Семеро были так же оживлены и веселы, как все. Они то и дело подносили к губам фиалы с вином, но никому не удавалось заметить, как они его выливали. Виновник же торжества, восседавший на низком троне, жадно пил и еще до наступления темноты был уведен телохранителями в свои покои. Отана его сопровождал до самой постели, где царственного супруга ожидала испуганная Федима. Что-то шепнув дочери, Отана возвратился в зал, где в отсутствие царя пир продолжался с еще большим шумом.
Было уже за полночь, когда по данному Отаной знаку заговорщики стали по одному покидать Зал пиршеств. Встретились они в Зале совета. Молча став на колени, они прошептали слова молитвы и, поднявшись, направились к потайной двери, соединявшей зал с царской опочивальней. Первым по ковру, скрадывавшему шаги, шагал Дарайавуш. В руке его поблескивал акинак[232].
Весть о том, что царь убит в своей постели, распространилась по дворцу, как только очнулись телохранители, которых кто-то опоил сонным зельем, но не успела выйти за дворцовые ворота. Об этом позаботились семеро, проведшие во дворце всю ночь, и подкупленная ими дворцовая стража. Была замкнута и царская опочивальня с трупом, чтобы туда никто не проник.
Семеро молча сидели в Зале совета перед пустым царским троном. Главное выполнено. День рождения сына Кира стал днем его смерти. Но никто не знал, как развернутся события дальше. Конечно, Бардией недовольны многие знатные персы. Но не сочтут ли они убийство царя, каким бы он ни был, преступлением? Не воспользуются ли те, кто сам не решился поднять на Бардию руку, возможностью устранить их, семерых, как убийц, поклявшихся в верности царю, чтобы расхитить их имущество, их земли и рабов? Не выдадут ли они их обожающему Бардию народу, чтобы захватить с его помощью власть?
Первым нарушил молчание Отана:
– Мужи! Мы вместе убили законного царя! Вместе будем за это отвечать! Вместе доказывать, что Бардия не был Бардией. Но на этот трон, если нам поможет Ахурамазда, сядет лишь один. Каждый из нас этого добивается, но из суеверия или по иным побуждениям отодвигает решение этого вопроса и не выставляет своих претензий. Я с этим согласен. Но уже сейчас мы можем обезопасить себя от бед, идущих не от кого-либо другого, а от нас самих. Сохранит ли занявший этот трон благодарность к побратимам по царской крови? Не постарается ли он от них избавиться тем или иным путем, как та неблагодарная лисица из басни, которая обогнала барса с помощью зайцев, а затем их слопала? Давайте же заключим клятву на собственной крови, что ставший царем не предпримет ничего во вред шести другим и будет способствовать их благополучию.
– Верно! – сказал Дарайавуш, вынимая из ножен акинак.
Отана подставил руку, и первая частица крови влилась в чашу. То же сделали шестеро других, и чаша, припадая к губам, обошла круг.
Стало светать, и тотчас по гранитным ступеням дворца в город сбежали гонцы с заблаговременно заготовленными посланиями одного содержания: «Дела государства требуют твоего срочного прибытия во дворец. Виндафарна, Отана, Гаубурава, Видарна, Багабухша, Ардиманиш, Дарайавуш». Гонцам было наказано передавать послание молча, не отвечая ни на какие вопросы, и тотчас возвращаться, не вступая по пути ни с кем в разговор.
Вскоре после возвращения гонцов зал стал понемногу заполняться людьми. Сон еще не покинул измятых лиц, но в глазах у многих ощущалась тревога. Однако присутствие семи никого не удивило и не было связано с тем, что трон не занят. Все молча ожидали царя. При появлении первых признаков нетерпения и беспокойства Отана встал и, повернувшись лицом к залу, произнес первую фразу:
– Царь не придет, ибо он оказался не царем.
По залу прошло движение. Зашелестели одеяния. Заскрипели под ступнями половицы. Раздался удивленный возглас: «Что ты такое говоришь?»
– Царь не придет, – повторил Отана. – А самозванца мы убили.
Он сделал движение рукой, и тотчас встали шестеро и повернулись лицами к изумленному и растерянному залу.
Тишина длилась несколько мгновений, а потом взорвалась всхлипами, возмущенными голосами.
– Убили… – повторил Отана, дождавшись тишины, – и готовы за это отвечать.
Вельможи повскакивали с мест. Одни, охватив ладонями голову, запричитали. Другие, вскинув кулаки, разразились проклятиями.
– Мужи! Дайте мне сказать! – произнес Отана и начал речь, в которой было заранее продумано каждое слово.
