После окончания речи сенаторы помоложе взвалили гроб на плечи, и похоронная процессия двинулась к городским воротам.
За воротами, поодаль от дороги, с обеих сторон украшенной погребальными сооружениями, был уже подготовлен костер из сложенных накрест еловых ветвей. На него положили тело. Сын Катона от второго брака, отвернув голову, поднес к ветвям факел. Костер задымил, и вскоре пламя скрыло то, что осталось от Катона.
И вот уже сенаторы расходятся по домам, предоставив родственникам честь собирать в пепле полуобгоревшие кости для погребальной урны.
Два старика, Сульпиций Гал и Элий Пет, возвращались вместе.
– Мой друг, – сказал Сульпиций, – ты честно выполнил свой долг, сказав о покойнике, как положено обычаем, одно хорошее. Но, слушая твою речь, я не узнавал Катона и мысленно произносил другую речь. Я сказал себе: «Да, с Катоном ушла целая эпоха. Это был последний из римлян, сражавшихся с Ганнибалом. С его именем связаны события полувека. Но в войне с Ганнибалом он прославился не столько криком, о котором ты так красочно говорил, сколько враждой с великим Сципионом. С патрицианской щедростью Сципион осыпал своих смелых воинов подарками, чем вызвал ярость скаредного Катона. Катон осмелился публично порицать своего начальника за то, что он нарушает старинную простоту и умеренность. Сципион ответил на это: «Напрягая все силы для завершения войны, я не нуждаюсь в бережливом квесторе и буду отчитываться отечеству не в деньгах, а в делах». После этого Катон засыпал сенат жалобами, обвиняя Сципиона в таких страшных грехах, как появление в греческой одежде и обуви, в занятиях гимнастическими упражнениями, в чтении греческих книг. Сенат едва не отнял у Сципиона командование войском. Победив Ганнибала, Сципион одолел и Катона. Но тот не сдавался и, упрочив свое влияние в сенате и народном собрании, в конце концов добился того, что Сципион покинул Рим. Ты вспомнил о цензуре Катона. Она действительно останется в памяти своей бессмысленной строгостью и злоупотреблением властью. Одного сенатора он исключил за безобидную шутку…»
– Да, да, – перебил Элий. – Он обратился к нему с вопросом: «Скажи, Авл, по совести и по душе, есть ли у тебя жена?» – «По совести говоря, есть, но она мне не по душе», – ответил вопрошаемый.
– А как грубо и оскорбительно проводил он ревизию всадников! – продолжал Сульпиций. – Как он насмехался над одним толстяком, сказав, что не может быть полезен государству тот, у кого все от ног до головы – сплошное пузо. Вообще это был человек грубый и невежественный, хотя и не лишенный способностей. Дома он был отвратительным тираном для жены и сыновей и палачом для своих рабов. Вот и все, что сказал бы я о Катоне, будь принято говорить о мертвых правду.
– Ты забыл коня Катона, – проговорил Элий.
– Какого коня? – удивился Сульпиций.
– Того, которого он оставил в Испании перед посадкой на корабль. Животное служило ему верой и правдой, а он его бросил. Свое предательство Катон объяснил тем, что экономит государственные деньги на перевозках. Словно бы, радея об экономии, он не мог заплатить из своих средств. А какой отвратительный совет он дает сельскому хозяину о состарившемся рабе: «Продай его вместе с прочим хламом». А ведь человеческий закон справедливости предписывает доставлять пропитание не только слугам, из которых выжаты соки, но и обессилевшим от работы коням.
– Верно, мой друг, – вставил Сульпиций. – В отношении к животному сказывается человеческая натура. Но не будем больше о Катоне, да будут к нему милостивы подземные боги, если он к ним допущен.
Элий удивленно вскинул голову.
– Я имею в виду эпиграмму, которую слышал еще вчера, – пояснил Сульпиций. – «Доступ в Аид преградила Катону сама Персефона. Был он отчаянно злым, синеглазым и рыжим»[254]. Да, но мы вновь вернулись к рыжему. Оставим его.
Пир Авгуров
У стола, заставленного кушаньями и винами, возлежали шестеро. Пирующие сняли тоги, оставшись в туниках. Почетное место занимал Аппий Клавдий. Рядом с ним возлежал человек лет сорока, с резкими, неприятными чертами лица. Это был Сципион Назика, сын скончавшегося в прошлом году знаменитого противника Катона. Соорудив в память отца алтарь египетскому богу подземного царства Серапису, Назика получил еще одно имя – Серапион.
Ложе напротив занимал народный трибун Публий Муций Сцевола, человек лет тридцати пяти, но уже с сединой в бороде, которую он носил, подражая своим знаменитым предкам. Несмотря на свою молодость, Сцевола считался лучшим в Риме знатоком римского права, и в сомнительных случаях к нему обращались за советом.
Оживленно беседовали Тиберий и претор Фульвий Флакк, ровесник Сцеволы, бритый, с насмешливыми глазами, небольшой лысиной надо лбом и курчавыми волосами по бокам головы и на затылке. Флакк привлекал к себе остроумием, тонким знанием людей и жизнерадостностью. Казалось, ничто не могло вывести его из душевного равновесия.
