– Посмотри, вот он! – продолжал вигил.
С этого мгновения я уже не слушал Аттия. Все мое внимание было приковано к Цицерону.
Его спокойное лицо с высоким открытым лбом и ясными глазами притягивало к себе каким-то удивительным благородством. Лишь иногда, когда пафос обвинителя достигал апогея, на полных губах Цицерона скользила ироническая улыбка. И это придавало всему его облику необыкновенную живость. Казалось, он произносит про себя речь, легко отметая убийственные обвинения, разрушая доводы обвинителя.
А обвинитель тем временем заканчивал свою высокопарную речь.
– О судьи! Наши предки установили, что нет преступления страшнее убийства отца. Они решили, что отцеубийца должен быть зашит в кожаный мешок вместе со змеей, обезьяной, козлом и выкинут в море. И если эта кара не может быть применена к тому, кто убил отчима, лишил родную мать супружеской опоры, по крайней мере, молю вас, не оставьте его безнаказанным. Если вы не покараете отравителя, преступная дерзость дойдет до того, что убийства будут совершаться здесь, на Форуме, перед вашим трибуналом.
Раздались аплодисменты и выкрики: «Смерть отравителю!»
Не дождавшись Багра, поспешившего к скамьям судей, я отправился домой. Зонтик сиротливо болтался у меня на руке. Я так и не раскрыл его. Лучше бы мать дала мне с собою пару лепешек!
Тем же вечером я забежал в караульню. Вигил взволнованно ходил из угла в угол. Увидев меня, он остановился и сказал с несвойственной ему горячностью:
– Какой наглый и бессовестный обман. Видел бы он этого превосходного семьянина! А помнишь эпизод с эргастулом? Какая гнусная ложь!
Его голос прерывался.
– Что тебя тревожит? – сказал я ему. – Ведь Клуенция защищает сам Цицерон, а мы ему поможем.
Он бросил в мою сторону долгий взгляд.
– Вот в этом ты прав. Надо помочь. Когда идет речь о защите республики от заговора, мало быть свидетелем защиты. Нам с тобой никто не простит, если мы не будем нести службу, как подобает воинам.
– Воинам? – удивился я.
– Да! – продолжал он напористо. – Вот это дом Сассии. Чем не крепость! Поди узнай, что там творится внутри, какие у неприятеля замыслы! Может быть, они были известны одному безъязыкому и, желая их раскрыть, он поплатился жизнью. Пойми, ведь Сассия – потерпевшая сторона, и, согласно закону, она себе выбрала обвинителя. Обвинитель ведет следствие. Он может и тебя навестить, и меня, все вверх дном поднять. Такие у него права. А у защитников этих прав нет. Хотелось бы Цицерону побывать у Сассии. Не положено! Теперь понял?
Я не успел ответить, как он добавил другим тоном:
– Овечка! Будь воином республики! Не поспи сегодня часок. А?
Скажи мне нундины[277] назад, что кто-нибудь выманит меня ночью из постели и заставит бродить по опустевшим улицам, я бы плюнул ему в лицо. Страх перед темнотой был у меня в крови. Если послушать Педона, он от моих предков, прятавшихся в пещерах у горящего костра от диких зверей. Если верить Багру, виной этому побасенки о «совах» – так называли в мое время ночных грабителей. Пара жалких нищих или беглых рабов, за которыми охотились городские эдилы, превращалась в воображении перепуганных обывателей в шайку грозных разбойников, осаждавших дома по всем правилам своего искусства.
Итак, я шел, вернее, крался вдоль знакомого мне кирпичного забора. Ночью стены казались выше, а городская вилла Сассии и впрямь виделась крепостью. Вот и старая смоковница с растопыренными ветвями. Падающая от нее тень пересекала пустырь и переламывалась на стене дома напротив.
Поплевав на ладони, я подпрыгнул, ухватился за нижнюю ветвь и рывком бросил тело вверх. Затем я стал карабкаться по стволу, как египетский зверек, или кошка, как теперь принято его называть. Отсюда двор виллы Сассии как на ладони. Квадрат бассейна. За ним цветник. Еще дальше белеющие колонны примыкающего к дому портика. Невидимый, я могу все наблюдать. Я разведчик, посланный во вражеский стан. Одна из наших игр стала явью. Но играли мы днем. А теперь ночь и хочется спать. Говорят, надо считать звезды. Нет, это чтобы быстрее уснуть. Я начал вспоминать приличествующие обстановке строки Гомера. Вот когда мне пригодились уроки Педона.
И тут послышался скрип колес. Из-за угла вывернула фура, накрытая какой-то материей. При свете луны сверху мне были видны даже заплаты. Но вот из-за колонн портика вышел Молчун и, огибая бассейн, поспешил к воротам и отодвинул засов. Повозка въехала. На землю соскочил возчик и обнял Молчуна. О боги! Да ведь это тот самый нобиль, которого я провел к «Аисту»!
С такого расстояния слов я не слышал. Разговор был кратким и оживленным. Его начал нобиль. Молчун смотрел на него, как мне казалось, восхищенно, иногда вставлял несколько слов. Потом нобиль отдернул полог повозки, и мне стали видны ряды амфор, в каких обычно перевозят масло или вино. «Нобиль занялся торговлей!» – мелькнула у меня догадка. Но я сразу ее отбросил, ибо такой способ наживы, как мне казалось, не соответствует характеру этого человека, как я понял из эпизода в «Аисте», нуждавшегося в деньгах, но искавшего необычные способы обогащения. Улучив момент, когда собеседники стали ко мне спиной, я прыгнул в заросли по ту сторону забора и скользнул поближе к говорившим.
