Уже вечерело. Зал был просторным, с чисто выбеленными стенами. Шкафы и стулья отбрасывали по полу длинные тени. Старец у окна показался мне тогда высоким и стройным, как юноша. Лицо его было строгим и задумчивым. Бросив на меня взгляд, он спросил:
– Мальчик! На что ты жалуешься?
– Он ни на что не жалуется, мой спаситель! – ответил за меня отец.
Чарака провел ладонью по лбу и грустно улыбнулся:
– Зрение мое ослабело: я тебя не узнал. Но голос твой мне знаком. Ты Ваянатха из деревни Лахаури. А это твой сын. И все-таки что с ним?
– Что может быть с мальчиком, когда ему десять лет? – сказал отец. – Он не нуждается в здоровье, как мы с тобою. Я привел его затем, чтобы ты указал ему путь к истине. Ведь никто…
– Постой, – перебил Чарака. – Ты ведь знаешь, что у меня не школа, а больница. Я не учу, а лечу, точнее, исправляю изъяны в теле человека. И могу ли я указать путь к истине, если сам с трудом нахожу дорогу к дому своих пациентов. О прежних операциях остается только вспоминать. Мои глаза!
– Свами будет твоими глазами! – подхватил отец. – Он будет твоим посохом. Может быть, и он вернет кому-нибудь отнятое несправедливо.
Разговор этот решил мою судьбу. Со слезами на глазах я простился с отцом. Я не мог понять, что руководило им, когда он отрывал меня от родного дома и оставлял в чужом городе, у незнакомого человека. Ведь другие родители отдавали сыновей в обучение кузнецам или плотникам в нашей или соседней деревне. Потом уже много раз я спрашивал Чараку, как он познакомился с отцом. Но учитель переводил разговор на другую тему, словно это было тайной.
Итак, с главной улицы мы свернули в проулок, стиснутый невысокими домами. Здесь жила беднота, люди, которые не могли купить лекарства, не говоря уже о том, чтобы заплатить врачу. Но дом Чараки был открыт и для них. На деньги, которые он получал от богатых пациентов, покупались лекарства для бедняков. Некоторых в дни хеманты[194] Чарака снабжал и теплой одеждой.
На углу двухэтажного дома с закрытыми ставнями учитель внезапно остановился и, взглянув на меня, сказал:
– Вот этот дом. Он принадлежит хорошему человеку. Теперь он очень болен. Вряд ли мы сможем ему помочь. Но я должен попытаться. Хозяин этого дома помогал твоему отцу. Здесь он скрывался с повязкой, закрывавшей рот. Здесь же я ему сделал операцию.
– С повязкой! – воскликнул я. – У него болели зубы? Ты ему их вылечил? И почему он скрывался?
Как бы прячась от этого града вопросов, Чарака отступил к тенистому дереву и прислонился спиной к его стволу.
– Это удивительная история, – молвил он. – Может быть, пришло время ее рассказать.
– Пожалуйста! Я очень тебя прошу! – взмолился я.
– Твой отец, – начал учитель, – не был в числе моих постоянных пациентов. Вряд ли он даже слышал обо мне. Но свалилась беда. Ваш дом сгорел от удара молнии.
– Наш дом не сгорал, – вставил я.
– Это было задолго до твоего рождения, – продолжал Чарака. – И жили вы в другой деревне. После пожара мать переселилась в дом своих родителей, а отец отправился город, чтобы продать один из двух золотых браслетов. Это все, что осталось от имущества.
– У моей матери два браслета, – сказал я. – Значит, он не нашел покупателей?
– Он их не дождался. К месту в ювелирном ряду, где стоял твой отец, подошли стражники. Они схватили отца за локти и отняли браслет. Собралась толпа. Послышались крики: «Украл! Вор!» Масла в огонь подлил какой-то человек, оказавшийся царским ювелиром. Он уверял, что узнал браслет царевны, пропавший два дня назад, и стал кричать, чтобы отец вернул другой браслет. Негодяю поверили. Кому, как не царскому ювелиру, знать, какие у царевны драгоценности! Пошли за судьей. Суд был скорым и несправедливым. Палач приготовил раскаленные щипцы, и преступление совершилось. Твой отец остался без нижней губы.
– У моего отца губы на месте, – сказал я.
– Терпение – первое из достоинств врача, – молвил Чарака. – Учись выслушивать до конца, не перебивая. Итак, когда к твоему отцу вернулось сознание, он решил больше не возвращаться в деревню. В городе легче скрыться от позора.
