лчаса увидела его лицо. Хорошее доброе лицо мужчины, которому не дашь его сорока девяти лет. Но главное — глаза. Как он смотрит на меня! Когда встретилась с ним взглядом, мне вдруг показалось, что увидела себя в печальном зеркале, увидела себя, такую, как мне, вероятно, суждено было прожить свою жизнь.
Рано утром Вера сидела рядом с Лиором на переднем сидении. По круто петляющей дороге автомобиль спускался к Мёртвому морю. «Если найдётся, где переночевать, и ты не выгонишь меня». Не выгонишь! Да я бы тебя оставила не до утра, а до конца времён! Господи! Что могли рассказать девчонки из студенческой группы? Что они знают? Удовольствие? Как вообще это можно назвать таким прозаическим словом, когда радость и счастье вливается в каждую клеточку тела. Не только в живую. В ногти, в кончики волос! И уже совсем предел, когда душа внезапно с радостным стоном покидает тело и медленно возвращается, чтобы снова покинуть и рассказать о других прекраснейших мирах. Что там говорить о девчонках, если даже у классиков мировой литературы она не видела соответствующего описания. А как ему быть, если в самых совершенных, самых объёмистых словарях нет нужных слов для этого? Ещё не придуманы. И всё это узнать только в тридцать девять лет? Лиор, Мнесвет, где ты был все эти годы?
Но что удивительно, простонародная речь с постоянным этим «понимаешь», отсутствие формального образования, и при этом такая аристократическая деликатность и обволакивающая нежность. И такая врождённая интеллигентность.
Он столько раз приезжал в нашу гостиницу. Как же случилось, что ни разу не попал к ней на массаж? Ни разу не встретила его. А вчера. В течение получаса упрекала себя в том, что пациента посчитала мужчиной. Еще не зная, что значит мужчина. Кто ей подарил его? Лиор. Мнесвет. Общались они исключительно на иврите. Только Мнесвет она произнесла по-русски, и объяснила, что это точный перевод его ивритского имени Лиор.
Она положила свою левую руку на его ладонь, покоящуюся на рычаге ручного тормоза.
Лиор быстро взглянул на неё. На такой дороге и профессионалу нельзя отвлекаться. Он улыбнулся своим мыслям. Нельзя отвлекаться. Было бы хоть малейшее место, где можно спокойно остановиться, он бы отвлёкся! Но змея дороги вырублена в скалах. Невероятно. Ведь он уже далеко не мальчик. Весь вечер. Вся ночь почти без сна. А он так хочет её, что остановился бы, не задумываясь, было бы где остановиться. Сколько раз он лечился в этой гостинице. Как же это случилось, что ни разу не попал к ней на массаж? Ни разу не увидел её. Судьба… Или невероятно драгоценный подарок достаётся только после очень долгого ожидания?
За очередным поворотом открылся вид на Мёртвое море. Солнечный диск полностью выплыл над серо-лиловыми горами Моава. Широкую, золотом сверкающую дорогу, солнце вымостило от иорданского берега к израильскому. Красота какая!
— Вера, у меня ещё четыре дня в гостинице. Три массажа, понимаешь. Первое, я потребую, чтобы все три массажа были у Веры. Второе, попытаюсь связаться с сыновьями, выяснить, когда им удастся вырваться к моим старикам, чтобы я, понимаешь, смог, познакомить всех с моей женой.
Он на мгновенье умолк, удивившись, что впервые после гибели Зивы, даже не подумав об этом, произнёс такие слова.
— Ну, и ещё одна небольшая бытовая деталь. У меня, понимаешь, годичный абонемент на симфонические концерты в филармонию. В течение года одиннадцать концертов. Срочно надо приобрести второй абонемент. И после концерта не обязательно возвращаться в Арад. Старики живут в Тель-Авиве. Но до моей квартиры в Бат Яме, понимаешь, от филармонии почти такое же расстояние, как до стариков. Да, ещё один уже серьёзный вопрос. Если ты хочешь сейчас сдать экзамены на разрешение работать врачом, то, понимаешь, нет никаких проблем. Я в достаточной степени состоятельный человек, чтобы ты могла оставить свою работу. А вообще, с твоими руками, если бы ты работала частно в своём кабинете, ты была бы миллионершей. Никакой врач с тобой сравниться не смог бы.
— Я знаю. Мне уже не раз говорили об этом. Поэтому начальство меня ценит и относится соответственно. Не думаю, что, став врачом, я окажу больным бóльшую пользу, чем оказываю сейчас. А о деньгах я как-то не думала. Массажа оставлять не следует. Ведь именно массаж подарил мне тебя, дорогой Мойсвет. Пусть пока всё остаётся, как есть.
Он взял её левую руку, несоразмерно крепкую кисть у такой изящной женщины, и нежно прижал к губам.
25.06.2013 г.
