Вельможи остановились, и в наступившей тишине, прерываемой лишь криками снаружи, Дарайавуш сказал:
– Сейчас не время нас судить. Надо выйти к толпе и объяснить, что решение о смещении самозванца принято всеми нами, что на этот год по случаю прихода к власти нового царя прекращается набор в войско, что из имущества самозванца, которое будет продано с торгов, каждый перс получит по сиклю серебра.
Бехистунская надпись царя Дария I
Между тем шум толпы усилился. Видимо, она уже достигла ступеней. Стали слышны выкрики: «Покажите царя! Где Бардия?» В стену ударил камень.
И царские друзья впервые в истории державы приступили к голосованию. Предложение Дарайавуша было принято почти единодушно. И тогда Багабухша предложил тело самозванца предать огню.
Раздались возмущенные голоса: «Это противно воле богов!», «Огонь священен!».
В окна влетело несколько камней. И вновь поднялся Отана:
– Мужи! Пусть Дарайавуш пойдет говорить с народом, а мы пока тут решим, как уничтожить труп.
Против этого никто не возразил, и Дарайавуш выбежал из зала.
И вновь собрались семеро персов. Слово взял Видарна.
– Мужи! – сказал он. – Я полагаю, что нашим царем должен стать тот, кто первым спросил, правит ли над нами сын Кира, кто сумел убедить царских друзей, что Бардия – это не Бардия. Отана старше и опытнее нас. С помощью Ахурамазды он наведет в царстве порядок.
Наступило молчание. Куда делось то единодушие, с каким семеро устраняли со своего пути сына Кира и какое проявили на совете царских друзей.
– Тут был назван Ахурамазда, – произнес Дарайавуш. – И я припоминаю одну давнюю историю, которую я услышал от моего отца, да продлятся его годы. Вернувшись из земли массагетов после гибели Кира, – он узнал о ней в пути, – отец рассказал мне, что, перед тем как отправиться в свой последний поход, Кир вызвал его к себе и поведал ему свой сон. Киру снился я в виде парящей в воздухе птицы, осеняющей крыльями Азию и Европу. Заподозрив, будто я, тогда еще мальчик, замышляю против него заговор, Кир приказал взять меня в оковы. Поэтому я полагаю, что Ахурамазда, ниспославший Киру сон, хочет видеть царем меня.
Поднялся шум. Видно было, что многие Дарайавушу не верили, считая его рассказ таким же вымыслом, как тот, что они сообща сочинили о самозванце.
– А есть ли у тебя свидетели, что дело было именно так, как ты его изложил? – спросил Отана.
– Кир беседовал с отцом без свидетелей, – отозвался Дарайавуш. – Но я еще тогда рассказал об этом сне моему другу Ардиманишу.
– Да. Он мне об этом говорил, – подтвердил Ардиманиш.
– И ты можешь доказать, что это было сказано десять лет назад, а не вчера? – съязвил Видарна.
– Мужи, – сказал Виндафарна. – Так мы ни о чем не договоримся. А тем временем народ, оставшись без пастуха, разбредется, как стадо, и появится какой-нибудь самозванец, нами не выдуманный. В тех случаях, когда надо узнать волю богов, прибегают к жребию.
– К какому жребию? – спросил Гаубурава.
– К тому, который мы изберем. Мне кажется, лучше всего гадать по бессловесным животным. Я предлагаю так. Мы можем выехать все вместе утром на конях за Вавилонские ворота[234]. Чей жеребец первым заржет, тот будет царем.
– Я согласен на жребий, – сказал Отана, – при одном условии. Если станет царем кто-нибудь, кроме меня, пусть он возьмет в жены мою Федиму.
– Постой, Отана, – проговорил Дарайавуш. – Ведь дочери есть у нас всех. И ты, если станешь царем, возьмешь в свой гарем наших дочерей. Мы будем все твоими зятьями.
– Это будет справедливо, – сказал Отана, вставая.
Вернувшись домой, Дарайавуш вызвал своего конюха Ойбара и спросил: как сделать, чтобы жеребец заржал, если его вывести завтра на заре?
– Проще простого! – ответил конюх. – Я приведу к твоему коню одну из кобылиц и оставлю ее в конюшне до полуночи, а до рассвета где-нибудь ее спрячу на том пути, где ты будешь скакать. Твой жеребец заржет.
– Так и сделай, – распорядился Дарайавуш. – Кобылицу же спрячь в одном парасанге[235] от Вавилонских ворот.
На заре все семеро выехали за Вавилонские ворота. Приблизившись к тому месту, где была спрятана кобылица, конь Дария зафыркал, заржал и рванул вперед. Дарайавуш с трудом его остановил.
И признали шестеро выбор коня, представив Дарайавуша высокому собранию, которое этот выбор утвердило. И одел Дарайавуш, муж нецарского рода, пурпурное одеяние, и воссел на золотой трон Кира. Шестеро же находились по обе стороны от него, могли видеть его в лицо и предлагать ему советы. Взял Дарайавуш, сын Виштаспы, себе в жены Федиму, дочь Отаны, дочерей двух дочерей Кира, Атоссу и Аристону, первая из которых была до того женою Камбиса, а вторая еще не входила на ложе мужа. И текла в жилах его сыновей, внуков и правнуков царская кровь Ахеменидов.