Чарака пошатнулся и, теряя равновесие, схватился рукой за нижнюю ветвь дерева.
– Не знаю как, – продолжил он после паузы, – но твоя мать узнала о случившемся и, захватив браслет, отправилась в город. Каждый, кто видел ее, обезумевшую от горя, не мог ее не пожалеть. Вскоре образовалась толпа. Возможно, в ней были и те, кто совсем недавно требовал наказания невинного. Люди сокрушались и укоряли царя, судью и стражников в несправедливости.
Толпа двигалась ко дворцу. Все хотели видеть царя. Но стражники пропустили только твою мать.
Подойдя к трону, она сказала: «Ты царь, называющий себя справедливым. А в твоем государстве творятся беззакония. Моему мужу безо всякой вины оторвали губу».
«Нет, женщина, – ответил царь. – С ним поступили по закону. Он украл браслет у моей дочери».
Царь сделал знак, и слуги показали твоей матери браслет, тот самый, что отняли у отца.
«Тебя обманули», – ответила мать, доставая свой браслет.
Взяв оба браслета в руки, царь понял, что женщина права. «Приведите ювелира!» – приказал он.
Через час ювелир был во дворце. Под страхом смерти негодяй признался, что украл браслеты у царевны и, чтобы замести следы, оговорил незнакомца.
«Потерянного не вернешь!» – так обычно говорят люди, склоняющиеся перед злом. Но боги дали нам ум и руки не для того, чтобы мы бездействовали.
Я отыскал твою мать и предложил помощь. Видел бы ты ее глаза! «Это возможно?» – спросила она. «Разумеется, – отвечал я. – Операция несложная». На самом деле такой операции не делал еще ни один из хирургов. Но я держал сомнения при себе. Правило врача – поддерживать дух больного.
Мы, как я уже говорил, нашли твоего отца в этом доме, ибо я знал, что хозяин этого дома помогает людям в беде. Твоя мать чисто вымыла стол. Отец пожевал траву, снимающую боль. И я приступил к операции. Пришлось вырезать часть кожи с бедра.
– Да! Да! – закричал я. – Там у него шрам. Когда я спросил, что это, отец ответил, смеясь: «Укусил добрый тигр». А разве бывают добрые тигры?
– Видимо, бывают, – засмеялся Чарака. – Итак, я пересадил кожицу вместо губы, окурил рану, чтобы не было заражения. Наложил повязку. Через месяц отец твой был здоров. Потом я исправлял носы и уши и даже вскрывал черепную коробку. Но я никогда не забывал твоего отца. Он был первым, кому я вернул несправедливо отнятое.
Я долго не мог ничего сказать. Слезы текли из моих глаз, и я их не утирал.
– Учитель! – пробормотал я, всхлипывая. – Если бы ты знал, как я благодарен тебе. Да что я? Тысячи людей считают тебя спасителем, те, кого ты лечил, те, кто прочел твои книги.
– Приготовься, Свами, – строго молвил Чарака, прерывая мои излияния. – Когда входишь в дом к больному, ты должен направлять мысли, разум, чувства не к чему иному, как к своему больному и его лечению. Ни о чем, что происходит в доме больного, не следует рассказывать в другом месте, и о состоянии больного не следует говорить, чтобы кто-нибудь, пользуясь полученным знанием, не мог повредить больному. Поэтому я долгое время не хотел говорить тебе об отце. Достаточно того, что он пережил в тот год.
Властелины
Рассказы о царе Давиде
Давид и Голиаф
Молчит кифара за спиной.
В руке поет праща.
Не путать музыку с войной
Давид нам завещал.
В то утро овцы Иессея разбрелись по склону горы, на которой высился Вифлеем, и достигли оврага, где могли притаиться шакалы. В другой бы раз Иессей прикрикнул на младшего из своих сыновей и заставил бы его, сменив кифару на пращу, стать на страже. Теперь же он сидел, опустив на колени волосатые кулаки с вздувшимися синими венами, и музыка его не успокаивала.
– Было у меня четыре сына, – проговорил он, резко повернувшись. – А теперь мы с тобою одни, Давид… И кто знает, пощадили ли мечи филистимлян твоих братьев?
Мальчик положил кифару на траву.
– И откуда пришла на Израиль такая напасть? – спросил он.
– Бог послал за наши грехи…
– А откуда он ее послал?
Иессей повернул голову и впервые за этот день улыбнулся, обнажив крупные желтые зубы.
– Болтают по-разному. Одни – будто они с Кафтора[195]. Другие – что вместе с остальными морскими народами совершили на Египет набег, были разгромлены и пленены фараоном, а затем им переселены, чтобы не давать нам покоя.
