— Зови, едрена вошь, да живее! — крикнул кто-то в ответ.
— А по какому делу? — притворяясь непонимающим, спросил командир, уже отворяя дверь.
— Зови сюда! Сами ему об этом докладать будем, — усмехнулся в ответ стоявший у окна махновец.
Решетко не спеша вышел во двор и, прячась в тени сарая, перешел на другую сторону улички. Там было караульное помещение, пулемет и человек десять батарейцев дежурного наряда. По всему селу грохотали залпы, Пули роем носились по воздуху. Казалось, что бой идет во всех дворах еще полчаса назад мирной и тихой Одинцовки.
Командир покачал головой и быстро нырнул в темневший вход караулки.
В помещении было человек двенадцать перепуганных, растерявшихся красноармейцев, в первую минуту даже и не узнавших в вошедшем своего командира.
— Смирно, не дрейфь, ребята! Оружие есть?
— Так точно, у всех есть, — ответили голоса.
— Запереть двери! Да припри их чем-нибудь потяжелее. У кого есть гранаты? — спросил командир.
Гранат оказалось всего семь штук.
— Добре. Семь гранат — это, братцы мои, бо-ольшое дело, — усаживаясь за пулемет, сказал Решетко. — А ну, стрелки, приготовьтесь. Я сейчас шугану этих гостей вон из моей квартиры, а вы в дверях встречайте. — Говоря это, он выпустил полпулеметной ленты прямо в единственное окно своей убогой комнатки.
При свете зажженной бандитами лампы было видно, как грузно повалился на пол стоявший у окна махновец. Остальные кубарем посыпались из дверей. Залп красноармейцев повалил еще трех человек, а командир Решетко, уже не глядя на бежавших из его хаты бандитов, открыл рассеивающийся огонь из пулемета по коновязям и батарее, где возле брошенных орудий хозяйничали махновцы. Он стрелял больше четырех минут, успевая только менять ленты, и под его шквальным огнем падали и люди, и кони.
Комиссар Михайлов только что вынул книгу и не успел еще даже раскрыть ее, как в комнату вбежал один из батарейцев.
— Беда, товарищ комиссар! Махновцы на батарее! — крикнул он и выбежал вон.
Михайлов отложил в сторону книжку и выглянул в открытое окно. Над селом прокатился залп, поблизости застучали конские копыта. Комиссар сорвал со стены патронташ, сунул за пазуху гранаты и, схватив винтовку, выбежал во двор. К нему подбежало несколько красноармейцев; в первом из них он узнал разведчика Дроздова, остальные были батарейцы и бойцы из четвертого эскадрона.
— Товарищи, сюда! Ложитесь в цепь! — крикнул Михайлов и первый залег в канаву под забором у самого переезда.
Красноармейцы легли рядом, и сейчас же из-за колодца, стреляя на всем скаку, вынеслась пулеметная тачанка, за нею, обгоняя ее слева, мчалась другая, а позади и по бокам скакали конные. Поднявшееся над домами пламя пожара озарило дорогу и часть села. Комиссар видел, как у колодца упал сбитый пулею красноармеец, как у коновязи отбивался от двух конных бандитов часовой. Он отчетливо видел, как сверкнула и опустилась шашка одного из махновцев и как задергался на земле часовой. Первая тачанка, сделав крутой заезд влево, внезапно повернула к ним. Коренная, фыркая и горячась, неслась прямо к канаве. Пристяжные, откинув головы и храпя, были утке совсем близко. На тачанке за пулеметом сидело двое бандитов, позади них, в барашковой шапке, в галифе, с обрезом в руке стояла женщина.
— Взво-од, пли! — поднимаясь на одно колено, закричал комиссар и, откинувшись назад, швырнул под ноги тройке гранату-лимонку.
Столб крутящегося вихря подсек коням ноги. Коренная упала, а налетевшая на нее тачанка перевернулась, увлекая за собою одну из пристяжных. Другая, оборвав постромки, бросилась в сторону, свалив с коня мчавшегося сбоку всадника. Короткий красноармейский залп врезался в общий грохот пальбы. Четверо махновцев упали, но вторая тачанка, обскакивая место, где бились упавшие кони, заскакала лежавшим во фланг и открыла вдоль по канаве продольный огонь. Комиссар чувствовал, как возле его лица, обдавая струйкой ветерка, неслись пулеметные пули, слышал, как шлепнулось, вонзилось в землю несколько стальных ос, как застонал и охнул соседний красноармеец.
— За Советскую власть!.. Смерть бандитам! — закричал Михайлов и швырнул вторую гранату в кучу набегавших слева махновцев.
Он видел, как его граната разорвалась в самой середине толпы и как врассыпную бросились махновцы.
Полянка и дорога все сильней и больше заполнялись врагами. Из-за поворота дороги поодиночке и группами скакали бандиты. Их уже было сотни полторы. Рассыпавшись в цепь, стреляя из пулеметов и осыпая канаву винтовочным огнем, они с криком и бранью окружали засевших в ней красноармейцев. А над селом все сильнее вставал пожар. Комиссар слышал, как сквозь вой пламени, свист пуль и грохот гранат гудел набатный колокол.
— Обходят, товарищ комиссар, обходят! Сейчас конец нам будет, — услышал Михайлов срывающийся шепот подползшего к нему Дроздова.
— Товарищи, бегом в избу! А я с гранатами задержу бандитов, — сказал комиссар и, размахнувшись, кинул вперед третью лимонку.
Словно горячий прут хлестнул и обжег ему руку, В левом плече заныло, рука наливалась свинцом.