Семеро против Фив
В городе Фивах власть при поддержке Спарты захватили враги демократии и правили там, пока в 379 г. до н. э. семеро изгнанников, скрывавшихся в демократических Афинах, не вернулись в свой город и не восстановили демократические порядки.
– Танцовщиц бы сюда!
Впоследствии нельзя было установить, кто из гостей произнес эти роковые слова. Но именно они лишили хозяина дома покоя.
Архин приподнял свои опухшие веки и с досады хлопнул себя по колену. «Конечно, танцовщиц! Как он об этом не подумал раньше!» «Пир без танцовщиц все равно что яйцо без соли» – так говаривал афинянин Андрокл. У него часто гостил Архин. Когда это было? Лет двадцать пять назад. Тогда Архин не был полемархом[236]. Тайком от отца он посещал Афины – город, полный всяческих соблазнов. Он жил у Андрокла. Этого богача давно уже нет в живых. Его приговорила к смерти афинская чернь за то, что он был врагом демократии и другом спартанцев.
Архин до глубины души ненавидел афинскую чернь. И с тех пор как она восстановила свою демократию, хуже которой нет на свете, он не бывал в Афинах. И что находят хорошего в этом городе? Там нельзя прибить на улице дерзкого раба. Вдруг это окажется свободный? Попробуй их отличить, если они в одних и тех же лохмотьях. Знатные люди там не имеют власти, и всем распоряжаются бессовестные демагоги[237]. Но танцовщицы! Нигде нет лучших. Архин послал бы за ними сейчас же, если б не непогода. Сейчас перевалы Киферона[238] занесены снегом и через них не пройдет ни один проводник, хоть посули ему мешок с золотом.
– У Стрепсиада жена дивно пляшет… – мечтательно сказал один из гостей.
– Она афинянка и прекрасна, как сама Афродита, – подхватил другой.
Архин тупо уставился на говоривших. Он припомнил, что Стрепсиад жил в Афинах и привез оттуда жену. А может быть, она и впрямь была танцовщицей?
– Эй, рабы! – прохрипел Архин. – Привести ее сюда! Лишь пьяному могла прийти в голову эта дикая мысль.
Гостям надо было бы одернуть хозяина дома или подставить ему таз с холодной водой, чтобы он умылся. Вместо этого они заорали:
– Сюда ее! Сюда! Пусть спляшет! – Вот уже два года, как Архин с помощью спартанцев одержал победу над демократами и, изгнав многих из них за пределы Беотии, тиранически управлял Фивами. Каждое его слово было законом. Поэтому гости не сомневались, что и это приказание Архина будет выполнено.
И вдруг открылась дверь. В пиршественный зал вошел воин, охранявший вход в дом. Он что-то шепнул на ухо хозяину.
– Раб! Какой раб! – воскликнул Архин, непонимающе тараща глаза.
– Он только что прибыл из Афин и хочет видеть тебя по срочному делу.
Архин всплеснул руками и обратился к гостям, словно ища у них сочувствия.
– Даже ночью не оставляют тебя в покое. И у всех срочные дела! Спишь ли ты или пируешь – им все равно. Вставай! Решай! И за это тебя называют тираном!.. Гони его в шею, этого раба! – закончил полемарх энергично. – Сегодня у меня праздник. Я никого не принимаю, кроме близких друзей. И танцовщиц. Понял?
– А может быть, пригласить и ее мужа? – нерешительно предложил кто-то из гостей, когда воин удалился.
– Зачем мужа? – сказал Архин, пошатнувшись.
– Чтобы ей не было скучно!
Полемарх помотал головой:
– Не надо мужа. Он не умеет плясать. Пригласим других женщин. У Харона тоже молодая жена, а сам он бежал в Афины, собака.
– И Неокл тоже скрылся, а жена его осталась здесь, – вспомнил один из олигархов[239].
Снова открылась дверь, и вошел воин.
– Раб из Афин написал тебе тут несколько слов, – сказал он, протягивая обрывок папируса.
– Разве тебе не ясно, что сегодня я делами не занимаюсь? – сказал Архин. – Положи на мой стол. До завтра.
Пожав плечами, воин выполнил приказание полемарха.
– А теперь, – сказал Архин, икая, – приведи сюда жен Стрепсиада, Ференика и Андроклида. И побыстрее!.. Что же ты стоишь, как истукан? Опять не понял? Пусть сюда придут жены! Я хочу, чтобы они сплясали перед этим столом.
– Да! Да! Сплясали! – подхватили гости.
Их было семеро в высоко подпоясанных плащах с капюшонами, с сетями и дротиками в руках. В полдень они вышли из Афин, на закате прошли через Фрию[240], направляясь к Киферону. Все принимали их за охотников. На поросших дубняком склонах Киферона водились кабаны. И еще в древних преданиях рассказывалось о киферонских оленях.
Первым шагал мужественный Пелопид. Погруженный в раздумье, он низко склонил свою большую голову с коротко остриженными волосами. За ним шел Мелон, уже немолодой, с крупным носом на загорелом лице. Потом светловолосые и ясноглазые близнецы Мназипп и Десмот. За ними широкоплечий красавец Ференик, юный Дамоклид, тощий, как жердь, Андроклид. Семеро и все равно что один. Все они были фиванцами, делившими в Афинах хлеб изгнания.