Положив голову на валик ложа, рядом с Флакком полудремал Гай Лелий, которого Тиберий знал лучше своих коллег. Под его началом он воевал в Карфагене и часто встречал его в доме своего родственника Сципиона.
Авгуры были одной из самых древних и влиятельных жреческих коллегий. В отличие от гаруспиков, гадавших по внутренностям животных, авгуры определяли волю богов по полету, крику и поведению птиц. Учение гаруспиков было создано этрусками, и сама коллегия имела этрусское происхождение. Коллегия авгуров считалась исконно римской, и пребывание в ней расценивалось как выполнение патриотического долга.
– Нет, не зря в прошлые нундины три ворона летели с юга, – сказал Аппий Клавдий. – Направление полета и число птиц указывало, что надо ждать из Сицилии недобрых вестей.
– Ты хочешь сказать, что птицы предвещали разгром трех манипул? – иронически спросил Серапион.
– Разумеется! – отозвался Клавдий.
– А мне кажется, результат был бы тем же. Бежать от кучки скотов! Ему бы не тогу носить, а паллу[255]!
– Но ведь, говорят, рабов было больше тысячи! – вставил Флакк.
– Тебе ли это говорить! – недовольно проворчал Серапион. – Во времена наших отцов при одном лишь появлении римских легионеров враги обращались в бегство. Нынешние воины – сущие цыплята! Куда девалась былая римская доблесть?
– Какой доблести можно ожидать от воинов, если у них нет ни хлеба, ни крова, – вмешался Тиберий. – Несколько дней назад я встретил в Риме старого воина, которого помню еще с Карфагена. Ему нечем кормить детей. Наводнение разрушило его дом. С земли же согнал богатый сосед. И таких сейчас тысячи!
Лелий открыл глаза и мечтательно произнес:
– В этом году я хочу предложить народу законопроект о переделе общественного поля. Когда плебеи получат землю, никому не придется сокрушаться об утраченной доблести.
– Твое лекарство, – сердито буркнул Серапион, – пострашнее самой болезни! Добрые граждане не допустят этого закона.
– Разве можно назвать добрыми гражданами тех, кто расхватал общественную землю и равнодушно взирает на бедствия своих сограждан? – иронически спросил Тиберий.
– Это правильно! – согласился Клавдий. – Восстание сицилийских рабов показало, какие бедствия принесла замена свободных земледельцев рабами.
– Давно ли ты, Аппий Клавдий, стал поддерживать такие пагубные идеи? – спросил Серапион. – Не ты ли сам выступал против передела земель, пока надеялся получить согласие на триумф!
– Друзья, оставим спор, – сказал Сцевола. – На столе уже сладкое, и время позднее. Выпьем за Флакка! За его успех на Сицилии! За победу над мятежными рабами.
Монета Веспасиана с изображением священных предметов ритуала авгуров. 71–73 гг. н. э.
Назика опрокинул свой фиал. Аппий Клавдий протянул фиал Тиберию, принял в обмен его фиал и выпил вино маленькими глотками. Потом шепнул:
– Задержись! Пойдем домой вместе.
Тиберий обернулся тогой и вышел наружу, где стоял раб Аппия Клавдия с факелом. Отослав раба вперед, Клавдий взял Тиберия за руку.
– Буду говорить с тобой без обиняков, по-стариковски. Ты знаешь, что у меня есть дочь. О ней еще никто дурно не отзывался. Она послушна и трудолюбива. Древнее моего рода нет. И поэтому со мной готов породниться каждый. Но мне нравишься ты. Понял? Подумай и дай ответ. А пока прощай. Мне здесь сворачивать.
– Тебе не придется ждать моего ответа. Я согласен! – сказал Тиберий дрогнувшим голосом.
– Ну что ж! Тогда решено. А приданым я тебя не обижу.
Попрощавшись, Аппий Клавдий свернул на боковую улицу и зашагал что было сил. Он торопился поделиться радостной новостью с супругой.
Антистия ожидала Клавдия на пороге дома. Она уже подбирала слова, какими отчитает мужа за позднее возвращение.
Но старик ее опередил:
– Антистия! Я просватал нашу Терцию!
Старуха несколько мгновений не находила слов. Потом из ее уст извергся фонтан брани:
– Ах ты, бездельник! Еле держишься на ногах и ищешь зятя! Под каким забором ты его отыскал в такое время дня? Только подумайте? Нашей девочке всего четырнадцать, а он гонит ее из дому? Подойди-ка ближе! Я тебе покажу…
– Молчи, сорока! – перебил Клавдий. – Молчи. Жених – Тиберий Гракх.
– Так бы ты сразу и сказал. Иди, старый дурень, поцелуемся!
Вороний пир
Действие рассказа относится ко времени жестоких преследований, организованных Л. Корнелием Суллой во время его диктатуры (82–79 гг. до н. э.) с целью уничтожить противников и вознаградить своих приспешников за счет имущества лиц, объявленных вне закона. Объявление вне закона именовалось проскрипцией. Каждый мог убить человека, внесенного в проскрипционный список, и получить за это вознаграждение или свободу, если убийца был рабом.
Это было очередное распределение имущества проскрибированных, или «вороний пир», как его едко называли римляне, умевшие шутить и в минуты самых страшных бедствий. После дней, заполненных казнями и убийствами, Сулла приглашал к себе всех, кого он считал нужным вознаградить.