– Не вам мне объяснять, что над Киром, как над любым, достигшим величайшего счастья, тяготел рок. Над ним самим и над всем его домом. Он, одолевший великих царей, расширивший свою державу до пределов земли, поднявший нас, персов, из мрака безвестности к свету Ахурамазды, погиб от руки женщины и претерпел позорную кару. О старшем его сыне Камбисе уместно промолчать. Ему бы лучше вообще не родиться на свет. Младший сын Кира Бардия был украшением царского дома, воплощением самой Арты[233]. И я, не ведая о предопределениях судьбы, был счастлив, выдав за него, незадолго до отправления Камбиса с войском в Египет, свою дочь Федиму. Прошло совсем немного времени, и ее дорогое мне лицо стало зеркалом перемен. Померкли глаза, под румянами были видны следы слез. «Что с тобою, Федима?» – спросил я. Она же мне ответила: «Он – не тот». Я воспринял это в том смысле, что Бардия, объявленный после насильственной смерти брата царем, изменился, как каждый, достигший высшей власти. Но я не мог не обратить внимание на некоторые изменения в его поведении. Однажды на празднестве багаядиш на полях я шел за ним на расстоянии десятка шагов и увидел, как он давит сапогом муравьев. Раньше он этого никогда не делал. При разговоре у него стала подергиваться правая бровь. Потом же… потом появилось то, что пугало не меня одного. Я имею в виду изгнание двух знатных персов и замену их мидянами, сложение с народа недоимок. Однажды в мой дом ворвалась Федима и с ужасом рассказала мне, что у царя во сне спал колпак, с которым он ночью никогда не расставался, и она, поправляя его, обнаружила, что у мужа нет ушей. «Тебе, Федима, это показалось! Такого не может быть! – сказал ей я. – Проверь еще раз, только так, чтобы он этого не заметил». Через несколько дней она это подтвердила. И тогда я поделился моими сомнениями и страхами с Багабухшей, которому Камбис поручал расследование тайных дел. И он вспомнил, что по поручению царя присутствовал на пытке некоего мага Гауматы, настолько похожего на Бардию, что он подумал, не сын ли он Кира. Но этот маг был низкого происхождения, а обвинялся он в том, что уверял, будто царь Камбис поклоняется не Ахурамазде, а дэвам. Во время пытки этому Гаумате отрезали уши. Ждало его отсечение головы, но каким-то образом ему удалось сбежать. И мы с Багабухшей подумали, не правит ли вместо Бардии этот беглец?
– А куда делся настоящий Бардия? – послышался выкрик.
– Конечно же, – продолжал Отана, – этот вопрос возник и у меня. Я стал расспрашивать тех, кто служил во дворце при Камбисе, не замечали ли они вражды к Бардии со стороны царских друзей или кого-либо еще. В один голос они ответили, что Бардию любили все, кроме его родного брата Камбиса. Они припомнили, что незадолго до отправления Камбиса в Египет в покоях Бардии видели царского палача, но подойти к нему боялись, поскольку знали, насколько опасен этот человек. Затем мне удалось узнать, что палач, о котором идет речь, исчез. Некоторые уверяли, что Бардия взял его с собой в Египет. Однако из Египта он с войском не вернулся. И вот совсем недавно он появился в Пасаргадах. Возникла возможность раскрыть эту тайну. Но встретиться с палачом не удалось. Его нашли мертвым. Следствие по этому делу было поручено Багабухше. Таким образом, точно узнать, кто и по чьему поручению убил сына Кира, я не смог, но подозреваю, что это дело рук Камбиса, человека, как вам известно, злобного и подозрительного. Вот и все, что я имею вам сказать.
Тотчас поднялся Радиаг, один из недругов Отаны.
– Я, – начал он, – один из двух мидян, которые за семь лет правления младшего сына Кира взяты им в число царских друзей. Отана усмотрел в этом некую перемену, видимо забыв то, что я сменил перса, уличенного тем же Бахабухшей в злоупотреблении властью, что мидяне – братья персов, что бабка Камбиса и Бардии Мандана была мидянкой, что мидянином был Гарпаг, спасший Кира еще младенцем. Но об этом достаточно. Перехожу к искусно сплетенной басне, которую мы сейчас услышали. Я хочу задать тебе, Отана, несколько вопросов…
– Задавай! – крикнул Отана.
– Скажи, когда ты узнал, что у Бардии нет ушей?
– В середине прошлого месяца.
– Почему же за полтора месяца об этом узнали только твои близкие друзья? Почему вы одни избрали себе роль судей и палачей? Вот мой первый вопрос.
– Я отвечу коротко, – сказал Отана. – Если бы, например, я поделился этим открытием с тобой, быть бы мне на колу.
Послышался смех. Видимо, ответ перса мидийцу пришелся большинству царских друзей по душе.
– И еще. Ты говоришь, что Бардия давил муравьев, что, как известно, входит в обязанности магов. Но каким образом, находясь от царя в десяти шагах, ты решил, что он давит муравьев, а, например, не вытирает сапог от налипшего навоза?
– Когда я подошел к тому месту, то увидел неподалеку муравейник.
– Как ты объяснишь, почему во главе следствия по поводу убийства палача царь назначил твоего близкого друга Багабухшу?
– Именно потому, что он не был Бардией и не знал, что мы с Багабухшей друзья с детских лет.
Мидийца Радиага сменил другой недруг семи, перс. Но ему не удалось даже открыть рта. Донесся шум голосов. Каким-то образом в городе стало известно, что царь, благодетель народа, убит злоумышленниками. Подбежав к окнам, вельможи увидели, что приближающаяся ко дворцу толпа огромна, что в руках у многих палки. Царские друзья заметались. Кто-то выбежал из зала.
– Позвольте сказать мне, – послышался спокойный голос Дарайавуша. – Я вас не задержу.