Стоявший со мною рядом человек надвинул на лоб войлочную шляпу и расхохотался.
– Какая простота! – воскликнул он сквозь душивший его смех. – Они… ха-ха-ха… они хотят увидеть Верреса! А его не разбудит и гром Юпитера. Ха-ха! Веррес пировал всю ночь!
– Это ему так не пройдет! – крикнул узколицый юноша в измятом гиматии. – Одно дело – наши храмы и наши дома, а другое – флот. Подумать только: выпустил корабли с половиной матросов. Да и оставшиеся едва держались на ногах от голода.
– От голода? – переспросил я удивленно. – Сицилия – житница Рима. Я слышал, что нет земли богаче сицилийской, и вдруг…
– Но нет и богатства, которым можно насытить Верреса, – перебил человек в войлочной шляпе. – Веррес – бездонный пифос. Все, что ему попадается на глаза, перекочевывает в его дом – золото, серебро, статуи, молодые рабы. Веррес превратил весь остров в свой обеденный стол. Он пожирает наше достояние и наши жизни, как циклоп.
В голосе незнакомца было столько убежденности, что я невольно проникся к нему уважением. Он назвал себя. Его звали Лисандр, по профессии он был учителем. Узнав, что мы из Италии, Лисандр спросил о новостях. Я сказал, что мы прибыли по торговым делам, что в Италии теперь спокойно, потому что презренные гладиаторы разбиты.
– Почему презренные? – перебил Лисандр. – Если бы Спартаку удалось высадиться на Сицилии, мы бы по крайней мере избавились от Верреса и других сулланских негодяев.
Опять Сулла! Как я его ненавидел. И тут я признался незнакомцу, что на Сицилию меня привели не торговые дела, а отцовская боль, что мой сын, сражавшийся под знаменами Спартака, теперь в каменоломнях, что у меня письмо к Верресу от Цезаря, но я не знаю, как его использовать.
– Не советую тебе иметь дело с Верресом, – отозвался Лисандр подумав. – Мне кажется, что твоего сына могут спасти лишь Палики.
Имя это мне ничего не говорило, но по тону, с каким оно было произнесено, я понял, что это какие-то могущественные лица, для которых на Сицилии нет преград.
К вечеру я вернулся на корабль, где оставил Лувения. Узнав о данном мне совете, он нашел его разумным. Оказывается, в то время, когда я пребывал на агоре, он встречался с сиракузскими торговцами, и они тоже посоветовали отправиться к Паликам, и даже подсказали, как их найти. Выяснилось, что Палики не люди, а боги, или, вернее, местные герои, которым испокон веков поклонялись древние обитатели острова сикулы.
Наутро мы отправились к Паликам.
С высот Эпиполиса, так называлось предместье Сиракуз, я увидел величайший после Александрии город, голубое зеркало бухты, окаймленное розовеющими рядами колонн. Они тянулись вдоль берега на целые стадии, оживляемые зеленью общественных садов. То там, то здесь виднелись статуи, вознесенные на пьедесталы раболепием и трусостью. Среди этих монументов, говорят, была и фигура Верреса, который мог из преторского дворца любоваться собственным изображением.
Осталась позади стена, воздвигнутая Дионисием Старшим, тем самым тираном, о котором передают столько басен. Я их запомнил со школьных лет. Но никто ведь мне не говорил, что воздвигнутая им стена достигает 180 стадиев и, чтобы обойти город, потребуется целый день.
Мы вступили в оливковую рощу, которой не было видно ни конца ни края. На обочинах каменистой дороги стояли рядами повозки. Откормленные ослики лениво помахивали хвостами, отгоняя мух. Угрюмые рабы подносили огромные корзины, полные спелых плодов. Подобную же картину сбора урожая можно было наблюдать и у нас в Италии. И пейзаж был таким же, с той лишь разницей, что у нас, в Брундизии, не маячила белоголовая громада Этны. Чем ближе мы к ней подходили, тем чаще встречались кучи золы, пористых обгоревших камней – следов частых здесь извержений. Но они не препятствовали плодородию, а, кажется, ему способствовали. Нигде не были так прекрасны сады, и ветви нигде так не обвисали под тяжестью яблок, груш, смоквы.
И сразу же, без перехода, нашему взору открылась безжизненная, словно бы опустошенная недавно промчавшимся вихрем, долина. Вдали синело озеро, откуда доносилось удушливое испарение.
– Фу! – сказал Лувений, затыкая нос. – Не могли они себе избрать лучшего места!
– О ком ты говоришь?
– О Паликах. Ведь их храм, как мне объяснили, у этого вонючего озера.
Примерно в стадии от озера высилась одинокая черная скала, издали напоминавшая чудовищного дракона. Ваятель-ветер даже высек ей пасть и впадину глаза. Казалось, это Тифон, пробивший землю, чтобы бросить вызов богам, застыл в бессильной своей угрозе.
– Смотри! Лестница! – воскликнул Лувений.
Да, это были ступени, вырубленные в скале, притом достаточно широкие, чтобы принять нас двоих, хотя и осыпавшиеся в некоторых местах. Лестница в совершенно пустынной местности, без единого строения показалась нам чудом. Кто вырубил ступени и зачем?
Ступени, вившиеся вокруг скалы, внезапно оборвались. Мы оказались перед черным отверстием.
– Вот оно что, – протянул Лувений, почесывая затылок. – Подземный храм.
– Пещерный! – поправил я его. – Может быть, здесь, как в далекой Таврике, приносят в жертву чужеземцев?
Я растерянно взглянул на Лувения.