– А может быть, они и совершили набег с Кафтора, а к ним присоединились народы с других земель.
– Наверное, так и было, как ты говоришь, Давид.
В голосе Иессея прозвучала радостная нотка. Он гордился младшим сыном, который и внешне не походил на старших братьев, и отличался сообразительностью. Это заметили и другие пастухи, не раз удивлявшиеся: «Откуда у тебя такой отрок, Иессей?» – «От Яхве», – отвечал он.
– Вот что, сынок, – сказал Иессей, вставая. – За овцами я посмотрю сам. Ты же сходи в наш стан. Если братья твои живы, передай тысяченачальнику десять сыров. Ведь от него зависит, кого посылать в разведку, кого нет. Братьям же отнеси высушенное зерно и поскорее возвращайся.
Придя в стан и отдав военачальнику Авениру десять сыров, Давид направился к шатру братьев. По пути ему попались воины, окружившие человека, о чем-то громко говорившего:
– И сегодня он вышел, похожий на гору. Весь в меди. Ростом не менее шести локтей. Копье его длиннее моего вдвое. Его щит как три моих, и держит его оруженосец. Да, такого не одолеть! Пусть против него идут Авенир или сам Саул…
Последние слова потонули в хоре возгласов. «Пусть они идут сами, куда нам против него!»
Из толпы выступил старец и, обратившись к воинам, вопрошал:
– Мужи вы или не мужи?! Видите, как возгордился этот филистимлянин, а вы стоите с опущенными руками, как бабы! И даже выгоды своей не блюдете! Сегодня утром Саул обещал озолотить того, кто избавит Израиль от позора, выдать за него свою дочь, поставить его и всю семью на царское кормление.
Явившись в середине разговора, Давид не понял, что надо сделать, чтобы получить эти невиданные блага. Только он заикнулся, чтобы спросить, как его увидел старший брат Элиаб и заткнул ему рот ладонью.
– Кто тебя сюда звал, мальчишка? – закричал он. – Знаю я твое завистливое сердце. Отправляйся к своим баранам и наигрывай им на дудке.
И понял тогда Давид, что Элиаб, не решаясь совершить подвиг, какой может возвысить его и всю семью, не хочет, чтобы прославился он, Давид. И решил юноша отправиться к самому Саулу.
– Что нужно сделать, царь, чтобы получить обещанную тобою награду?
– Убить великана, имя которому Голиаф, – ответил Саул.
– Тогда я его убью.
– Ты?!
– Да, я подпасок. Я пасу скот отца моего Иессея. Но мне приходилось сталкиваться с более сильными, чем я. Не раз на стадо нападали львы и медведи. И я не убегал! Не прятался, а выходил им навстречу и не раз вырывал из их пасти ягненка.
Саул удивился решимости юноши, почти мальчика.
– Что ж! Иди! Да будет с тобою Бог.
Повернулся Давид, чтобы идти, но царь его остановил:
– Сначала вооружись!
Оруженосцы Саула опоясали Давида мечом и искали доспехи, которые были бы ему впору. Но от доспехов он отказался и отвязал меч:
– На львов и медведей я выхожу без доспехов.
С этими словами Давид отправился к ручью, где долго выбирал обтесанные водой голыши, взвешивая каждый на ладони. Набив ими торбу, в которой принес сыры, он с пращой в руке стал спускаться в долину.
Еще издали он увидел великана, прохаживавшегося по полю и выкрикивавшего бранные слова:
– Вы трусы, а ваш Бог ничего не стоит против нашего Дагона.
Голиаф заметил Давида не сразу, а заметив, не понял его намерений, продолжая поносить израильтян и их Бога.
И только когда Давид поднял пращу и стал ею угрожающе помахивать, великан повернулся и, давясь от хохота, произнес:
– Эй, ты, малыш! Взгляните на него. Он принял меня за собаку и помахивает палкой. Но я не кусаюсь! Я убиваю!
Эти слова не испугали Давида. Он спустился еще ниже и остановился шагах в двадцати от Голиафа.
– Ага! Струсил! – загоготал филистимлянин, делая несколько шагов вверх, навстречу Давиду. – Вот сейчас я тебя схвачу, разорву на части, а потроха брошу на корм птицам и зверям!
