кронион
тяжелую темную тучу
Прямо над нашим сгустил кораблем,
и море под ним потемнело.
Вдруг заблистав, он с небес на корабль
Бросил стрелу. Закружилось
пронзенное судно, и дымом
Серным его охватило…
– Как великолепно и точно сказано, – прошептал сидонец на ухо Аристарху. – Словно о моем корабле, когда Баал, владыка неба, скачущий по облакам, не хуже вашего Зевса Громовержца метнул в него свою палицу…
Аристарх не ответил. Он, словно завороженный божественными звуками, не отрывал глаз от иссеченного морщинами лица аэда.
«Как же удивительно передана борьба человека с морской стихией! – думал Иттобаал. – Хотя они и не знают грамоты, их певец не уступает нашим. А море… То ласковое, с поднимающейся из него лазурнокудрой головой их бога, то покрытое тяжкими, гороогромными волнами… И всегда многошумное… Сколько лет бороздил я его просторы, а ведь не смог же сказать так хорошо! Или о потерявшем управление судне…»
Иттобаал закрыл глаза и повторил на родном языке понравившиеся строки, неожиданно для себя самого сохранив их ритм:
Словно как шумный Борей
по широкой равнине
Носит повсюду иссохший,
скатавшийся густо репейник,
По морю так беззащитное судно
ветры носили…
Но вот певец перешел к той части своего неспешного повествования, где герой приближается к берегу покрытого зеленью острова.
«Интересно, где он его высадит?» – с волнением подумал Иттобаал. В памяти его встали знакомые бухты, куда столько лет заходил его «Мелькарт» за продовольствием и водой, где можно было выгодно обменять товар, а то и обзавестись захваченными пленниками.
Гомер. Римская копия греческого оригинала III в. до н. э.
«Не увидеть мне уже больше этих берегов… – защемило сердце. – Хоть услышу о них, перед тем как расстаться навсегда…»
Иттобаал напряженно вслушивался в мерные звуки стиха: «Какая-то Фринакия… Судя по тучным быкам и баранам, наверное, это остров нашей Астарты, ниспосылающей любовь… Интересно, как он обрисует огнедышащую гору, которую местные жители называют Этной?
Нет! Здесь что-то не так! Где хоть один из знакомых берегов, который не обойти мореходу в западных морях? – с нарастающим раздражением думал Иттобаал. – Можно, в конце концов, не попасть в храм владычицы Астарты, но как не заметить покрытой снегом вершины, изрыгающей столб дыма и огня?! Это уж слишком! Словно не только певец, но и его Одиссей был слеп! Хоть бы одну бухту описал правильно! Какие же это странствия в западные моря, если не где-нибудь за столпами Мелькарта или на подземных полях Муту обитают бесконечные чудовища и великаны?! Словно не предки этого Одиссея были нашими соперниками на морях? Да любой новичок, впервые взошедший на палубу, растолкует его Одиссею, как ему плыть, чтобы добраться до своей Итаки!»
Певец закончил. И едва он отстранил от себя кифару, как мегарон заполнился восторженным гулом. Но старец, двигаясь за своим поводырем к выходу, кажется, ничего не замечал. Более двух часов пения, пролетевших для слушателей незаметно, явно утомили его, и он поспешил покинуть дом басилея, даже не притронувшись к поставленному перед ним кубку вина.
Гости, шумно обменивавшиеся впечатлениями об услышанном, умолкли, когда поднялся басилей.
– Среди нас находится человек, – торжественно произнес он, взглянув на Иттобаала, – который побывал во всех местах, о которых пел нам любимец богов Гомер. Что скажет он?
Низко поклонившись басилею, Иттобаал проговорил:
– Я вижу, как все взволнованы пением и величественным обликом самого певца. Но я торговец, и, наверное, спрашивая мое мнение, ты и твои гости интересуетесь, насколько соответствует то, о чем пропел Гомер, местам, где проходило плавание вашего героя? Ведь вы оттуда получаете серебро, янтарь и другие товары.