– Нет! – сказал он, видимо поняв мои страхи. – Это не пещера циклопов. Хотя, – он потянул ноздрями, – как будто пахнет жареным. Погоди. Когда мы с тобой ели в последний раз? Кажется, это было у тебя дома.
Действительно, в последний раз мы обедали в Брундизии. Только два дня прошло с тех пор, как я принял решение отправиться в Сицилию, а сколько привелось увидеть и передумать!
– Эх, – сказал Лувений, – зайца кормит храбрость! Он исчез в черной дыре. Я двинулся за ним. Темнота. Внезапно впереди что-то обрушилось.
– Проклятье! – послышался раздраженный голос.
– Упал?
– Нет, споткнулся, – ответил Лувений. – Поразбросали овец. Держись правее.
– Может быть, это та овца, которая спасла Одиссея? – полюбопытствовал я.
– Не думаю! То была живая, а эту кто-то прикончил и вытащил внутренности. Не к добру это.
– Что?
– Споткнулся. Постой! Да я вижу огонь! Значит, мы на правильной дороге. Путеводная овца и огонь…
Мы вступили в огромный зал, должно быть, образованный подземной рекою, а может быть, вырубленный людьми. В дальнем его конце, освещенные пламенем факела, мелькали две фигуры. Подойдя ближе, мы увидели рыжебородого человека, простершегося перед алтарем. Второй, размахивавший факелом, был тощ, как жердь. Седые космы спадали ему на лоб, изборожденный резкими морщинами.
– Мир вам, – сказал я.
Гулкое эхо повторило: «Мир!»
– А что мы с тобою принесли Паликам? – шепнул Лувений. – У нас нет ни овцы, ни вина, ни масла.
Видимо, у жреца был тонкий слух.
– Палики, – сказал он торжественно, – приемлют все дары, но больше всего им приятны цепи.
Мы переглянулись. Что это может значить?
– Я вижу, вы чужеземцы, – продолжал жрец, – и не знаете наших обычаев. Взгляните, что пожертвовал Паликам этот человек.
Мы увидели на алтаре кандалы с железными кольцами для ног.
– А здесь, – жрец взметнул над головою факел, – дары таких же, как он, обретших свободу невольников.
Обратив взгляд в указанном нам направлении, мы увидели целую груду заржавленных цепей. Очевидно, Палики были покровителями рабов. А этот рыжебородый, видимо, выкупился. А может быть, бежал от жестокого господина?
– Да, – протянул Лувений, покачивая головой. – Сколько лет должно было пройти с тех пор, как начала расти эта куча!
– Ровно четыреста, – отозвался жрец Паликов.
Разумеется, ни я, ни Лувений не ожидали ответа.
– Так давно уже восставали рабы? – удивился Лувений.
Жрец повернул к нему голову.
– Нет, не рабы, а сикулы, – сказал он. – Нам принадлежал этот прекрасный остров до того, как на его берегах обосновались финикийцы и эллины. Святилище это основал наш царь Дукетий, и мы чтим его самого как бога. Он освободил сикулов и создал их государство. Об этом сейчас мало кто помнит. Когда остров был захвачен римлянами, они навезли сюда массу рабов, главным образом сирийцев. Их освободил Евн, также провозгласивший себя царем. Куча цепей увеличилась. Затем поднял рабов Афинион. Это было при моем отце, служившем здесь Паликам. С тех пор гора цепей не растет. Рабы смирились со своей долей…
– О чем ты говоришь! – возмутился Лувений. – У нас, в Италии, тысячи рабов взялись за оружие. И я сам был на Везувии сразу же после того, как там укрепился Спартак…
Жрец поднес палец к губам. Видимо, он нас предостерегал. Но, когда Лувений входил в раж, его трудно было остановить.
– Спартак намеревался освободить и рабов Сицилии. Эта куча заполнила бы всю пещеру, если бы…
Он замолк лишь тогда, когда я его дернул за руку. Но он уже сказал слишком много. Рыжебородый, поцеловав основание алтаря, встал. Глухо звучали его шаги.
– Нас посещают разные люди, – извиняющее произнес жрец. – Я не знаю, кто прислал вас…
Лувений потирал пальцами переносицу, видимо что-то мучительно вспоминая. Потом губы его расплылись в улыбке, и он выкрикнул:
– Тот, кто прислал меня, сказал: «Иди к Паликам и скажи их жрецу: «В мире есть много чудес…»
– «…но нет ничего прекраснее свободы», – продолжил жрец. – Меня до сих пор удивляет, как Спартак узнал слова гимна, сочиненного хромым сикулом-учителем для воинов Дукетия. С этим гимном они побеждали и шли на смерть. Не иначе на Везувии был кто-нибудь из сицилийцев. А теперь я хочу знать новости…
– Я принес добрые вести, – сказал Лувений. – Спартак движется на Север, чтобы обмануть римлян. Но он твердо решил переправиться на остров и ждет встречи. Все ли для нее готово?
– На виллах запасено оружие, – отвечал жрец. – Уже восстали рабы Стробила…
– Стробила… – перебил я. – Ты не ошибся?
– Стробила из Триокалы, – спокойно повторил жрец. – Его называют вторым Дамофилом. Нет на острове человека более ненавистного, чем он, не только невольникам, но и свободным. Триокальцы жаловались на него Верресу, предостерегая об опасных последствиях жестокости. Но наместник взял Стробила под защиту и даже открыл ему запоры «пещеры циклопа» – так сиракузцы называют дворец наместника. А тебе известен Стробил?