Тогда-то Давид произнес речь, которую много лет спустя передавали все, слышавшие ее, своим сыновьям и внукам, а те – своим сыновьям и внукам:
– Вот ты идешь против меня с мечом, копьем и щитом, а я выступаю с именем Бога воинства израильского, которое ты, собака, поносил. Вот сейчас предаст тебя Бог в мои руки, чтобы я отсек твою голову и отдал ее птицам небесным и зверям земным. И все, кто будут свидетелями этого, поймут, что спасение не в копье и мече, а в Боге.
Сказав это, Давид неторопливо снял с плеч торбу, достал оттуда камень, вложил его в пращу и, занеся за спину, швырнул что было сил. Камень врезался в незащищенное медью место, в лоб. Гремя доспехами, свалился Голиаф на землю лицом вниз.
Подойдя к павшему, Давид вынул из его ножен меч и отсек им голову, покатившуюся вниз по склону горы. Видя это, филистимляне бросились врассыпную. Израильтяне же гнали их до стен их городов.
Давид и Голиаф. Гравюра Г. Доре. XIX в
Тем временем Давид стаскивал с Голиафа доспехи, а спустившись вниз, отыскал и голову, чтобы снять и шлем. Взяв все это в одну руку, а голову Голиафа в другую, он отправился в стан.
– Как зовут этого молодца? – спросил Саул тысяченачальника Авенира.
– Это подпасок Давид, сын твоего раба Иессея из Вифлеема, – ответил он.
– Да! Да! Это я, – подтвердил юноша, помахивая головой Голиафа.
Свидетелем подвига Давида был сын Саула Ионафан. Он подошел к юноше, обнял его, снял с себя пурпурное одеяние, и все свое оружие, и доспехи и отдал Давиду. Они вдвоем прошли перед воинством, и оно приветствовало их, славя Бога, давшего победу над филистимлянами. Саул наблюдал за этим с неудовольствием, когда же воины расходились по домам, царю пришлось услышать от женщин, встречавших победителей песнями и плясками: «Саул поразил тысячи, а Давид – десятки тысяч».
Саулу было очень досадно это слышать, и он стал относиться к Давиду с подозрением.
Мелхола
И отрок играет безумцу-царю,
И ночь беспробудную рушит,
И громко победную кличет зарю,
И призраки ужаса душит.
И устроил царь Саул в покоях своих по случаю победы над филистимлянами пиршество, пригласив на него старцев совета и всех, кто отличился в битвах. До полуночи ходили по уставленному яствами столу кубки с винами и не умолкал говор захмелевших воинов о недавних боевых делах и подвигах отцов и праотцов. Нестройным хором пропели песню пророчицы Деборы, сидевшей под пальмой на горе Ефраим. Кто-то затянул песню Самсона «Челюстью осла побил тысячу…», но продолжение песни забыл, и его не мог вспомнить никто, и тогда царь Саул сказал:
– Вот сейчас мы здесь сидим, а душа Самсона там радуется, ибо он был первым, кто сражался с филистимлянами, и никто из нас ему не чета!
Давид был грустен. Он мало пил и не пел со всеми. И это заметил сидевший с ним рядом Ионафан.
– Что с тобою? – спросил он. – Почему не веселишься со всеми?
– Что со мною?.. – повторил Давид. – В ту ночь ко мне во сне явился призрак и стал меня душить. Чувствую приближение какой-то беды.
– А не взять ли тебе кифару? Развеешь грусть свою, призрак не найдет к тебе дороги.
– Пожалуй…
И снял слуга со стены кифару и подал ее Давиду. Вставая, Давид принял кифару и настроил ее на свой лад. Все, кто был в царских покоях, повернули к нему головы. Кто-то из воинов выкрикнул:
– Пропой про Голиафа, Давидушка!
На пьяного прикрикнули, и воцарилась в дворцовых покоях тишина, какой, кажется, никогда еще не было. И заполнили зал звуки кифары, сливавшиеся со словами псалма Давидова:
О Боже, к Тебе благодарность храню.
Ты спас меня от филистимлян,
Но снова готовит мне западню
Противник новый, всесильный.
Ведь лживое слово острее ножа,
Навет ядовитее яда.
Лишь к милости Божьей стремится душа,
Не надо иной мне награды…
Едва Давид кончил петь, как Саул покинул пиршество. Лицо его пылало гневом. Ионафан, слушавший Давида, как зачарованный, этого не заметил.
– Кто тебя научил так играть и петь, мой друг? – спросил он.
– Меня никто не учил, – ответил Давид. – Отец мой Иессей никогда не брал в руки кифару. А брат мой Элиаб не выносил моей игры и пения и незадолго до нападения филистимлян выхватил у меня кифару из рук и ее растоптал.
