– Он дурень! – воскликнул Багабухша, сын Датавахии. – Я слышал от отца, что Кир в домашнем кругу иначе его и не называл. Надо же при вступлении на престол объявить о сложении недоимок.
– И взять в царские друзья мидийцев, – вставил Дарайавуш, сын Виштаспы.
– А все-таки, может быть, это не Бардия, а кто-либо другой? – не унимался Отана. – Не кажется ли вам, что сын великого Кира не может идти у черни на поводу и его пора сместить как самозванца.
– Прекрасная мысль! – молвил Дарайавуш. – Над этим стоит поразмыслить.
– Давайте это сделаем, – согласился Отана. – Не правит ли над нами некто, принявший имя Бардии и похожий на него, как две капли молока. Однако Бардия и то лицо не близнецы, и у самозванца, допустим, на груди родинка или шрам на бедре, которые нам удалось случайно обнаружить…
– Случайно… – перебил Ардиманиш, сын Вахауки. – Мы, что ли, могли с ним мыться в бане или лежать в постели? Тот, о котором ты говоришь, этого бы не допустил.
– Назначенный в Лидию сатрапом, – сказал Виндафарна, – я слышал там басню о их царе Мидасе, у которого отросли ослиные уши. Почему бы самозванцу не отличаться от законного наследника ушами, которые на некоторое время можно скрыть под шапкой или короной?
Все засмеялись, а Багабухша, сын Датавухии, когда смех стих, сказал:
– Я могу назвать имя самозванца, занявшего трон Кира.
Все повернулись к Багабухше.
– Имя его Гаумата[229]. Ему отрезали уши. Потом отрубили и голову, но о последнем можно не распространяться.
– Га-у-ма-та, – произнес Дарайавуш по слогам. – Странно, что я впервые слышу это имя.
– Тут нет ничего странного. Незадолго до отправления в поход Камбис приказал мне им заняться, а все дело держать в строжайшей тайне. Этот маг из Бактрии порочил Камбиса, как служащего не Ахурамазде[230], а дэвам[231]. Подозревая широкий заговор магов, Камбис поручил мне выведать имена сообщников Гауматы. Но тот под пыткой никого не назвал. Возможно, не было никакого заговора. На том все и кончилось. Как я уже говорил, Гаумате отрубили сначала уши, а затем и голову.
– Подходит! – сказал Дарайавуш. – Ибо, кроме тебя, Багабухша, был лишь один свидетель, палач. От него же можно избавиться.
– Но мага могут знать на его родине, в Бактрии, – возразил Ардиманиш. – И если он скрывал свои планы, то, во всяком случае, не могло ускользнуть, что на Бардию он не похож.
– Но в Бактрии вряд ли могли знать, как выглядит наш царь, – заметил Дарайавуш. – Насколько мне известно, там он еще не был, на брата же своего и отца не похож.
– Все это так, – согласился Видарна, сын Багабигны. – Но если вместо нашего Бардии правит Гаумата, возникнет вопрос: куда же девался Бардия?
– Его мог приказать казнить Камбис перед отправлением в Египет, – неуверенно начал Видарна. – Всем известна подозрительность нечестивца. Конечно же, он опасался, что младший брат сядет на его трон, но не рассчитывал, что трон займет Гаумата.
– Безупречно! – заключил Отана. – Недаром же говорят: одна голова хорошо, а семь лучше. Теперь остается распределить обязанности: кому покончить с Бардией, кому устранить палача, кому объявить, что Бардия не Бардия…
– Так не пойдет, – перебил Дарайавуш. – Убивать надо всем вместе, во всяком случае, присутствовать при этом, чтобы в случае неудачи не отвечать кому-нибудь одному.
– Верно! – сказал Виндафарна. – А объявить о том, что Бардия не Бардия, лучше всего тебе, Отана. Ведь дочь твоя Федима его жена, и ты мог узнать, что у Бардии нет ушей, через нее.
– А палача возьму на себя я, – сказал Дарайавуш.
– И еще, – вставил до этого молчавший Гаубурава, сын Мардония, – надо не забыть отрубить у Бардии уши.
Назначенное время выступления приближалось с пугающей быстротой. Но семеро держали себя дома и на людях так, что никто не мог догадаться об их волнении. Они неизменно присутствовали на совете царских друзей, обычно высказывая противоположные суждения, чтобы не выглядеть единомышленниками. Их встречи отныне стали тайными и краткими. Обменявшись несколькими фразами, они расходились по одному. На одной из встреч Дарайавуш сообщил, что взятое на себя задание выполнил. Труп палача был найден через несколько дней, и сразу поползли слухи, что убийство – дело родственников кого-нибудь из казненных. Царь назначил руководить следствием Багабухшу, и тот повел его так, что подозрение пало на людей, особенно близких Бардии, подвергшихся преследованиям при Камбисе. Это облегчило выполнение главной задачи, поскольку в охрану дворца попали люди, близкие семи.
Убийство царя было назначено на день его рождения, праздник, отмечаемый со времени Кира с особой пышностью. В этот день в столицу сходились со всех концов огромной державы царские чиновники, представители народов и областей, чтобы засвидетельствовать почтение к царю царей и выразить ему свою преданность. Пасаргады в этот день становились вторым Вавилоном: пестрота одеяний, чужеземная речь, необычайное оживление. Гости поднимались по сорока ступеням гранитной лестницы к площадке перед монументальным входом, где стражи следили за тем, чтобы никто не прошел во дворец с оружием. Взглянув на семерых, стража почтительно их пропустила, не обыскав.
