Нет, не красота природы, не соперничающая с нею сила человеческого воображения заставила императора Тиберия поселиться на Капреях. Его погнал туда страх перед людьми.
Еще в те годы, когда Тиберий не был императором и жил на Эсквилине в садах Мецената, к нему в постель заползла змея. Тиберию не надо было обращаться к понтифику, чтобы объяснить это посланное богами знамение. Подобно многим, он не сомневался, что образ змеи принимает божественный покровитель Гений, который сопровождает каждого мужчину. Появление обычно незримого Гения предвещает неожиданные перемены.
Тиберий приказал рабам оберегать змею и не выпускать ее, а осторожно перенести в просторную металлическую клетку. Тиберий был честолюбив, хотя тщательно это скрывал.
Тиберий был пасынком императора Августа. Но никому не могло прийти в голову, что он когда-нибудь станет его преемником. Август имел двух внуков, Тая и Луция, которые должны были унаследовать его власть. Был у него и другой пасынок – брат Тиберия Друз, и племянник Марцелл. Август любил Гая, Луция, Друза и Марцелла, Тиберия он не терпел. Все вызывало в нем отвращение: прыщеватое лицо, заросший волосами затылок, привычка кривить голову, в особенности же манера разговаривать. Тиберий был от рождения шепеляв, и, чтобы отчетливее произносить слова, он, разговаривая, очень энергично двигал челюстями, словно пережевывал жесткий кусок мяса.
Раньше всех умер Друз, брат Тиберия. Август сильно горевал. Но его утешало то, что у него остались внуки.
Вскоре после того, как в постель к Тиберию заползла змея, в один год умерли и Гай, и Луций. Трудно передать горе Августа. Гай и Луций были молодыми и очень способными людьми. Вот тогда Август и усыновил престарелого Тиберия. В Риме считали, что этим Август просто хотел оказать ему почет, как старейшему члену императорской фамилии. Наследником Августа называли Марцелла, за которого он выдал свою дочь Юлию. Но скоропостижно скончался и Марцелл. Август передал Юлию в жены своему другу полководцу Випсанию Агриппе. У императорского трона остался один Тиберий.
Много лет спустя в Риме поняли, почему перед смертью Август возвысил нелюбимого пасынка. Август заботился о своей посмертной славе. А что может более служить ей, чем ненавистный народу преемник? Август отдал Рим «медленно жующим челюстям» (так он сам называл Тиберия), чтобы даже те, кто не мог забыть о его кровавом пути к власти, отдали ему предпочтение перед новым властелином.
Сорок четыре года правил Август Римом. Он оставил своему преемнику огромную империю, простиравшуюся от бурного атлантического побережья Испании до ленивого Евфрата, от студеных волн Рейна до песков знойной Африки. На границах империи стояли легионы, охраняя ее от варваров. В самом Риме императорский дворец на Палатине сторожили когорты преторианцев. Никто серьезно не помышлял о восстановлении республиканских порядков, уничтоженных Августом. Даже надменным сенаторам, имевшим длинный ряд родовитых предков, стало казаться, что таким огромным государством, как Рим, может управлять лишь один человек, наделенный неограниченной властью.
Говорят, что египетские пирамиды составлены из огромных глыб, которые ничем не скреплены. Нет, они скреплены страхом. Страхом перед огромной властью земных царей и ужасом перед тем, что ожидает людей в загробном царстве, там, где цари становятся судьями. Страх перед тюрьмами и пытками, страх за своих близких, страх перед будущим, которое может быть еще хуже настоящего, страх перед богами – вот опоры, на которых держались империи и царства.
Но страх владел не только маленькими людьми. Ужас порой овладевал и теми, перед кем трепетали народы. Страх, что придется ответить за пролитую кровь, загубленные жизни, страх за свою жизнь и за свою власть, страх перед близкими, которые ждут твоей смерти.
После того как Тиберий стал императором, змею, возвестившую его будущую славу, переселили из клетки в специальную комнату. Тиберий хранил ключ от комнаты при себе, не доверяя никому своего Гения. Он сам приносил ему пищу и сам убирал комнату. Придворные боялись даже близко подходить к двери, за которой жил императорский Гений.
В то утро ничто не предвещало беды. Как обычно, Тиберий открыл дверь и вошел в полутемную, пахнущую сыростью комнату. Многих удивляло и даже пугало, что император видит в темноте, как кошка. Но в этом не было чуда. Глаза Тиберия просто привыкли к мраку, в котором жил Гений. «Где же он? Почему не ползет навстречу?»
Император уронил ящик с кормом. Змея лежала неподвижно в нескольких шагах от него. Ее голову покрывала копошащаяся куча муравьев. Муравьи проникли в закрытую комнату. Муравьи убили Гения.
На какое-то мгновение Тиберию предстала другая картина. Форум, заполненный крикливой чернью. С плоской крыши дворца на Палатине людишки кажутся такими же маленькими и юркими, как муравьи. И тут Тиберий – так ему показалось – постиг глубокий смысл знамения. Нет, не от медленного действия яда, подброшенного подкупленным поваром, не от меча преторианца, не от рук коварных придворных найдет он смерть. Ему угрожает чернь, вечно неспокойная и жаждущая перемен толпа! Его приемный отец умел держать плебеев в узде. Бесплатные раздачи, пышные кровавые зрелища – все это отвлекало толпу от мыслей об утраченном ею своеволии, которое называют свободой. Но даже смирный конь может понестись и сбросить повозку в пропасть. Даже преданный пес вдруг становится бешеным и, оскалив зубы, с пеной у рта бросается на своего хозяина. А толпа – это тысячи бешеных псов! Какой-нибудь слух, голод, проигранное сражение, чума – любая случайность может ее взбудоражить. Чернь затопит все улицы и форум, грязным потоком хлынет к дворцу. Ее не остановят ни обитые медью двери, ни стража, как та дверь не помешала муравьям.