– Пусть эта кифара будет твоей, – сказал Ионафан. – Ибо после того, как я слышал тебя, мне ли на ней играть!
И тут заметил Ионафан, что отца нет, и понял, чем ему не понравился псалом Давида.
– Отец тебя невзлюбил, – сказал он так, чтобы не услышал никто, кроме Давида. – Я свидетель того, как он сказал тебе: «Вот старшая моя дочь Мерова. Я ее дам тебе в замужество. Только будь мне сыном храбрым и веди войны, угодные Господу».
– Но я же отказался, – перебил Давид. – Я же сказал отцу твоему, что не таков мой род, чтобы быть ему сыном.
– Ты мог так сказать, – продолжал Ионафан. – Но ведь недаром говорят: «Царское слово крепче скалы!» И что скажут сидящие напротив нас, когда узнают, что отец мой отдал Мерову Авриилу Мехолафитянину? А кто этот Авриил? Спроси этих людей, они даже не слышали этого имени. Так что поостерегись, Давид!
Занятые разговором, друзья не заметили, как приоткрылась дверь и на пороге появилась младшая сестра Ионафана Мелхола. Она не сводила с Давида глаз. Песня Давида была слышна в девичьих покоях на втором этаже дворца. Мерова осталась к ней равнодушна, Мелхолу же песня тронула до слез, и она спустилась, чтобы узнать, кто пел, и, увидев рядом с братом юношу с кифарой, поняла, что это он, о ком она мечтала, кого она видела в девичьих своих снах.
На следующее утро царский гонец сообщил Давиду, что он назначается тысяченачальником и должен со своей тысячей осаждать город Асколон. За то время, что Давид находился при дворце, он узнал, что Асколон – самый населенный из двенадцати городов филистимлян и окружен двойной линией стен. Осада такого города с тысячей воинов могла прийти в голову только безумцу, а так как Саул на безумца не был похож, значит, он решил пожертвовать тысячей воинов и тысяченачальником, которого ненавидел.
Об этом размышлял Давид, не догадываясь, что западня была подготовлена ему не у Асколона. Когда начало темнеть, Давид приказал разбить стан. И вскоре берег наполовину высохшей реки покрылся шатрами. Обходя воинов, Давид приказал сложить шатер своему оруженосцу. Вернувшись уже во мраке, Давид увидел, что его приказание выполнено и, более того, ему постелено высокое ложе. Но словно кто-то шепнул ему: «Не ложись!» И он устроился на земле рядом с ложем и заснул как мертвый. Но все же он пробудился от какого-то шума и, подняв руку, наткнулся на копье.
Пока он, развязав завязки полога, выбежал, никого не было. Исчез и оруженосец. Вытащив копье, Давид снял с его древка медный наконечник и спрятал его. Воинам он решил ничего не говорить и, как только рассвело, повел их к Асколону.
После того пиршества Мелхола стала чахнуть, и об этом доложили царю. Саул забеспокоился и призвал к себе лекаря египетского, пользовавшего только его и проверявшего, не подложил ли кто в царскую пищу отравы.
– Дочь моя Мелхола болеет, – сказал он ему. – Узнай, какая у нее болезнь, и вылечи.
Египтянин осмотрел девушку и не нашел у нее никаких видимых признаков заболевания. «Должно быть, она в кого-нибудь влюбилась», – подумал он и, чтобы проверить свое предположение, втайне от Мелхолы встретился с ее служанкой.
– Скажи, – спросил он, – давно ли госпожа твоя заболела.
– В позапрошлое полнолуние, – ответила служанка.
– Ты спишь в ее горнице?
– Да…
– А не приходилось тебе в эти дни слышать, что госпожа во сне называет чье-то имя?
– Я слышала имя Давид.
– И как ты думаешь, кто этот Давид?
– Она не знает никакого Давида. А в тот день, когда Давид сын Иессея возвращался с головой Голиафа, из дворца она не выходила.
И пришел египтянин к Саулу и сказал ему:
– Болезнь твоей дочери – Давид, и ты сам знаешь, как можно ее излечить.
«Это и моя болезнь, – подумал Саул. – И я от нее избавлюсь». И он послал к Давиду, под Асколон, гонца с вестью, что хочет с ним породниться через младшую свою дочь Мелхолу, так как убедился не только в его храбрости, но и послушании. Давид ответил посланием: «Человек я небогатый и незнатный, но младшую твою дочь я готов взять в жены и служить тебе, как служил».
В ту же ночь к Давиду в сновидении явился призрак и стал его душить. Поэтому у него возникло подозрение, что царь неискренен и не оставил своих враждебных намерений. Да и во время свадьбы Давид уловил его косой взгляд и все время был настороже.