Обида(неоконченный рассказ-загадка)
Звонок. Закончен последний урок тригонометрии в выпускном десятом классе. В этой большой комнате, в этом классе одиннадцать лет назад, если быть точным, одиннадцать лет исполнится через два с половиной месяца, первого сентября, он провёл свой первый урок. Так началась его педагогическая деятельность. Тогда это был десятый класс женской школы, Учитель математики Иосиф Ефимович Коган вошёл в класс в своём поношенном офицерском кителе, левый пустой рукав которого ниже локтя был подвёрнут и прикреплен вверху английской булавкой. За пять студенческих лет бывшему офицеру не удалось приобрести гражданского костюма. И этот китель, и пустой рукав, и, шутка ли! — тридцать три девицы, среди которых было немало красивых и даже очень красивых, смутило начинающего учителя, к тому же застенчивого от природы. Смутили нескрываемые плотоядные взгляды некоторых красоток, раздевавших не учителя, а мужчину. Тем приятнее был взгляд одной из самых красивых девушек, Роны. Ободряющий, теплый, успокаивающий. Её большие глаза естественно, спокойно и щедро излучали доброту.
Ровно в три часа он должен встретиться с ней. К благодарным взглядам учеников, и чего греха таить, к тем самым взглядам некоторых девиц, он уже давно привык. Сейчас, торопясь, с улыбкой, иногда с шуткой отвечал на вопросы учеников, извлекаемые из доброго шума. Правой рукой взял классный журнал, той же рукой ловко подхватил портфель и, попрощавшись, пошёл в учительскую.
До встречи с Роной на станции метро ещё пятнадцать минут. Успеет. Он ненавидел неточность. Не все спокойно переносили его педантизм. Но другим он быть не умел. До чего же хочется есть. Хотя бы пирожок купить по пути. Нет, не успеет. Вот и утром не успел позавтракать. Надо полагать, Рона догадается принести какой-нибудь бутерброд.
Рона. Из всех его учениц в том году, а это шесть классов — два восьмых, два девятых и два десятых, около двухсот девочек, по математике и физике Рона была самой сильной. Тогда, начиная примерно с третьей четверти, он за умеренную плату стал давать частные уроки. А способных учеников из несостоятельных семейств вообще репетировал бесплатно. Уже года через два Иосиф Ефимович в городе слыл лучшим репетитором по математике и очень неплохо зарабатывал, хотя гонорар его был ниже, чем принято, и не менее половины его учеников были бесплатными. Все подготовленные им сдавали вступительные экзамены в ВУЗы только на отлично. В Роне он был уверен. Но всё же после окончания ею школы и до самых вступительных экзаменов в политехническом институте продолжал заниматься с нею. Более того, сопровождал семнадцатилетнюю девочку в институт на каждый экзамен. И пришёл с нею посмотреть список принятых абитуриентов. Рона увидела свою фамилию в числе принятых и с радостным возгласом обняла его, прижалась и неумело, но страстно поцеловала в губы. Это был не поцелуй благодарности, а поцелуй женщины. Он был ошеломлён. Он был счастлив.
Он безнадежно мечтал об этом с того самого дня, когда впервые начинающим учителем вошёл в класс. Но как он мог надеяться? Инвалид без руки, На восемь лет старше её, красивейшей девушки в классе. Тут же возле доски объявлений Рона призналась, что полюбила его в ту самую минуту, когда он вошёл в класс. И, хотя ещё не знала, что оно такое, желала его сильнее откровенно болтавших об этом одноклассниц.
Через месяц они поженились. Сразу после замужества дочки Ронина мама, врач-стоматолог, нанялась на работу на Колыме, где вот уже пять лет отбывал наказание Ронин отец, еврей, действительно каким-то чудом выживший в немецком плену.
Это был не медовый месяц, а нечто ещё не сформулированное. Не медовый, не шоколадный, не…, не…, а божественный. Не месяц, а бесконечность. Неистовые, ненасытные, неутомимые, но и неопытные. В конце ноября Рона поняла, что беременна. Немедленно помчалась к гинекологу. Попросила сделать аборт. Настаивала. После длительных объяснений врача о неопределённом будущем, после ещё более длительных увещеваний, превозмогая себя, согласилась сохранить беременность. Во время первых летних каникул родила девочку. Но какую! Весь персонал роддома сбегался посмотреть на необыкновенно красивого ребёнка, на ангелочка. Иосиф попросил Рону назвать дочку Женей. Так звали о его любимую одиннадцатилетнюю сестричку, погибшую в начале оккупации их города летом 1941 года. До чего же она была красивой! Девятилетняя Женечка сейчас такая же, даже немного похожа.
Уже три часа и три минуты. Где же Рона? Она ведь знает, как Иосиф относится к опозданиям. Они должны успеть на вокзал к электричке в три тридцать пять, чтобы в родительский день навестить Женечку в пионерском лагере для малышей.
Женечка перешла в третий класс. Как стройна и красива эта маленькая женщина! Действительно, она напоминает свою погибшую тётю. В их роду все были красивыми. И бабушка, папина мама, и папа, самый лучший хирург в их городе, и любимая Женечка, а о маме и говорить не приходится. Девчонки заглядывались на него. Но, воспитанный в консервативных традициях и почему-то застенчивый, он ни разу не воспользовался представившимися возможностями. Даже с выпускного вечера, на котором о своём желании ему однозначно призналась одноклассница, он ушёл без всяких приключений. А через несколько дней началась война.
Где же Рона? Три часа тридцать минут. Успеть бы на следующую электричку. До чего же он голоден!
А через несколько дней началась война. Отца сразу призвали в армию. Иосиф тоже рвался на фронт. Но в военкомате даже говорить не хотели с парнем 1924 года рождения, которому семнадцать лет исполнится только через два месяца.