– А как же ты узнаешь, что нужно послать больному, если вместо него видишь гонца? – удивился Сатерн.
– Так в письме же указаны симптомы болезни. С моим опытом мне нетрудно поставить диагноз и назначить правильное лечение. Только за прошлый месяц я трех сенаторов вылечил от болезни печени, пятерых – от тяжелой формы свирепствующей у вас здесь каждую весну лихорадки, а двоих, которых другие врачи почти лишили зрения, спас от слепоты.
– От слепоты? – воскликнул Сатерн. – Но как же гонцам удалось сохранять мази, какими лечат обычно глаза, во время долгого пути? Или ты не используешь мазей?
Гален улыбнулся.
– Кто же посылает мазь разведенной? Ее разводят на месте. А везут в виде четырехугольных палочек, на каждом конце которых обязательно ставится клеймо врача, чтобы ни у кого не было соблазна отрезать часть для себя. А на прикрепленной к палочке этикетке мы обычно называем составные части и пишем, на воде, вине или яйце нужно растирать эту мазь.
– Я смотрю, ты имеешь дело с людьми знатными и богатыми, не то что родители моих учеников. Как же тебе удается ладить с чванливыми сенаторами?
– Конечно, – ответил Гален после короткой паузы, – у могущественных людей много капризов. Но хороший врач сумеет подчинить своим требованиям и капризного больного. Некоторые врачи потакают всем желаниям больного. Такая уступчивость постыдна – долг врача лечить, а не развлекать. Другие, наоборот, чрезмерной суровостью предписаний вызывают неприязнь пациента, порой даже чуть ли не ненависть к врачу. И это гибельно для лечения. Я никогда не забываю мысли Гиппократа[193], утверждавшего, что искусство наше покоится на трех основах – больном, болезни и враче и что одолеть болезнь можно только вдвоем, с помощью самого больного. Так что если больной возненавидел врача, то его советы не пойдут впрок. Поэтому я никогда не бываю ни слишком требователен, ни слишком мягок. Иногда приходится и поступиться своими убеждениями, если, конечно, это не нанесет больному вреда.
– А как ты поступаешь, если больному не по душе ни одно из твоих предписаний? У меня так было однажды, когда меня пригласили в один богатый дом обучать избалованного мальчишку.
– Я и здесь следую мудрому наставлению Гиппократа начать с того, чтобы вызвать удивление и восхищение больного в первые же мгновения. Если он будет смотреть на врача как на существо высшее, то и советы его выполнит охотно.
– И как же ты добиваешься такого удивления у римлян, считающих вас, греков, людьми легкомысленными и – извини меня – никчемными? Или это не относится к людям высокого положения?
– Еще как относится, – возразил Гален. – Я и императора смогу заставить выполнить любое мое предписание. Ты думаешь, зачем я оставил Пергам и возвращаюсь в Рим, откуда пять лет назад меня заставила уехать зависть и злоба недоучек, боявшихся моей конкуренции и не вынесших моей славы? Меня пригласил сам император. Буду личным врачом всей императорской семьи. Попробуют тогда эти бездари опять на меня напасть, как в первый месяц моего пребывания в Риме, когда вдесятером навалились на одного и избили с криками, что я лишаю их заработка, отбивая пациентов!
– На тебя нападали в нашем городе?! – воскликнул Сатерн. – Вот уж не думал, что врачи, подобно школярам, могут сводить счеты в драке.
– Первое дело, – увлеченно продолжал Гален, словно не замечая реакции собеседника, – это поставить диагноз. Я как только увижу больного, сразу же и говорю, что с ним случилось, а уже потом, едва он опомнится от изумления, начинаю расспрашивать, уточняя подробности. Вот у тебя, я сразу скажу, – больные почки. И головные боли часто бывают.
– Да! – восхищенно подтвердил Сатерн. – Но как ты мог догадаться?
– Это видно опытному глазу по нескольким признакам. К тому же от сильных головных болей я перед самым отъездом из Пергама лечил одного проезжавшего через наш город сенатора. Врач, его сопровождавший в пути, ни за что не хотел пустить ему кровь. Просто удивительно! Ведь едва я в прошлый раз появился в Риме, я сразу же вступил в спор с глупцами школы Эрасистрата, и, после того как я выступил против них с письменным сочинением и публичной лекцией и ответил на самые сложные вопросы, очень многие, даже я мог бы, не хвалясь, сказать почти все, эрасистратовцы стали сторонниками кровопускания.
Некоторое время спутники ехали молча.
– А какое дело ведет тебя в Рим? – спросил Гален.
– Я направляюсь в Мантую, – сказал Сатерн. – Хочу поклониться родине Вергилия.
Гален промолчал. Но, судя по выражению его лица, он счел это дело не приносящим выгоды и поэтому не заслуживающим внимания серьезного человека.
– Значит, ты учитель? – протянул Гален, переходя на греческий язык.
– Был им, – отвечал Сатерн тоже по-гречески. – Теперь у меня ослабели руки и голос. Не справляюсь с сорванцами.
– Да… – как-то неопределенно проговорил Гален. – У наставника молодежи много забот, а гонорар невелик. У нас в Пергаме учителя не зарабатывают и на сандалии.