Когда новобрачные остались одни, Давид показал Мелхоле наконечник копья, едва не лишивший его жизни, и молвил:
– Вот этим отец твой хотел меня убить на ложе в шатре. Но я ушел из западни. Теперь он избрал западнею тебя. Помоги мне отсюда выбраться, если ты меня любишь.
И спустила Мелхола Давида из окна, когда же он скрылся, взяла на супружеское ложе домашний кумир, свернула ковер из козьего волоса и, положив ему под голову, легла рядом. Только она накрылась одеялом, как в спальню вошли отец и телохранители, чтобы схватить Давида. Увидев вместо зятя кумир, Саул сказал:
– Зачем ты так обманула меня? Зачем ты отпустила врага моего?
– Он угрожал меня убить, если я его не отпущу, – ответила Мелхола.
И понял Саул, что Мелхола продолжает любить Давида, и стал еще больше его бояться и сделался врагом его навсегда.
Аэндорская колдунья
И вот он слышит, напрягая слух:
«Я спал. Зачем ты мой тревожишь дух?
И чем, когда ты проклят небесами,
Когда Господь уста свои замкнул,
Тебе мертвец поможет? Ведь зубами
Одними не вещают… Вот взгляни,
Во мраке ночи светятся они…»
Саул метался по шатру из угла в угол, как плененный зверь. Вчера к Шунему подошло ополчение всего филистимлянского двенадцатиградья и разбило стан под холмами Гилбоа, где стояло небольшое войско Израиля.
Лазутчики давно уже сообщили царю, что из Асколона в Газу, из Газы в Ашдод передается меч Голиафа и там стар и млад, упав на колени, прикасается к железу губами и приносит страшную клятву Дагону отомстить Израилю. Зная об этом, Саул поставил под копье всех, кто мог двигаться, но его воинство уступало филистимлянам в численности и вооружении. Не раз у Саула возникала мысль просить прощения у победителя Голиафа и, соединив силы Израили и Иудеи, нанести удар по филистимлянам до того, как они закончат свои приготовления, но не позволяла гордость. А между тем гадатели распространяли слух, что власть еще до истечения года перейдет к Давиду, который станет царем Израиля и Иудеи. И многие, не дожидаясь этого времени, перебегали к Давиду вместе со своими семьями. И приказал Саул собрать всех гадателей и отрубить им головы.
Несколько ночей подряд Саулу во сне являлась тень пророка Самуила, помазавшего его на царство. Лицо тени выражало укор, как тогда, когда он, передавая ему слова Бога, сказал: «Надо смотреть не так, как люди, в лицо – надо смотреть в сердце». И понял Саул, просыпаясь, что ему не поможет никто, кроме Самуила, и, как безумный, возжаждал с ним встречи.
Раздвинув полог шатра, он позвал Рувима, слугу, на которого мог положиться, как на самого себя. И Рувим явился.
– Вот я казнил гадателей, изрыгавших хулу, но нет ли в Израиле какой-либо гадалки, могущей вызывать из шеола мертвых?
Растерянно взглянув на царя, Рувим ответил:
– Есть одна такая в Аэндоре. Ее называют колдуньей.
– Веди меня к ней…
– Но ведь ей известно о судьбе гадателей, и она замкнет свои уста.
– А мы ее обманем и уста разомкнем, – решительно произнес Саул.
И переоделся Саул, чтобы его не узнали ни филистимляне, через стан которых шел путь в Аэндор, ни колдунья. Явились в Аэндор после полуночи. Дверь покосившейся хижины на окраине города была на запоре. Саул постучал и в ответ на слова, напоминающий воронье карканье, сказал:
– Открой мне, умоляю тебе. И ты не пожалеешь…
Дверь отворилась. Перед царем со светильником в руке стояло сгорбленное существо с крючковатым носом.
– Саул, – прохрипела колдунья. – Голоса твоего я не узнала, но теперь поняла, что ты тот, кто истребил всех, возвещавших правду. Что же ты хочешь от меня? Ты устраивал западню Давиду, а теперь мне…
– Клянусь богом, я пришел с добром. Завтра будет поздно. Мне и Израилю может помочь только пророк Самуил, который в шеоле.
И побрела колдунья в угол и задула светильник. Во мраке она чем-то шуршала, что-то шептала. Саул онемел. Руки и ноги у него дрожали.
– Вот он! – послышался выкрик.
– Где? – воскликнул Саул.
– Оглянись!
