была повреждена рука, ему бы все равно отсюда не выбраться.
Как хочется пить! Губы распухли. Гортань воспалена. Хотя бы один глоток воды перед смертью! Аристомен перевернулся на грудь и пополз, стараясь не причинять боли сломанной руке. Он искал воду, хотя и понимал, что здесь ее нет: кругом все голо и сухо. Хотя бы одну каплю воды!..
Что-то зашуршало. На камне появилась ящерица. Она взглянула на Аристомена своими маленькими желтыми глазками и молниеносно исчезла в расщелине.
– Куда ты бежишь, ящерица? – прошептал Аристомен. – Я бы тебе не сделал зла…
А что там белеет впереди? Груда человеческих костей… Оскаленный череп… Аристомену стало страшно. Волосы зашевелились у него на голове. «Как тебя звали, соратник? – подумал он. – Умер ли ты сразу или искал воду, как я? Может быть, кричал, звал на помощь. Эхо усиливало твой голос. А пастухи наверху бежали, словно за ними гнались злые духи».
Аристомен отвернулся, чтобы не видеть череп и пустые глазницы. «Такая участь ждет и меня. Моя душа будет скитаться по свету до тех пор, пока после землетрясения не обрушится скала и не покроет моих костей».
Аристомен закрыл глаза. Ему вспомнился Андрокл. Правильно говорят мудрецы: не называй человека счастливым, пока не узнаешь, какой у него конец. Андрокл испытал неисчислимое множество бед. Спартанцы сожгли его дом, замучили сестру, убили мать. Три года он был в плену и добывал руду под землей. А вот смерть у него была легкой. Андрокл умер от ран среди друзей. Обнимая Аристомена холодеющей рукой, он сказал: «Воин должен быть не только львом, но и лисицей». Это были его последние слова. «Да, Андрокл прав. Мало одной отваги. Спартанцы перехитрили нас, подослав в отряд этого хромого илота. Во время боя он ударил меня сзади камнем, и я попал в руки врагов».
Аристомен приоткрыл глаза. Что-то огненно-рыжее возникло в нескольких шагах от него. Лисица? Откуда она здесь? Это предсмертное видение: он подумал о лисице, и она пришла. Скоро он увидит воду. Как Тантал, наказанный небожителями, он будет стоять по горло в воде и терзаться жаждой. Вода отступит, когда он захочет сделать глоток. А потом появятся скорбные тени друзей. Что ответит Аристомен на их молчаливый укор?
«Нет, друзья – ты, Андрокл, и ты, Фанас, быстрейший из эллинов[300], – я не боюсь вашего суда. Совесть моя чиста. Я принимал всех, кого Спарта сделала рабами. Вы скажете, я был беспечен. Но подозрительность во сто крат хуже беспечности. Она превращает самых близких людей в недругов. Нашелся один презренный предатель. Но ведь остальные илоты сражались как львы. И если бы…»
Аристомен пошевелился, и лисица побежала. Посыпались камушки, и один из них скользнул по спине. У выступа скалы лиса остановилась, повернув к нему острую мордочку.
Аристомен тряхнул головой, чтобы прогнать это видение. Но лисица не исчезла. Он понял, что это живая лиса. «Что тебе здесь надо? Ты голодна? Тебя привлек запах моей крови? Но как ты здесь оказалась? Ты же ведь не могла спуститься по отвесной скале, как ящерица? Или спартанцы поймали тебя в курятнике и сбросили вниз, как меня? А теперь ты ждешь моей смерти…»
Аристомен нащупал камень и поднял его. Взмахнув хвостом, лисица исчезла за выступом скалы. Он пополз за нею. Но лиса словно провалилась под землю. А Аристомену вновь стало казаться, что это было видение.
Скала, под которой лежал Аристомен, испещрена красноватыми пятнами. Такие пятна оставляет вода. Нет, не дождевая. Здесь был источник. Он иссяк или изменил направление. А может быть, вода здесь, в скале?
Аристомен занес руку, чтобы ударить по красным пятнам. Но камень выскользнул из ослабевшей руки и упал в кусты. Поглядев туда, куда упал камень, Аристомен заметил за кустами какое-то углубление.
Аристомен подполз к кустам и отодвинул плечом колючие ветки. Нет, это отверстие не похоже на лисью нору. Запахло сыростью. «Где-то здесь должна быть вода… – подумал он и облизал пересохшие губы. – Неужели вода?»
Аристомен просунул голову и плечи в отверстие, но его остановила мучительная боль в руке, и на какое-то мгновение он потерял сознание. Очнувшись, он сделал еще одно движение. Теперь все его тело было в норе. «А что, если это тупик и я не смогу выбраться назад? Не лучше ли, умирая, увидеть клочок неба?» И все же он продолжал двигаться вперед.
Ход едва заметно расширялся. Вскоре Аристомен смог передвигаться на четвереньках. «Какой здесь мрак! А что, если это спуск в Аид и я живым, как Одиссей, окажусь в царстве мертвых. Но в Аиде текут Ахеронт и Лета[301]. И я напьюсь, напьюсь, напьюсь!»
Ход стал еще шире и выше. Аристомен смог наконец подняться во весь рост. Шатаясь от усталости, наталкиваясь на стены, он брел и брел, пока его ступни не ощутили ледяной холод.
