Когда ему сообщили, что Лида попала в больницу, лежит без сознания, может умереть, он собирался в гости к своему старинному другу.
Все кубарем вспомнилось и ошеломило силой и свежестью. Ему казалось, что это давно не так живо, забылось, поросло, сгинуло. Он долго стоял, потрясенный не только новостью, но и своей реакцией.
По дороге в больницу Лида и Иосиф завернули в какую-то забегаловку, оказавшуюся вполне уютной. Лида то щебетала, не сводя с него восхищенных глаз, то замолкала и задумывалась, расфокусировав зрачки и уставившись на растопыренные в центре столика салфетки. Они заказали два кофе и сырники со сметаной и свежей малиной. Официант поставил заказ Иосифа не ему, а кому-то третьему, не сидящему напротив. Лида изумилась, одарила смуглого юношу испепеляющим взглядом и мгновенно сама переставила все как следует. Ей не хотелось отвлекаться от беседы.
– А-а-а-а, я поняла, – радостно взахлеб говорила она, – ты испугался, что со мной ты потеряешь всех своих многочисленных любовниц. Но это не так, – мы могли бы с тобой мирно дружить и не расставаться, а ты бы продолжал общение с ненасытной толпой.
– Да нет же, ты слишком хорошо обо мне думаешь… толпой… я не смог бы перетрахать такое количество.
– Ну… постепенно, не сразу… Глаза боятся, как говорится, а руки делают…
– А, ну руками мог бы, да.
Лида хохотала, Иосиф улыбался. Вдруг она погрустнела.
– Как ты мог так долго быть без меня? Ты меня не любишь? Ты совсем не скучал? Тебе не было меня жалко? – Ее голос стал прозрачным от слез.
– Все не так. Просто я уже старый, мне семьдесят лет. – Он долго и внимательно смотрел на нее. – Просто меня уже нет.
– Гете в восемьдесят сватался к Урсуле, и ничего…
– Все по-разному чувствуют себя… – Он опустил глаза.
– Ты не любишь меня и не хочешь, – с детской прямотой констатировала она. – Я расплачусь, мне надо разменять деньги.
Она подозвала официанта и попросила их рассчитать.
Лида вышла первой, ее волосы торжественно и победоносно развевались. Она не верила в то, что говорила.
Когда Лиду забрала «Скорая», я подумала, что надо сообщить ее родным или друзьям. На кухонном столе лежал ее сотовый, я внимательно изучила список контактов, это были имена и фамилии с пометками, не наводившими ни на какие мысли о родстве или близости. Только один контакт был помечен звездочкой избранного. Я даже помнила это имя, оно звучало на том нашем единственном чаепитии. В контакте было два номера, я выбрала домашний и с домашнего же, не откладывая, набрала.
После второго гудка ответил пожилой спокойный голос.
– Здравствуйте, Иосиф, – сказала я, – это вас беспокоит соседка Лиды, Анна Семеновна. Лиду только что по «Скорой» забрали в больницу. Мне показалось правильным сообщить вам об этом.
– Господи… что случилось?
– Боюсь, что все довольно серьезно, она была без сознания, и врач сказала, что хорошо бы ее вообще довезти…
– А в какую больницу? Хотя что я – тут одна… В какое отделение?
Голос был взволнованный.
Я не знала, в какое отделение.
– Думаю, там на месте определят. Возможно, в реанимацию. Вы не знаете, кому можно еще позвонить – родители, подруги?
– Нет, я не знаю. Спасибо!
– Да не за что.
В трубке послышались нервные гудки. Я еще раз придирчиво перечитала список, начиная с «аварийной службы» и заканчивая «я СПб», никем не прельстилась и оставила телефон там, где и взяла. Надо было выпустить Яшу, она забилась куда-то наверх, когда приехала «Скорая». Сначала я просто звала ее, обещая много вкусного. Потом, взгромоздившись на табуретку, я попыталась пошуровать там, но чуть не свалилась. Нет, вызывать «Скорую» еще и себе мне сегодня не особенно хотелось. Ладно, в конце концов, пусть посидит здесь, завтра я ее выпущу, когда приду поливать цветы.
Когда они пришли в больницу, их там долго мурыжили, посылали в разные кабинеты, но потом все-таки приняли Лиду, осмотрели, написали какое-то заключение и отправили с богом.
– Покажи-ка, – протянул Иосиф руку, – что там тебе написали.
Он бережно взял вдвое сложенный листок и пробежал глазами. Аккуратно свернул его и вернул Лиде.
– Иосиф, – сказала Лида, – можно я попрошу тебя о чем-то? Это очень важно для меня, а для тебя не имеет никакого значения.
– Можно.
– Я помню, что ты хотел бы, чтобы после смерти ничего не было, но если там все-таки что-нибудь будет, постарайся подождать там меня.
– Ладно.