Через открытую дверь, напрягая глаза до боли, Саул увидел человека в эфоде и услышал грозный возглас:
– Зачем ты потревожил мой покой?
– Тяжко мне… – ответил Саул. – Филистимляне явились с войском, неся меч Голиафа. Бог оставил меня и больше не отвечает мне знамениями. Помоги мне, Самуил.
– Напрасно ты вопрошаешь меня, – ответила тень. – Бог оставил тебя! Он враждебен к тебе. Он ведь уже говорил тебе через меня, что отнимет царство твое и передаст Давиду. Ныне близится им определенное. Завтра ты встретишься со мною в другом месте и сыновья твои вместе с тобой.
Услышав это, потерял Саул сознание. И подошла к нему колдунья. Пробудив его к жизни, она сказала:
– Я дам тебе хлеба, чтобы ты мог набраться сил и идти.
– Не надо! – отозвался Саул.
И тут появился Рувим и стал упрашивать царя подкрепиться. Он жадно ел поставленную ему грубую пищу, ощущая себя не царем, а пахарем, сыном пахаря, отправленным искать заблудившихся ослиц и нашедшим вместо них царство. В ушах его звучали слова Самуила: «Именем Бога я назначаю тебя царем, Божьим помазанником, чтобы ты спас Израиль от филистимлян». Слезы катились по щекам Саула, а ему казалось, что это капли священного елея.
Давид в Иерусалиме
И вот вознесся город на Сионе.
Пасет народ Давид, воссев на троне.
Но он уже владыка, не пастух.
Чужая боль его уже не тронет.
Забыл он о божественном законе.
Для Божьей правды он замкнул свой слух.
Было Давиду тридцать лет, когда он стал царем над иудеями. И Хеврон стал столицей царства его. Через семь лет и шесть месяцев пришли в Давиду в Хеврон все колена Израилевы и сказали ему:
– Ты водил наш народ в походы и назад приводил его с победами еще в те времена, когда Саул был над нами царем. Будь же нашим царем, пастырем народа Израилева.
Став царем над Израилем и Иудеей, Давид решил овладеть прекрасно укрепленным городом иевуситов Иерусалимом. Узнав о намерениях Давида, иевуситы сказали: «Ты к нам не войдешь, ибо наш город неприступен – даже слепые и хромые отразят тебя», как бы говоря, что никогда не войти Давиду в их город.
Но Давид взял крепость Сион, твердыню Иерусалима. И отдал он в тот же день приказ, чтобы, поражая иевуситов, овладели они водостоком и истребляли слепых и хромых, ненавистных душе его. Оттого и стали говорить: «Слепой и хромой не войдет в этот дом».
И поселился Давид на Сионе, назвав его градом Давидовым. И укрепил он его валом. И мощь его все время росла, ибо Яхве, Бог воинства, был с ним заодно.
И прислал Хирам, царь Тира, к Давиду послов с кедровыми стволами, плотниками и каменщиками. И построили они дворец. И, увидев, что утвердил его Бог царем над Израилем и что высоко вознесено царство его, взял Давид себе еще новых жен в Иерусалиме, от которых у него было много сыновей и дочерей.
Но ему было мало своих жен. Однажды вечером, покинув ложе, Давид прогуливался по крыше двора и увидел сверху омывающуюся женщину необыкновенной красоты. И послал Давид узнать, кто она. И ему донесли: «Это Вирсавия, дочь Елиама, жена Урия, хеттеянина». Тогда Давид приказал ее привести. Вирсавия явилась, и он взял ее на ложе и затем отпустил домой. Через некоторое время она известила царя о своей беременности.
Узнав, что Урия находится вместе с войском в стране аммонитян, Давид послал за ним. Когда Урию привели, Давид спросил о здоровье военачальника своего Иоаба и успехе войны.
Когда Урия ответил, Давид сказал ему:
– Иди домой и смой с себя пыль.
Но Урия, как сообщили Давиду слуги, домой не пошел и провел всю ночь у ворот дворца. И вновь послал Давид за Урией.
– Скажи, – спросил он его, – почему ты не пошел в свой дом? Ты же с дороги?
– Как же я могу идти домой, есть, пить, спать с моей женой, когда Израиль и Иуда на поле в шатрах. Клянусь твоей жизнью и жизнью души твоей, такого я себе не позволю.
И понял Давид, что Урия узнал, что его жена ему не верна, и он не хочет возвращаться в дом, оскверненный им, Давидом. Поэтому он ему сказал:
– Пойдем ко мне во дворец.