Вода! Аристомен лег на землю и сделал первый глоток. Вода! Она прекраснее нектара, который, как говорят, пьют боги на Олимпе. Нет, это не вода Леты, один глоток которой заставляет забыть обо всем, что было с тобою. Аристомен вспомнил о жизни и о долге перед живыми. Напрасно ликуют спартанцы, празднуя свою победу. Напрасно приносят благодарственные жертвы богам, уверенные, что теперь все мессенцы станут илотами. Осажденные на горе Гира уже не ждут Аристомена. Они видели, как спартанцы его уводили. Никому не удавалось вырваться из их рук. А он вернется. И они сочтут его спасение чудом. И он поведет их в бой. Теперь он будет осторожнее и хитрее. Осторожность – это не подозрительность. А хитрость – просто знание жизни, умение отводить удары судьбы.
Аристомен шел по щиколотки в воде. Рано еще думать о мести врагам. Есть ли у этой пещеры выход? Или он будет идти, пока не ослабеет от голода? Но лиса… Не этим ли путем ты пришла в Кеаду? Лиса? Лисонька! Где ты?
«Что-то белеет там впереди. Неужели опять кости? Кто-то до меня искал выход из Кеады и не нашел?..»
Нет, это не кости. Это луч света. Он пробился сквозь отверстие, заросшее зеленью. Протянув вперед здоровую руку, Аристомен шел навстречу свету. Чтобы не задеть головой каменный свод, он пригнулся и, ударяясь плечами о камни, но не ощущая боли, побежал.
Наконец пальцы нащупали ветви. Он отодвинул их головой.
Первое, что он увидел, был хвост лисы – огненно-рыжий, как солнце, зовущий, как жизнь.
Гидна
В основе рассказа – действительное событие эпохи греко-персидских войн (500–449 гг. до н. э.). Ныряльщик Скиллий и Гидна – исторические лица.
Держась обеими руками за борт лодки, Скиллий отдыхал. Волны принимали тяжесть его тела; гудело в ушах, словно бы над головой вился рой невидимых пчел, а в глазах возникали, переплетаясь друг с другом, разноцветные круги. Как и все люди моря, Скиллий знал приметы и верил им. Опущенные вниз края разноцветной дуги указывают направление, откуда должен подуть ветер. Но та радуга, кажется, его обманула. На прибрежных платанах не шелохнется ни один листочек. В небе ни облачка. Все застыло в угрюмой неподвижности.
– Пора, господин! – Из лодки высунулась взлохмаченная голова с оттопыренными ушами и толстыми, как у всех добродушных людей, губами. – Скоро полдень, а наш мешок еще не полон.
– Ты смеешься. Я уже спускался дважды.
– Если не спустишься еще раз, мы не заработаем и на амфору вина.
Спор, так звали раба Скиллия, конечно, преувеличивал. Если продать губки, которые сегодня добыл Скиллий, можно купить не амфору, а целый пифос вина, но ведь, кроме вина, людям нужны и хлеб, и соль, и масло, и шерсть, и лен. А тому, кто добывает губки, не обойтись без серы, придающей им белизну. Да мало ли еще что может понадобиться человеку, у которого молодая дочь? Раньше Спор тоже опускался под воду, и Скиллию было легче. Но случилось несчастье. Какая-то рыба схватила Спора за пятку. Нога раздулась и посинела. Пришлось отрезать половину ступни, чтобы спасти Спору жизнь. Спор остался жить, но теперь он не пловец и не ныряльщик. Осталось ему только дела, что сидеть в лодке, держать канат и вытаскивать Скиллия из воды.
– Давай, – недовольно проворчал Скиллий.
Спор быстро перекинул за борт веревку с тяжелым плоским камнем на конце и подал ныряльщику кривой нож.
Скиллий зажал нож между большим и указательным пальцами левой руки, остальными по-прежнему держась за край лодки.
– Масла! – приказал он, подтянувшись.
Спор поднес к его губам амфору. Скиллий ощутил хорошо знакомый ему горьковатый привкус оливкового масла. Без масла во рту ни один ныряльщик Скиона не решился бы спуститься на дно. Почему-то считалось, что оно предохраняет не только рот, но и нос и уши от быстрого перехода к глубине.
Теперь Скиллий уже не мог говорить. Он только сделал привычный знак головой, и Спор тотчас же отпустил веревку. Тяжелый груз потянул канат на дно и вместе с ним Скиллия. Перед глазами ныряльщика замелькала зеленоватая масса воды, зарябили светлые стайки рыбок. В этом месте было не глубже двадцати локтей, и через несколько мгновений ноги Скиллия коснулись дна.
Скиллий выплюнул масло и наклонился. Если бы кто-нибудь мог видеть сквозь толщу воды, он принял бы Скиллия за сборщика цветов. Губки, нежные, светло-желтые, покачивались перед его глазами, как фантастические, сказочные растения. Скиллий переползал на коленях от одной губки к другой, срезая их быстрыми и точными ударами.
Перед тем как класть губки в кожаный мешочек, привязанный к поясу, Скиллий их слегка встряхивал. В порах губок прячутся маленькие рачки, рыбешки. Если не вытрясти их, они погибнут. «Бегите, малыши!» – думал Скиллий, встряхивая губку.
Но в легких уже кончался воздух. Скиллий дернул веревку, и сразу же она поползла вверх. Ныряльщик схватил обеими руками камень и отвязал его. Потом он дернул два раза за веревку и пропустил ее между ног.
Подъем был труднее, чем спуск. Наверное, потому, что не хватало воздуха. Наконец голова пробила водную толщу, и Скиллий быстро, жадно задышал. Спор подхватил Скиллия за плечи и одним рывком втащил в лодку.