Вернувшись домой, я обнаружила, что дверь бросила открытой – не настежь, а так, похлопывающей с небольшой амплитудой и ритмическими перебоями. К старости я совсем перестала бояться, что кто-то может меня ограбить. Нет, когда я уходила, то по привычке запирала дверь, но могла бы и не делать этого. Во-первых, если бы кому-то внезапно пригодилось что-то из моих вещей, меня бы это только порадовало. Во-вторых, во мне крепло ясное осознание того, что ничего просто так не происходит. Осознание это было получено опытным путем на протяжении собственной, уже практически прожитой жизни. И хотя со стороны у малознакомых людей и случались события, выглядящие кощунственно и несправедливо, моя собственная жизнь и жизни тех, кого я знала близко, являли собой пример замысла и воплощения – либо какого-то тотального неповиновения законам физики.
После смерти мужа я переехала в наш маленький городок и жила по внутреннему распорядку. Просыпалась рано, как будто что-то ударяло меня в грудь. Читала утренние молитвы и две главы из Евангелия, съедала кусочек подсушенной просфоры и запивала глотком святой воды. Потом садилась работать. Часам к одиннадцати меня начинало клонить в сон, и я ложилась. Часа через два просыпалась снова, завтракала в обед и совершала всякие хозяйственные подвиги вроде уборки, мытья посуды, разглаживания горы белья, которая не переводилась, потому что стирала я часто. Вечером гуляла и снова садилась работать. Много и с удовольствием ела перед сном, потому что разрешила себе толстеть. И толстела.
Иосиф, сгорбившись, сидел рядом с кушеткой, на которой лежала Лида. Она была подключена к каким-то приборам и капельницам, ее маленькое тело обвивали прозрачные трубочки и проводки. На экране что-то вспыхивало и гасло. Он смотрел на подрагивающие ресницы, на слепо перемещающиеся под веками глазные яблоки и пытался представить, что она сейчас видит. А она в это время усадила его на лавочку в парке, потому что видела, что он устал. Ей не нравилось, что он побледнел, она то и дело пробовала рукой и губами его лоб, но лоб был хороший, тогда она начинала щекотно перебирать тонкими пальцами у основания кисти в поисках пульса, считала, сбивалась, начинала заново. Он покорно терпел.
Рядом прошли бабушка с толстым внуком. Мальчик пялился на Лиду, а потом громко сказал бабушке:
– Смотри, баба, тетя целует лавочку.
Иосиф становился все бледнее и бледнее.
– Господи! – воскликнула Лида громко. – Да помогите же хоть кто-нибудь, не видите – человеку плохо!
К ней подбежала девушка, стала расспрашивать, что с ней, доставать телефон.
– Да не мне же – ему! – закричала в отчаянье Лида, показывая на Иосифа, которому на глазах делалось хуже, он совершенно обмяк и еле-еле, с огромным усилием мог приоткрывать глаза.
– Лида, не надо, – сказал Иосиф. Левая сторона рта у него почти не двигалась. – Перестань, меня уже нет. Разве ты не понимаешь этого?
– Надо вызвать «Скорую», – плакала Лида, – ну что же вы стоите, вызывайте, он умирает!
Лида попыталась выхватить у замешкавшейся девушки телефон, но та вовремя сообразила, что к чему, и стремительно удалилась. Лида стала рыться у себя в сумочке, но у нее так тряслись руки, что она ничего не могла разобрать, вытаскивала и снова засовывала обратно ненужные сейчас предметы, потом стала просто выбрасывать их рядом с собой на землю. Телефона не было. Она плакала, понимая, что теряет драгоценное время, что никто не может помочь ей, что Иосиф умирает. А в это время Иосиф взял лежащую без сознания Лиду за руку, положил голову на свою руку, в которой лежала ее рука, и замер. Если бы кто-то сейчас выглянул из-под кровати и посмотрел на него, то увидел бы, что глаза у него открыты, а изо рта течет слюна. Лида посмотрела на него – он сидел, сильно покосившись влево, приоткрывая свежую надпись, нацарапанную на спинке скамейки. Можно было прекращать поиск телефона. Она медленно опустилась рядом с ним. Сил больше не было. Машинально она достала из сумки листок, сложенный вдвое. Долго не могла понять, что это за листок. Наконец сосредоточилась и прочла о том, что у нее констатировали смерть. Все поплыло у нее перед глазами. Противный писк заглушил все остальные звуки. Она закрыла глаза и на какое-то время отключилась.
Когда она открыла глаза, то увидела белый ровный потолок и солнечные блики, шушукающиеся о чем-то детском. В комнате было прохладно, она поежилась и поняла, что обнажена, нашарила рукой и натянула на себя простынку. Повернула голову – у окна стоял Иосиф, он курил. За окном в сине-зеленом захлебывались чириканьем и свистом. Легкие белые занавески, выдыхаемые проточным сквозняком, были то парусами, то крыльями.
– Где мы? – шепотом спросила Лида.
Иосиф повернулся. Он был совсем молодым. Она никогда не видела его таким, но сразу узнала. Как будто монетка звякнула о дно колодца.
– Мы дома и сейчас идем гулять, – объявил он. – Но сначала… – Иосиф подошел и лег рядом, – сначала я должен кое-что сделать.
Пьяный рапсод перестал дышать и закрыл глаза. Все сидели в тишине. Внезапно он шумно вдохнул, схватился за горло и стал жестами показывать, что ему нужно выпить. Вокруг засуетились и протянули ему небольшую амфору. Он глотнул, сморщился и вернул амфору.
– А есть ли у кого-нибудь козье молоко? – спросил старик. – Или чистая вода?