И посадил Давид Урию за стол, напоил и накормил его, но вечером Урия все-таки не пошел к себе домой и вновь ночевал у дворца.
Утром же написал Давид письмо Иоабу и, запечатав его, отправил с Урией. В письме значилось: «Поставь этого человека там, где идет самый жаркий бой, и оставь его одного, чтобы он был ранен и погиб».
Иоаб сделал так, как было ему приказано. Урия был поставлен в том месте, где против осаждающих находились самые храбрые противники. Осажденные совершили вылазку, и Урия погиб с частью воинов Давида.
После этого Иоаб отправил царю гонца с донесением о сражении и гибели части воинов, среди которых был Урия, хеттеянин. Царь ответил другим посланием: «Не принимай случившегося близко к сердцу. Никто ведь не прикажет мечу убить одного, а другого помиловать. Усиль охрану и разори город».
Услышав о смерти супруга, Вирсавия его оплакала. Когда прошло время рыданий и посыпания на главу пепла, Давид приказал Вирсавии перейти во дворец, где она родила ему сына Соломона.
Старость и смерть
Давно меня не греет Абисаг,
Судьба моя у Бога на весах.
Не знаю я, куда себя мне деть —
Сесть к очагу и на огонь глядеть?
Иль камень поискать средь трав,
Которым был повержен Голиаф?
Иль пальцами опухшими струну
Нащупать, что звенела в старину?
Клясть сыновей, которыми забыт?
Рыдать от унижений и обид?
Совет мне, Боже, дай, я – царь Давид.
Царь Давид состарился и, сколько бы его ни окутывали одеждами, не мог согреться. И обратились к нему слуги:
– Не поискать ли для тебя, наш господин, юную девушку, чтобы она ухаживала за тобой, а когда становилось холодно, ложилась рядом и согревала?
– Поищите, – сказал Давид.
Обойдя все города и селения Израиля и Иудеи, остановились на Абисаг из Шунема. Она была красивой, и ухаживала за царем, и прислуживала ему. Жены же иногда приходили, и каждая из них хвалила своего сына, надеясь, что Давид оставит власть ему. И каждую из жен сопровождали придворные, стоявшие за того или за другого из сыновей Давидовых. Сыновья же окружили себя стражей из наемников и ратниками на тот случай, если Давид внезапно умрет и не успеет назначить себе преемника.
Адония, сын Давида от Агифь, уже не скрывал того, что хочет захватить власть, и собрал небольшое войско, в котором кроме пеших воинов были всадники и колесницы. Заколов у камня заклания, что у источника Рогедя, тучных овец и волов, он пригласил на пир братьев своих и всех мужей Иудеи, служивших Давиду, а Соломона, брата своего, и пророка Натана, бывшего Соломону советчиком, на пир не позвал.
И тогда сказал Натан Вирсавии, матери Соломона:
– Слышала ли ты, госпожа, что воцарился Адония, сын Агифи? Сейчас они празднуют свою победу, ты же иди к царю Давиду и напомни ему о данной им клятве – что после него будет царствовать и займет его трон твой сын Соломон.
И сделала Вирсавия так, как ей посоветовал Натан. Он же явился и подтвердил ее слова.
И сказал царь Давид:
– Посадите Соломона, сына моего, на собственного моего мула и отвезите к Гихону. Помажьте его там на царство, затрубите в трубы и возгласите: «Да живет царь Соломон!» Потом пусть он явится сюда и сядет на мой трон. Его я назначил князем над Израилем и Иудеей.
Сделали верные Давиду слуги, как он велел. Первосвященник взял из скинии рог с елеем и помазал Соломона. И затрубил в трубу, и возгласил весь народ: «Да живет царь Соломон!» Люди дули во флейты и ликовали так шумно, что под их ногами треснула земля.
Шум услышали Адония и все те, что пировали вместе с ним, и застыли с пищей – кто в руках, кто во рту. Иоаб, помогавший Адонии, спросил: «Что за волнение в городе?» И ему ответили пришедшие из Иерусалима: «Это Давид провозгласил царем Соломона». И наступило среди гостей Адонии смятение. Разбежались они кто куда. Сам же он ухватился за рога жертвенника, испугавшись за свою жизнь.
Соломон между тем уже занял трон, царские слуги поздравляют Давида, провозглашая: «Да украсит Бог твой имя Соломона еще более, чем твое имя, Давид! И да возвеличится его престол более твоего!» Давид же, находясь на ложе, поклонился сыну и сказал: «Благословен Господь, Бог Израиля, давший сидящего на престоле, пока видят глаза мои».