Шум, поднятый моим падением, не остался незамеченным. Они одновременно повернулись в сторону дерева.
– Что там упало? – спросил нобиль.
– Думаю, что со стены свалился кирпич, – ответил Молчун и продолжил прерванную беседу.
– А достаточно ли его?
– Ты еще спрашиваешь! – отозвался нобиль. – Мне помнится, Крассу в подобной ситуации хватило одной амфоры. Если верить россказням этрусков о том, что демоны поджаривают умерших в Аиде на сковородах, то я уверен, там в ходу это масло.
Молчун раскатисто захохотал. Разговор возобновился после долгой паузы.
– Не знаю, как благодарить тебя, – сказал Молчун. – Должно же у тебя что-то остаться на память от нашей семьи. Может быть, отцовский стол из черного ливийского дерева? На нем хорошо выглядит серебряный столовый прибор на двенадцать персон коринфской работы.
– Мой юный друг, – перебил нобиль, – я помню эти вещи и знаю их происхождение: они из дома проскрибированного Титиния. Но, если говорить о памятном подарке, замечу, что серебро у меня не держится. Ливийский же стол без серебра будет выглядеть одиноким. Скажу начистоту: мне хотелось бы обладать тем, чего нет ни у кого в Риме…
Нобиль взял Молчуна под руку, и они удалились, но как будто не в сторону дома. Их голоса становились глуше, а потом и вовсе затихли. Дождавшись, когда луна зайдет за облака, я встал. Лицо, руки и ноги были в колючках. Так пострадать! И было бы из-за чего!
Выбравшись наружу, я помчался в сторону караульни. Вот и она. Но из кустов вышел человек. Откуда он только взялся? Невысокий, плотный. Луна осветила шрам на его правой щеке.
– Нельзя! – произнес незнакомец решительно, как мне показалось, с галльским акцентом.
У меня внутри все оборвалось. Это засада! Напали на вигила! Жив ли он? Человек успел схватить мою руку и ловким движением взметнул меня на свою спину. Я не смог даже пошевелиться. Это был неизвестный мне прием борьбы. Я залился слезами.
– Не плачь, мальчик! – успокоил меня незнакомец. – Я не причиню тебе зла. Но для беседы, которая ведется там, не нужны свидетели.
– Знай бы я раньше, – вдруг послышался незнакомый мне голос, – можно было бы устроить представление…
– Чем позднее, тем лучше! – ответил Багор.
– Прощай!
Голос ночного гостя звучал уже в отдалении, и лишь тогда разжались держащие меня пальцы. Я был мягко опущен на землю. Человек со шрамом исчез.
Я бросился к вигилу.
– Что это за ночные гости?! – недоумевал я. – Что это за представление?
– Гости как гости! – неопределенно промычал Багор. – Правда, сегодня я их не ждал, хотя был им рад. Это мои друзья и покровители.
– А чем я им помешал?
– Ты – ничем. Но они предпочитают обходиться без лишних свидетелей. Таковы их капризы, которые приходится уважать. Не обижайся. Этот человек причинил тебе боль?
– Нет. Но кто он все-таки? Гладиатор?
– Вот тут ты угодил в хлеб, как тот юный балеарец[278], которого кормили тогда, когда он со ста шагов попадал в хлеб из пращи.
– Угощайся!
Вигил протянул мне лепешку, и я вонзил в нее зубы. От волнения я сильно проголодался.
– Да, – продолжал он, – мой покровитель почему-то обожает этих германцев и галлов, и сам он чем-то на них похож. Он жаждет публичной славы. Рим для него арена. А теперь вываливай свой улов, пока он не протух.
Я попытался вспомнить все по порядку. По мере того как рассказ мой продвигался к концу, лицо вигила становилось все более мрачным и озабоченным. Уже светало, и он загасил светильник.
– Глупый щенок! – произнес он, когда я закончил. – А если бы тебя заметили, где бы тогда тебя искать! Да прекрати ты наконец чесаться!
– Репьи! – объяснил я. – Не стоило мне прыгать! Подумаешь, тайна – амфоры с маслом!
– Да ты ничего не понял! Это земляное масло[279]! На нем не жарят рыбу! Им не натираются атлеты! С помощью земляного масла киликийские пираты сожгли несколько кораблей Гнея Помпея во время его последней экспедиции.
– А почему оно так называется?
– Потому что бьет из земли.
Мое невежество всегда действовало на него успокаивающе. Да и можно ли сердиться на юнца, не видевшего земляного масла?
– Его называют черной земной кровью, – продолжал Багор. – Оно бурлит глубоко под землей в ее жилах, но иногда выбивается наружу и самовозгорается. Тогда его уже ничем не загасить. Маги – так персы называют своих жрецов – торжественно поклоняются ему. Но это недобрый огонь. В годы проскрипций Красс прибег к его услугам. Он поджигал дома лиц, внесенных в списки, а потом скупал участки за полцены. Видимо, патриций задумал нечто подобное.