Но тот, кто мог каждодневно общаться с Демокедом, видел, что не радуют его ни почет, ни богатство, что он живет в постоянном беспокойстве и плачет по ночам. И пришел к Демокеду его раб Тутмес. Упав ему в ноги, он сказал:
– Господин мой и благодетель! Ты болен, и заболевание твое опаснее того, от которого ты когда-то излечил царя царей. От него, как от любви, нет иного средства, чем удовлетворения желания. Разреши дать тебе совет. Обратись к Атоссе и скажи ей, что тебя одолела тоска от пребывания на одном месте и ты хотел бы быть царским лазутчиком в земле эллинов. Она же, как женщина, найдет способ помочь тебе.
Незадолго до этого у Атоссы на груди появилась опухоль. Из стыда она это скрывала и обратилась к Демокеду, когда опухоль уже сильно разрослась. Демокед взялся исцелить дочь Кира, взяв с нее клятву, что она выполнит и его просьбу.
– Если она не будет постыдной, – сказала Атосса.
– Конечно! – ответил Демокед и принялся за лечение.
Ему и раньше приходилось сталкиваться с таким заболеванием, и он знал травы, способствующие рассасыванию нарыва. Собрав их и сделав отвар, он с помощью повязок добился того, что опухоль прошла. И только после этого он рассказал царице о своей тоске по родине, и она обещала поговорить супругом.
Как-то возлежа с ним на ложе, она сказала ему:
– Уже десять лет ты сидишь на троне, который занимал мой отец, а после него Камбис, но еще не успел себя показать как муж! Почему бы тебе не начать войну, и это прекратит восстания, поднимающиеся то в одной, то в другой части твоей державы.
– Я тоже об этом думаю, – сказал Дарайавуш, – и хочу перекинуть мост в Европу, чтобы совершить поход на скифов. Тогда у тебя будет много рабынь.
– Скифянки дики, как и их мужья, и мне не нужны. Гораздо лучше эллинские женщины. Я хочу, чтобы они прислуживали мне. И у тебя есть человек, который лучше всякого другого добудет тебе сведения об Элладе и будет твоим проводником. Это врач, исцеливший твою ногу.
– Хорошо! Я пошлю его, – сказал царь, подумав.
Наутро он призвал к себе своего лекаря и обратился к нему так:
– Исцелив меня, Демокед, ты не попросил у меня ни золота, ни земли. Я же тебе ничего не предложил. Теперь же я хочу сделать подарок твоему отцу Каллифонту. Я правильно произношу это имя?
– Да, царь.
Дарий (Дарайавуш) в окружении придворных. Роспись вазы из Апулии. 340–320 гг. до н. э.
– Я дарю Каллифонту грузовой корабль, а ты можешь привезти ему в дар все, что хочешь, из своего имущества. По твоем возвращении я это верну тебе сторицей.
Решив, что царь его испытывает, Демокед ответил:
– Мой отец стар. Ему будет достаточно и корабля, а мне хватит того, что я уже имею.
– Как хочешь! Но я отправлю с тобою моих людей, знающих твой язык. Ты поплывешь с ними в Кротон, а по пути покажешь эллинские города. Побываешь в Афинах, Мегарах, Коринфе. Если же тебя спросят, кто они, ответишь: «Это мои рабы».
– Да, царь, – сказал Демокед, скрывая ликование. – Я покажу им все, что их заинтересует.
На третий день пути из волн выплыл Делос, родина Аполлона, и Демокед, до этого спокойный и сосредоточенный, стал проявлять беспокойство. Он метался по палубе и, хватая кормчего, управляющего рулем, торопил:
– Прошу тебя, прибавь паруса. Мы ползем, как черепаха.
– Больше некуда! – объяснял кормчий. – И куда нам торопиться?
Наконец судно вступило в бухту и причалило. Едва дождавшись, когда будут опущены сходни, дрожа от нетерпения, Демокед спустился на берег и упал на землю плашмя, обнимая и целуя камни. Кто-то из паломников, полагая, что человека постигло горе, опустился и пытался утешить:
– Не убивайся! Время врачует раны!
– Я счастлив, – проговорил Демокед. – Четверть века я был на чужбине.
Слезы катились по его щекам ручьем, и он их не вытирал.
За Делосом, от островка к островку, море вело корабль к Аттике. Обогнув мыс Суний, корабль достиг Пирея. Дав персам осмотреть афинский порт и его гавани, Демокед знакомой дорогой двинулся в Афины. Великий город встретил его каким-то шумным праздником. Толпа двигалась к акрополю. Вглядываясь в лица, Демокед тщетно пытался отыскать хоть одно знакомое. «Конечно, – думал он, – среди этих людей немало тех, кто помнил Гиппарха и Писистрата. Но кто из них мог запомнить лечившего их врача?»
И вдруг он услышал имя: «Демокед!» Его выкрикнул незнакомый худой старик в выгоревшем на солнце гиматии и стоптанных педилах.
– Ты обращаешься ко мне, почтенный? – спросил он.
– А к кому же еще, старина! Узнают ведь и коней, и парфян, и счастливых любовников, а от старых друзей отворачиваются, настолько меняются их черты. Сколько болезней может вылечить человек, сколько преодолеть препятствий, а старости ему не осилить.
– Анакреонт! – догадался Демокед.
– Наконец-то! Узнал. Недавно я о тебе слышал. В почете у царя царей. Богат, как Крез. А я нищ. И больше нет Поликрата, который мог бы меня поддержать. Победила демократия. А какой щедрой души были эти тираны! Как понимали поэзию!