К тому времени, когда семеро вступили в Зал приемов, первая часть праздника уже началась. Именинник восседал на троне, и к нему выстроилась длинная очередь дарителей. В правой и левой руках у каждого было по дару – золотой или серебряной чаше, блюду, диску, шкатулке из слоновой кости или благовонного дерева, диадеме, одеянию, затканному золотыми нитями, ожерелью, уздечке, богато украшенным ножнам, поясу или какому-либо другому предмету, который не стыдно было подарить царю. Среди этих даров вряд ли было два одинаковых. Они отличались не только размерами, формами или материалом, но и присущими каждому народу и мастеру вкусами и пристрастиями. Эллинскую чашу не спутаешь со скифской, финикийское ожерелье с индийским, лидийский ритон с армянским. Обычно через несколько дней после праздника все эти дары на целый месяц заполняли полки особой пристройки к царскому дворцу, называемой Залом сокровищ. Туда под строгой охраной допускались рядовые подданные. И выстраивались очереди зрителей, которые восхищались изобилием даров, царской роскошью и проникались еще большим почтением к обладателю всего этого богатства.
Сейчас же он сидел, прислонившись к спинке трона, отягощенный короной, утомленный обилием лиц, пестротой одеяний, блеском драгоценных металлов и камней, думая о том, когда все это кончится и он окажется один или в тесном кругу друзей. Перед его мысленным взором проходили лица тех, кого он намеревался пригласить. «Ну, конечно, Отану, – думал он. – Ведь это самый достойный из царских друзей. Но почему у него в последнее время такой колючий взгляд? Гаубураву. Ведь он спас ему жизнь, найдя его имя в черном списке Камбиса и вовремя об этом предупредив. Дарайавуша! Конечно же, его, хотя бы за то, что он сын Виштаспы. Какой же это был милый человек! А может быть, сославшись на головную боль, не приглашать никого, а остаться с Федимой? Но что это с ней стало в последние дни? Почему она плачет?»
А дарители все подходили и подходили, и каждый из них падал перед троном плашмя и клал свои приношения, после чего проворно отползал в сторону и его место занимал другой. Из Зала приемов каждый, кто выполнил свой долг, попадал в Зал пиршеств, где становился царским гостем. Огромный прямоугольный стол был державой в миниатюре. На нем были свои участки для каждой области, каждого народа: Бактрия, Индия, Каппадокия, Армения, Лидия, Израиль… После похода Камбиса отвели два участка для Египта и Эфиопии. По левую и правую стороны от царского сиденья находились места для царских друзей, выделенные каждому из них в соответствии с их рангом. Места эти постоянно менялись. Кто-то пододвигался ближе к царю, кто-то отодвигался. И это было источником зависти и вражды.
Все сидели молча перед уже накрытым, сверкавшим драгоценной посудой столом, ни к чему не прикасаясь. Но вот появился Бардия. Он занял свое сиденье, прикоснулся к чаше, украшенной гербом Ахеменидов. И пир начался.
Царь был необыкновенно бледен. На вопрос тестя, здоров ли он, Бардия ответил:
– Болит голова после приснившегося ночью сна.
– Что же тебе снилось, царь? – спросил участливо Отана.
– Конь! – ответил Бардия. – Он скакал во весь опор, и я еле на нем держался. Внезапно он заржал, поднялся на дыбы, и я упал ему под копыта.
– Пустое! – проговорил Отана, махнув рукой. – В ночь перед таким светлым праздником снам не верят.
– Ты это знаешь точно?
– Да! Мой отец рассказывал мне, что в ночь перед взятием Вавилона ему тоже снился белый конь и он на этом коне въехал в покорившийся нам город.
Бардия заметно повеселел и, обернувшись к другой части стола, отыскал там Дарайавушу и встретился с ним взглядом.
– Дарайавуш, – спросил царь. – Как поживает твой отец Виштаспа? Почему я его здесь не вижу?
– Он уже стар, царь, и не выходит из дома.
– Передай ему, что я его помню и люблю. Ведь он был первым, кто при отце моем Кире посадил меня на коня. Какие люди окружали моего отца… и персы, и мидийцы, и даже лидийцы. Будь у меня такой советчик, как Крез, скольких бы ошибок я избежал. Ведь мой отец больше доверял чужеземцу, чем соотечественникам, которые его окружали.
Молчаливые слуги в белом все время ходили вокруг стола, подливая вино. Развязывались языки. Присутствующие вспоминали о давних походах и приключениях, пирах и встречах. При этом героем рассказов был Кир. О Камбисе не вспоминали. Если бы среди гостей оказался какой-нибудь эллин из принадлежавшей персам Ионии, то написанная им впоследствии история Кира ничем бы не отличалась от тех сказок, которые под теми или иными названиями испокон веков распространялись на Востоке, обрастая фантастическими подробностями. То в одном, то в другом конце зала переходили к излюбленным рассказам о животных, за которыми легко угадывались цари, вельможи, жрецы, продажные судьи, хвастливые воины. «Поспорила лиса с барсом, кто быстрее. Барс ей отвечает: «Нет, лучше, кто пестрее, сестрица», – начинал кто-то очередную басню, и ей внимал весь зал.