Он, видимо, хотел добавить еще что-то, но в это время со стороны оврага правее дороги послышался слабый стон.
– Останови коней! Там кто-то стонет! – закричал Сатерн.
– Это опасно. Я слышал, в этих местах пошаливают разбойники! – возразил Гален, пугливо озираясь.
– Помогите! – послышалось из оврага.
Сатерн встал на подножку и спрыгнул. Уже перебежав кювет и спустившись в овраг, он услышал, как на дороге остановилась повозка.
На выгоревшей от солнца траве лежал совершенно голый человек. От него вглубь оврага тянулся кровавый след. Видимо, несчастный полз к дороге, истекая кровью.
Человек с усилием поднял голову, и Сатерн с удивлением узнал в нем торговца благовониями. Всего лишь час назад он важно восседал в своей коляске, подозрительно поглядывая на стоявшего в стороне старого учителя. А теперь он смотрим на него с мольбой.
– О! – раздался голос Галена, незаметно спустившегося в овраг. – Удар по голове и касательное ранение в грудь. Мне удавалось поднимать таких больных за месяц. В гладиаторских казармах и в Пергаме, и в Риме у меня была отличная хирургическая практика. Там для врача разнообразный материал, а пациенты терпеливы и нетребовательны.
Раненый повернул голову.
– Помоги мне, – сказал он слабым голосом. – Разбойники устроили здесь засаду. Отобрали все деньги и одежду, но у меня в Риме компаньон…
– Лечение непростое. Оно обойдется тебе в двадцать тысяч сестерциев, – поспешил предупредить Гален. – Я с завтрашнего дня личный врач императора. В императорские покои не допустят новичка.
На лице раненого появилось мимолетное выражение досады, но он утвердительно кивнул:
Гален (сверху в центре) и ученики. Миниатюра VI в. н. э.
– Конечно же, ты получишь эти деньги, как только мы прибудем в Рим.
– Помощь пострадавшему – наш долг, – торжественно произнес Гален. – Этому учил Гиппократ.
Сатерн помог Галену донести раненого и посадить его на кожаное сиденье. Для него самого в коляске теперь не осталось места.
Взяв свою котомку, Сатерн присел на обочине дороги. Он вспомнил разговор хозяина постоялого двора с конюхом. Не об этом ли самом овраге шла у них речь? Да, дорога небезопасна для путников. Римский закон угрожает грабителям распятием на кресте. Но пока богатство привлекает людей, не выведутся убийцы и воры. Кого-то толкает на преступление алчность, кого-то – жестокость или несправедливость. Так бегут и становятся разбойниками рабы. Этот Гален вспоминал о своей работе в гладиаторских казармах – «отличная практика»! А разве не страшно возвращать людям жизнь для того, чтобы они вновь убивали друг друга на потеху толпе?
«Дорога… Дорога… – думал Сатерн. – Ты проходишь через сотни городов и селений. Тысячи человеческих судеб связываешь ты. Дорога – живая нить. Чем был бы вечный Рим без своих дорог? Прошедшие века вырезали на каменных плитах эту неглубокую колею. А что осталось от тех, кто спешил по тебе в Рим, кого гнала туда жажда славы и почестей, или нажива, или просто тоска? Марий и Сулла, Красс и Цезарь, Антоний и Цицерон для тебя такие же путники, как этот торговец благовониями или модный врач. Дорога… Мы поднимаем тебя над реками и болотами, посыпаем гравием или обкладываем гранитом. Мы даем тебе жизнь, а ты помнишь о нас не больше, чем о червях, выползающих на плиты после дождя, или крикливых воронах, сидящих на милевых столбах. Но, может быть, в этом и есть смысл нашего существования – трудиться для будущего. Дела наших рук, плоды нашего разума переживают смертных и достаются будущим поколениям, как эта дорога».
Ученик врача
Индийские хирурги умели вправлять кости, лечить переломы, восстанавливать носы, уши, губы, потерянные или искалеченные в бою или по приговору суда. Широко использовались лекарства растительного и минерального происхождения. Впервые в мире в Индии в III в. до н. э. были созданы больницы.
Мы шли правой стороной улицы, потому что там была тень. Учитель, как всегда, впереди, я – в двух шагах за ним. Ларец с инструментами и лекарствами оттягивал мне руку. Привычная ноша! Ведь я уже третий год живу у Чараки и сопровождаю его по городу, если больные нуждаются в срочной помощи. Городские мальчишки уже не дразнят меня деревенским олухом, а почтительно глядят вслед. Иногда я слышу завистливый шепот:
– Это Свами, ученик Чараки.
Конечно, вам не терпится узнать, как я стал учеником самого знаменитого врача Индии. Тогда слушайте.
Два года назад мы с отцом шли этой же улицей, по ее солнечной стороне. Не спрашивая ни у кого дороги, отец отыскал дом, ставший мне теперь родным. Впрочем, я думаю, его нетрудно было найти по толпе у входа. Мне никогда не приходилось видеть стольких людей с повязанными головами или на костылях, охающих и стонущих. Многие рассказывали о своих болезнях. И все сердились, если кто-нибудь пытался пройти раньше своей очереди. Без очереди пропускали лишь укушенных змеями.