Пока мы вели пленника, я его разглядывал. И были на ногах у него сапоги с загнутыми носами, на теле плащ, каких не носят ни у нас, ни в стране Ретену. И был он лицом бел, и бороду имел не черную, а рыжую.
Воины при виде нас вставали и шли за нами толпой. И кто-то из идущих сзади сказал:
– Мне бы такого крепкого раба!
На шум голосов из шатра своего вышел Ренси. Вытерев жирные от гуся ладони о края одежды, он упер их в бока и сказал:
– Это лазутчик! Ведите его за мной.
Он важно зашагал по направлению к шатру носителя знамени[293] Ипуки. Увидев нас с пойманным, Ипуки сказал Ренси:
– Возвращайся к своим воинам.
Обращаясь к нам, держащим пойманного, он добавил:
– Ведите его!
И мы повели пойманного к шатру царского сына, стоящего над воинством Сета. А Ипуки, носитель знамени, шел впереди нас.
Пока мы шли, послышалась труба подъема, и воины, поднявшись и взяв оружие, выходили на дорогу, чтобы строиться. На месте шатра царского сына лежали колья и покрывавшие их ковры. Сам же царский сын, как нам сказал старший писец, удалился к своему отцу Рамсесу, да будет он жив, здрав и невредим.
И пришлось нам идти к царскому шатру. И когда мы дошли до него, успела повернуться тень[294].
Шатер, покрытый желтыми кожами, а сверх них коврами из голубой шерсти, возвышался перед нами как гора. Вход охраняло четверо шарданов с обнаженными мечами.
Ипуки, носитель знамени, не осмелился приблизиться к шатру, а в двадцати локтях от него пал животом на землю, ожидая, когда выйдет царский сын. Мы же стояли, крепко держа пойманного.
И вот распахнулась багровая завеса, и из шатра вышел – нет, не царский сын, – а сам Рамсес, царь Верхнего и Нижнего Египта, да будет он жив, здрав и невредим. Был он ростом выше любого на две головы, телом могуч и лицом прекрасен. Мы с Сенмутом закрыли глаза, чтобы вид Благого Бога нас не ослепил.
Прошло немного времени, и по исходящему от Благого Бога благоуханию мы поняли, что он к нам приблизился, а затем услышали его божественный голос и слова, обращенные к пойманному:
– Кто ты такой?
Презренный не пошевелился.
– Я тебя спрашиваю, кто ты такой? – повторил Благой Бог.
Презренный молчал.
И в это время послышался знакомый нам голос Ипуки:
– Дозволь мне, праху твоих ног, поговорить с ним по-своему!
Кажется, Благой Бог кивнул или дал какой-нибудь другой знак, ибо Ипуки крикнул нам:
– Валите его на землю! Палок!
Открыв глаза, я крепче схватил пойманного, чтобы опрокинуть его на землю. И в это мгновение он заговорил:
– Не надо. Теперь вы в силках, как зайцы, и мне нечего скрывать. Я послан его величеством царем хеттов Муваталли, чтобы следить за вашими воинствами. Мой повелитель стоит за Кадешем, а вместе с ним находятся войска Арцавы, Масы, Кизаутни[295], Угарита[296], Кадеша. Нет ни одного царства, которое не послало бы к Кадешу своих войск.
Оглянулся его величество, и все, кто были с ним рядом, телохранители и слуги, хранитель знамени Ипуки и я с дядей Сенмутом, взглянули в ту сторону, куда было обращено лицо Благого Бога, и все увидели, что из-за белокаменных стен Кадеша выкатились колесницы, по два человека в каждой, и не было им числа. За колесницами шагали копейщики и стрелки из лука во множестве, подобном песку.
И ударили вражеские колесницы по воинству Ра. Пришло оно в смятение и обратило тыл, воины стали бежать как овцы. Воинство же Амона было за рекою и не могло помочь бегущим. Воинство Пта было еще дальше к югу, воинство Сета шло по дороге, не догадываясь о происходящем.
И поняли все мы, что владыка Верхнего и Нижнего Египта, возлюбленный Амоном Рамсес, да живет он вечно, окружен вместе со своими телохранителями и слугами. И в том же окружении оказались мы с дядей Сенмутом и пойманный нами презренный лазутчик.
Тогда взмолился его величество к отцу своему Амону, и мы, маленькие люди, уподобились услышать, как бог-сын разговаривает с богом-отцом:
– Что же случилось, отец мой Амон? Совершал ли я что без ведома твоего? Разве не воздвиг я тебе храмы на миллионы лет и не принес тебе в дар все страны, чтобы наполнить твои алтари приношениями? Почему же против меня ополчились чужеземцы и я остался без колесничих и без войска?
Пока он это все говорил, развернулась часть хеттских колесниц и направилась прямо на нас. И прервал бог-сын беседу с богом-отцом и востребовал своего щитоносца Менну.
А Менна бежал, объятый страхом, бежали и другие – хранитель царского опахала, шарданы и носитель знамени Ипуки. Ибо нет ничего ужаснее, когда несутся разъяренные кони и колеса вот-вот разрежут тебя пополам.
Фараон Рамсес II в битве при Кадеше. Прорисовка рельефа Рамессеума, Луксор
Тогда обратил на меня его величество свой перст и сказал:
– Быстрее приведи мне моего коня, привязанного у шатра.