В этот же день император со своей свитой покинул Рим.
Его отъезд напоминал бегство. Тиберий не счел нужным даже посетить сенат. Консулов, пришедших к нему по какому-то неотложному делу, он не принял, приказав передать, что просит его не беспокоить.
Руины виллы Тиберия на Капри
Так Тиберий поселился на Капреях. Казалось, этот остров должен был его вполне устроить. Три мили, отделявшие Капреи от ближайшей точки кампанского берега, были достаточным расстоянием, чтобы избавиться от бездельников, разъезжающих по заливу на лодках. Да и пристать к острову можно только в одном месте, так как берега его скалисты и обрывисты.
Остров имел для Тиберия лишь один недостаток – он был обитаем. На Капреях жило несколько сот рыбаков и виноградарей. Они копошились на берегу, раскладывая сети, ползали по холмам, покрытым виноградниками, и даже приближались к вилле Юпитера, где поселился император.
Всюду эти муравьи! Тиберий решил построить такую высокую стену, чтобы ни один глаз не увидел, что за нею делается, но придворный архитектор отговорил его от этого. Ведь остров холмист – тот, кто захочет увидеть императора, может взойти на ближайший холм. И тогда император повелел соорудить дворец на скале, самой высокой на острове.
Такой дворец был построен. Откуда к нему не подойти, ничего не увидишь, кроме стен, ставших как бы продолжением изгибов скалы. В том месте, где был единственный удобный доступ на скалу, император приказал вырыть глубокий ров и перебросить через него подъемный мост, поддерживаемый цепями. Теперь император мог спать спокойно.
Прошло несколько месяцев. И жители Капрей уже привыкли к тому, что на их острове живет император. Привыкли они и к выгодам, и к неудобствам этой чести. Впрочем, если положить выгоды и неудобства на разные чаши весов, перевесила бы чаша с выгодами. Правда, купцы из Кум и Неаполя перестали посещать остров, зато дворец покупал почти весь улов рыбы и сбор винограда. Платил дворец хорошо. А кроме того, капрейцы теперь были избавлены от поборов мелких чиновников, от которых страдали раньше. «Наш император!» – с гордостью говорили капрейцы о Тиберий. И может быть, они имели на это большее право, чем заносчивые римляне, ведь император жил на Капреях и ни разу после своего отъезда на остров не был в Риме.
Зеленоватые водоросли на прибрежных черных камнях колыхались, как борода владыки морей Посейдона, и волны, как нереиды, играли ею в лунном свете. Авл любил море, тихое и бурное, ночное и утреннее. Море наполняло его душу своим светом и дыханием. Оно было для него тем, чем для пахаря пашня и для пастуха луг. Авл был рыбаком. И отец его тоже был рыбаком. И все его предки были рыбаками. Он родился в хижине, прилепившейся к скале у самого моря. Его дед, слишком старый для того, чтобы рыбачить, и поэтому оставшийся нянчить внука, клялся богами, что Авл, едва только родившись, явственно произнес «маре»[214]. Рыбаки Капреи сочли бы это чудом, если бы не знали, что дед был большим выдумщиком и любил прихвастнуть.
Как и все дети рыбаков, маленький Авл чуть ли не до двух лет лежал в люльке из старых просоленных сетей. Волны баюкали его, а ветер, врываясь в щели хижины, раскачивал колыбель. Авл протягивал ручонки к свету, и его детский лепет сливался с завыванием ветра и грохотом волн. А когда богиня первого шага научила его ходить, он двинулся к морю. Море не пугало его, как других. Он не закричал, когда его смыла волна. И люди, вытащившие ребенка на камни, уверяли, что Авл упирался, плакал и рвался опять в воду. Море было первым товарищем его детских игр. В дни осенних бурь оно выбрасывало к его ногам то плоскую серебряную рыбку, то морского конька, то обломок весла. Эти случайные дары давали Авлу больше, чем дают маленьким римлянам глиняные повозочки или бронзовые солдатики. Они заставляли задуматься над тайнами природы. Почему приходят бури? Откуда этот обломок весла? От триремы? Или, может быть, от рыбачьей лодки, разбившейся на утесах?
Вскормленный морем, вдали от лжи и алчности, зависти и коварства, Авл и в двадцать лет был простодушен и чист, как ребенок. Пока был жив отец, его не посылали продавать рыбу. А позднее бесчестные торговцы всегда его обманывали. Он уносил в гавань корзину, полную до краев шевелящейся рыбой, а возвращался с жалкой горсточкой монет. Ему трудно было понять людей, скупавших рыбу, но никогда не бросавших в море сети. Почему бы им самим не взять лодку и не отправиться на ловлю? Вместо этого они в ожидании рыбаков просиживают на жаре целые дни. Он с трудом верил рассказам о тех, кто, скупая за бесценок улов, наживает на рыбе состояние и строит себе виллы, которые, подобно драгоценным белым раковинам, украшают берег Кампании