Присутствующие дружно закивали, и, ободренный их вниманием, Иттобаал продолжал:
– Наверное, вы хотели бы отправить туда свои корабли? Будь на моем месте любой другой сидонянин из тех, что прибывают сюда с товарами и не намерены задерживаться, он бы сказал, что чистая правда все, о чем здесь пелось, – что действительно чудовища западных морей заглатывают корабли, а женщины с птичьими телами заманивают сладкогласным пением мореходов. Ведь это удержало бы вас от плаваний и не грозило бы нашим доходам. Мой же корабль разбился, да и если бы он был цел и невредим, я настолько обязан вам, как отечеству моего спасителя, что не могу поддерживать обман, сколь бы красив он ни был. И вот говорю я вам: ничего из услышанного вами в этих морях нет.
Наступила тишина. Конечно, басилей и его гости удивлены откровенностью и благородством Иттобаала и не могут опомниться от радости, что сейчас услышат от него то, чего не мог знать Гомер.
Иттобаал окинул взглядом мегарон и вдруг по нахмуренным лицам понял, что ошибся.
– Ты, чужеземец, назвал нашего Гомера лжецом, – начал муж, сидевший по правую руку от басилея. – Его нет, чтобы тебе ответить. Да если бы он и присутствовал, вряд ли бы захотел опровергать купчишку. Скажу тебе от имени всех, кто здесь сидит. Мы верим Гомеру, а не тебе. Твой корабль разбился. Но ты хочешь, чтобы и наши корабли поразбивались о скалы сирен, чтобы их всосала Харибда, забросали камнями циклопы. Гомер ушел, но из нашей памяти не выветрились его слова о сидонянах как лживых мужах, готовых на любую хитрость, на любой обман. Не будь ты гостем всеми нами уважаемого Аристарха, я бы сломал тебе и вторую ногу, чтобы ты на всю жизнь запомнил, как хулить великого Гомера.
При полном молчании Аристарх и Иттобаал покинули мегарон.
– Что я наделал! Что я наделал, – причитал Аристарх, хватаясь за голову. – Я же мог предвидеть, что басилей поинтересуется твоим мнением, и должен был предупредить тебя, что можно и чего нельзя говорить о том, кого считают чуть ли не живым богом. Но разве ты, прожив со мной столько времени, что успел изучить наш язык, не понял, что имеешь дело с людьми, в которых еще бурлит кровь воинов, осаждавших, как я тебе уже говорил, Трою. И если они верят тому, что Гомер пел о Трое, почему же будут сомневаться в существовании сирен, Сциллы и Харибды, лотофагов или циклопов? Да и Гомер поет не для корабельщиков, не для купцов – он поет для тех, кому все равно, есть ли на свете сирены или нет. Он передает чувства людей, гонимых судьбой. А ведь и ты, Иттобаал, также принадлежишь к ним.
Тиртей
Рассказ посвящен одному из первых греческих поэтов – автору военных маршей, жившему в VII в. до н. э.
Гелиос, пройдя половину своего дневного пути, склонялся к скалам Киферона, но Пникс еще чернел сотнями голов. Утомленные жарой и голодные, афиняне уже не сидели, а полулежали. Кое-кто, достав захваченные из дому припасы, хрустел редькой или головкой лука, другие пускали слюни. Кто-то храпел. Сквозь хруст, шелест и храп с трудом продирался голос притана.
– Афиняне! Приступим к обсуждению последнего вопроса сегодняшней экклесии. Я вижу, что вы устали. Но мы обязаны дать ответ на просьбу Спарты оказать ей помощь в войне с мессенцами.
Слова эти были столь неожиданны, что мгновенно наступила тишина. Только полуглухой старец, проснувшись, вопрошал:
– Что случилось? Что он сказал? А?
Тысячи глаз были обращены к притану.
– Есть одно обстоятельство, которое заставляет отнестись к просьбе нашего исконного, наследственного врага с вниманием. Спартанцы обращаются к нам через Дельфы. А проявить неуважение к Аполлону значит навлечь на город бедствия. Итак, граждане, какие будут суждения?