«Ранен», — подумал комиссар и оглянулся. Он был один. Волоча за собою руку, комиссар пополз по канаве. Пули с неистовой силой хлестали вокруг, но комиссар знал, что красноармейцы уже добежали до хаты и стреляют оттуда, облегчая ему отход.
Он дополз до конца канавки и, пригнувшись, побежал по бурьяну вдоль забора к хате. Под ногами его вставала пыль. Пули рвали землю. У самого порога комиссар пошатнулся. Вторая пуля вонзилась в плечо. Красноармейцы втащили ослабевшего комиссара в комнатку в положили его на полу.
— Стреляйте, товарищи, стреляйте! Отбивайтесь… а я сейчас… только отдохну и тоже… — тяжело дыша и делая паузы, проговорил Михайлов.
Огромным усилием воли он заставил себя приподняться и, несмотря на сильную боль в плече и капавшую кровь, отстегнул правой рукой кобуру, достал наган и, вынув из-за пазухи две последние лимонки, сел у самого порога, упершись для крепости ногами в стенку. Его начинало мутить. Голова тяжелела, охватывала сонливость, но тогда Михайлов усилием воли отгонял от себя оцепенение и напряженно прислушивался к грохоту боя, к голосам бандитов, стрелявших уже из-под стены.
— Сдавайся, красная сволочь! Все одно побьем! — совсем близко от комиссара прокричали со двора.
Еще один красноармеец рухнул на пол. В темноте комиссар уже не видел и не знал, сколько защитников осталось в этой низенькой деревенской хатенке. Через разметанное окно влетел град пуль, пущенных в упор из ручного пулемета. Еще один повалился со стоном, и только в углу у печки кто-то упорно и неторопливо стрелял через окно по мелькавшим на свету бандитам.
«Наверно, Дроздов», — подумал комиссар.
Его отшвырнуло в сторону, и он сильно ударился головою о стену. По лицу потекла теплая кровь. Пробегавший мимо махновец швырнул в окно гранату. В углу кто-то охнул и, роняя хозяйские чашки, медленно сполз на пол. В комнате стало тихо.
«Кажется, все!» — подумал комиссар и негромко спросил:
— Кто-нибудь есть живой?
Никто не ответил, и только со двора сквозь разбитое окно влетали шум боя и голоса махновцев. У самой двери послышались шаги.
— Сдавайся, эй, слышь, которые жить хочут! — крикнули со двора.
Комиссар молчал. Он затаил дыхание, чтобы не выдать себя. «Только бы не потерять сознание… только бы не ослабеть», — думал он, напряженно всматриваясь в темноту.
— Эй, кому говорю! Сдавайся! Усе ваши на селе побиты. Ну! — уже грозно закричал стоявший у двери.
Видя, что ему не отвечают, он сделался храбрее и толкнул прикладом дверь.
— Не лазь, слышь, Мосей, не лазь в хату. Они там сховались, гляди, с винта вдарят! — крикнул кто-то сзади.
— Не вдарят. Усе посдыхали, — произнес чей-то грубый голос.
Дверь рванули, и она, полу сбитая пулями с петель, с визгом упала во двор. В проходе стоял огромный детина, за спиной которого виднелись другие.
— Усех побили… Жаль, ушли от мене, гады, — сказал махновец и шагнул внутрь.
Напрягая всю свою волю, комиссар изо всей мочи ударил возле себя обеими лимонками об пол. Теряя сознание, он еще успел заметить, как зашатался, падая, махновец, как с воем кинулись прочь остальные и как, в пыли и грохоте, провалилась внутрь ветхая крыша ставшей ему могилой хатенки.
Дежурный эскадрон с полубатареей первый подошел к Одинцовке. Обстрелянный заставами махновцев, эскадрон атаковал сторожевое охранение, смял его и, отбросив за мост, повел наступление на село. Два орудия открыли огонь по рассыпавшимся вдоль берега махновцам, третье же стало бить по мосту.
На селе уже догорал пожар, хотя красные, оранжевые и багровые клубы дыма все еще ходили над Одинцовкой. Спешившиеся конармейцы, выбивая гранатами из камышей врага, медленно подходили к мосту. Рассыпавшиеся по берегу группы махновцев яростно отбивались от них, и только картечь сгоняла бандитов за реку.
«Опоздали! Сам Махно уже ушел. Ясно, что эти бандиты прикрывают отход своего батьки», — с досадой подумал Самойлов, слушая отчаянную пальбу и треск пулеметов, защищавших броды махновцев. К нему то и дело приводили одиночных красноармейцев и крестьян, спрятавшихся от бандитов в густом кустарнике и камыше, росшем по берегам реки. Они были испуганы, дрожали от озноба и волнения и долгое время не могли связно рассказать о налете врага.
Стрельба у моста стихла, но вдоль дороги с новой силой застучали пулеметы.
— Отходят… Главные их силы уже с час как ушли на Воронцовку, а сейчас и эти пошли за ними, — доложил один из разведчиков, переплывший реку и добравшийся до села. — Суматоха там идет, товарищ командир, большая… Наших порубанных лежит много, да и бандюков тоже хватает… так скрозь и валяются. Спешить надо. Там есть красноармейцы, которые из домов бьются.
Через минуту все три орудия на высоких разрывах осыпали шрапнелью окраину села и дорогу, ведущую на Воронцовку. Перебежав мост и добив попавшихся на пути отдельных махновцев, конармейцы ворвались в село. За ними с грохотом и шумом понеслись полубатарея и один конный взвод, прикрывавший ее.