– Да не жалуйся ты на судьбу. Ведь я тебе завидую…
– Ты? Мне? – хрипло засмеялся Анакреонт. – Да ты посмотри на себя! Сравни свои педилы с моими!
– Но они ступают по родной земле. Да, я вижу, что ты не богат, но ты не ползаешь на брюхе перед деспотом, не добиваешься его щедрот, не опасаешься его беспричинного гнева. А я… Вот взгляни на тех людей, внимательно осматривающих акрополь. Догадайся, кто они?
– Твои рабы…
Демокед расхохотался:
– Провожатые! Видишь ли, царь царей не может без меня обойтись и опасается, что я не вернусь. Они рассматривают акрополь и заодно меня охраняют. Вот почему я тебе завидую, Анакреонт.
– Но ты еще не знаешь, как я живу! Загляни ко мне, и я уверен, что ты поймешь, каково тем, у кого нет покровителя!
– Я вижу, ты так и не женился, – проговорил Демокед, оглядывая неприбранное жилище поэта, где, кроме ложа и покосившегося стола, ничего не было.
– Разумеется! – отозвался Анакреонт. – Лесбиянка моя покинула меня три года назад. Об этом в моих песнях говорится так:
Бросил шар свой пурпуровый
Златовласый Эрот в меня
И зовет позабавиться
С девой пестрообутою,
Но, смеясь презрительно
Над седой головой моею,
Лесбиянка прекрасная
На другого глазеет.
Таков удел старцев! Но зато вино осталось мне верным, и я ему тоже не изменил. И не только в песнях!
Анакреонт зажег светильник и, выйдя, возвратился с запыленным амфориском.
Водружая его на стол, он проговорил:
– Мне показалось, будто твоих провожатых стало меньше.
Демокед пододвинул к себе чашу.
– Ночью они сторожат поочередно. Но ты мне еще не сказал, как ты оказался в Афинах?
– После того как стало известно о гибели Поликрата, меня пригласил к себе Гиппарх. В отличие от своего брата-нелюдима Гиппия, принявшего отцовскую власть, был он человеком щедрым и таким же любителем поэзии, как Поликрат. Его дом был открыт для всех, и погиб он по такой же нелепой случайности, как Поликрат. Ведь его убийцы подняли на него руку по ошибке. Так я на старости лет оказался без покровителя. Тебе же, насколько я понимаю, это не угрожает.
– О нет! Власть моего покровителя прочна. Со знатью, в отличие от убитого им Бардии, он ладит, а среди персидской черни не найдется Гармодия и Аристогетона. Но сам я готов променять богатство и почет на твою бедность. Я буду счастлив врачевать простых смертных, лишь бы удалось избавиться от тех, кто сейчас за домом.
– Теперь я все понял! – воскликнул Анакреонт. – Царь отпустил тебя повидать родину под стражей.
– Не совсем так… Но какое это имеет значение?
– Тогда знай, что из моего двора есть еще один выход. Он же имеется и у тебя.
Каллифонт пробудился от сильного стука. На дворе было еще темно, и поскольку он никого не ожидал, то решил, что это ему приснилось, и он снова погрузился в дрему. Постучали еще раз. Накинув на себя гиматий, шлепая по земляному полу босыми ногами к двери и кряхтя, он отодвинул засов. На пороге стоял Демокед.
– Ты ли это, сын мой, или твоя тень? – спросил старец, протянув руку, чтобы ощупать тело пришельца.
– Как видишь, я.
– Почему же тебя так долго не было? А Поликрата вылечить удалось?
Демокед понял, что у отца плохо с памятью. Эту болезнь называют «выпадением». Но надо было бы назвать ее «сгущением».
– Удалось…
– А два таланта он тебе заплатил?
– Он расплатился со мною сполна.
– Где же твои вещи?
– Они были на корабле, который мне подарили. Теперь у меня нет ничего, кроме рук. Считай, что я потерпел кораблекрушение.
Безумный
В то утро в Канфаре было необычно пустынно. Всю ночь выла буря, и даже кормившиеся у кораблей, отчаявшись получить работу, разбрелись кто куда. Только один страж, проклиная непогоду, вынужден был остаться в продуваемой всеми ветрами гавани. Он и встретил подплывшую к молу гаулу и подхватил брошенный ему с борта канат. Ловко накинув петлю на каменный столбик и крепко затянув ее, страж повернулся спиною к морю, достал из-под полы гиматия лепешку и принялся ее жевать.
По сходням, балансируя руками, спускался человек в развевающемся плаще. Судя по покрою и раскраске одеяния, чужеземец был финикийцем, но внешне ничем не отличался от эллина: белолицый, светловолосый, высокого роста. Спустившись на землю, незнакомец коснулся ее рукой и пробормотал какие-то слова, видимо, молитву богам.
Обойдя стража и окинув его взглядом, он проговорил по-эллински с заметным акцентом:
– Ну и дела! От Карфагена до Сиракуз тащились четверо суток на веслах. За мысом Мал ей подхватил Ливиец и понес на север. Это, конечно, не Кос.
– Ты в Пирее! – проговорил страж, продолжая жевать.
– Вот видишь! И я снова не могу встретиться с Гиппократом.
– Ты заболел?
– Нет. Я сам врачеватель, или, как называете вы, эллины, асклепиад. Но у нас бог-целитель не Асклепий, а Резеф.