Я бросился исполнять приказание его величества. И только конь был подведен, как его величество вскочил на коня и погнал его вскачь.
Оглянувшись, я увидел, что колесницы совсем рядом, и побежал, как бежали все до меня. Только Сенмут стоял, держа пойманного, потому что никто ему не приказал его отпускать.
Пробежав, наверное, с пол-итру[297], я оглянулся и увидел, что за мною никто не гонится. Хеттских колесничих не заботили такие черви, как я. Несколько колесничих направились в погоню за его величеством. Другие же, сойдя с коней, бросились в царский шатер. Его богатства, которые они грабили, спасли жизнь мне и другим беглецам.
Перейдя через мелкую в этом месте реку – имя ее Оронт, – я сел, прислонившись спиною к дереву, и в этом положении заснул.
Утром меня разбудил сотненачальник Ренси, который вел нашу сотню, чтобы занять место на берегу реки.
– Что ты здесь делаешь? – проговорил он в гневе.
Я рассказал ему все как было, объяснив, что не сам бросил пойманного, а его величество приказал мне отойти и подвести коня.
– Тебе! – вскричал Ренси, завидуя моему счастью. – Ты хочешь сказать, что ты держал золотую узду Победы над Фивами?[298]
– Его величество сказал просто коня, – ответил я скромно.
– Становись в строй, – распорядился Ренси.
Я поспешил выполнить приказание, радуясь тому, что избежал наказания палками.
Еще несколько дней мы стояли на берегу Оронта. Хеттский царь, узнав, что его величество спасся, не стал больше на нас нападать. И его величество Рамсес, да будет он жив, здрав и невредим, также не возобновлял наступления, я думаю, потому, что не хотел рисковать оставшимся войском.
На тридцать второй день после того, как мы покинули крепость Пути Хора, нам было приказано строиться по своим воинствам и сотням. Возвращаясь в царства свои, впереди шел его величество. За ним шли шарданы, кроме тех, что пали или перебежали к хеттам. Потом двигалась половина воинства Амона. За нею воинство Пта. Последним было воинство Сета. От воинства Ра никого не осталось.
Мы возвращались той же дорогой, которой шли к Кадешу. Но она была пустой. И никто не встречался нам по пути. В сердце моем не было радости, потому что рядом не было Сенмута. Я вспоминал его рассказы, его шутки, и слезы заполняли мои глаза, как вода Нила, хлынувшая на высохшее поле.
Лисица
На юго-западе Пелопоннеса, южной оконечности Греции, лежала гористая страна Мессения, на востоке граничившая с Лаконикой. Много столетий спартанцы воевали с мессенцами, стремясь превратить их в илотов. Героем второй Мессенской войны (VII в. до н. э.) был мессенский вождь Аристомен, которого называли «лучшим из эллинов». Вместе со своими воинами он укрепился на горе Гира, но во время одной из вылазок попал в плен.
Аристомен с усилием приподнял голову. Кровь текла по лбу и заливала глаза. Раны на голове, наверное, не опасны, но правой рукой не пошевелить. Кажется, она сломана выше локтя.
Память вернула Аристомена к тому, что было утром. Он шел узкой тропинкой над нависшими скалами. Чуть ли не наступая ему на пятки, за ним шагали спартиаты. Когда Аристомен приостанавливался, чтобы передохнуть, острие меча упиралось ему в лопатки. Невыносимо хотелось пить. Перед тем как покинуть лагерь, спартанцы позавтракали. Он видел, как они ели, пили вино. Младший из них, подобрее, протянул Аристомену фиал. Но старший, злобный, как цепной пес, вырвал его из рук. «Кур перед смертью не поят!» – произнес он с кривой ухмылкой.
По дороге конвоиры заспорили. Нещадно палило солнце, и младшему надоело идти по жаре: он решил заколоть пленника. Но старший настоял на своем. Аристомен слышал, как он сказал: «Этот не заслужил легкой смерти!»
Аристомен уже тогда понял, что его ведут к Кеаду. Одно это слово могло внушить ужас. Близ этой пропасти не встретишь живой души. Говорят, даже птицы не вьют вокруг Кеады гнезд.
Аристомен остановился на самом краю пропасти. Камешки посыпались из-под ног. Он невольно закрыл глаза. Старший спартанец заметил это и злорадно прошипел:
– Ага! Струсил! Зря тебя называют Неустрашимым.
Аристомен хотел было ответить, что обязан своему прозвищу не помощи предателя, не расправе над беззащитными пленниками, но победам в открытом бою. Он не успел и рта открыть. Младший спартиат крикнул: «Кончай!» И Аристомен ощутил толчок в спину. Последнее, что он услышал, падая, было: «Лети в Аид!»[299]
…Ладонью левой руки Аристомен стер со лба и щек запекшуюся кровь, потом медленно открыл глаза. Над ним в вышине был голубой клочок неба, круглый, как щит. Кое-где выступали зеленые ветки. Один из этих росших на краю обрыва кустов спас Аристомену жизнь. Лучше бы разбиться насмерть. «Из Кеады еще никто не возвращался». Так сказал этот пес. Аристомен на дне глубокого, расширявшегося книзу каменного колодца. Даже если бы у него не