И кому какое дело до того, что Корнеев Виктор, сорока двух лет от роду, ещё в ранней юности сознательно — наперекор желанию родителей, кстати, — выбравший профессию моряка и проплававший после окончания мореходки и до настоящего времени двадцать лет на самых разных судах, вдруг понял, что внутри у него словно что-то сломалось. Ему стало неинтересно: если раньше, ступая на палубу очередного судна, он жадно вдыхал специфический корабельный запах, сотканный из множества оттенков, и волновался, чувствуя лёгкое подрагивание палубы под ногами, волновался, словно при первой встрече с новой женщиной, обещавшей незнакомые и неизведанные ранее ощущения, то в этот раз, когда сменный экипаж добрался наконец на катере до стоявшего на рейде Сингапура «Бехтерева», Виктор не почувствовал ничего, кроме раздражения. Значит, для него пришла пора уходить на берег…
Но это всё лирика, а суровая правда жизни такова, что уж если ты пришёл сюда работать, то работай, а не занимайся самокопаниями, от которых никому нет никакой пользы. Экипаж теплохода состоял из прагматиков, строго придерживавшихся незатейливой истины: а попробуй-ка где-нибудь ещё заработать такие деньги, которые тебе платят здесь! Вот отработаешь свои шесть месяцев, положишь в карман греющую душу приличную пачку «зелёных», вернёшься домой, а там — хочешь спать ложись, хочешь песни пой, как говорится.
И капитан, конечно, прав — на его месте сам Виктор наверняка поступил бы точно так же: не хватало ещё в довесок ко всем капитанским заботам грузить себе голову беспокойством о пьянках команды! Да, действия капитана по отношению к проштрафившемуся подчинённому оправданны, и строить из себя незаслуженно обиженного нечего. Однако имелось одно «но»…
Отец-командир вызывал у Виктора чувство глухой неприязни вовсе не из-за своих карательных действий по отношению к нему, Виктору Корнееву. Дело в том, что капитан принадлежал к категории людей старой социалистической закваски, которых в изобилии штамповал конвейер по производству «человека нового типа», а подобных персонажей Виктор не переваривал органически. Кэп неплохо вписался в новые условия, оставив служение былым светлым идеалам, но прежних благоприобретённых привычек не бросил. И ярче всего это проявлялось в мухлёжке с питанием команды.
Вкусная еда в рейсе — это одно из немногих удовольствий, коих люди в море лишаться не должны. А когда четыре с лишним месяца питаешься одной бараниной с рисом, да при этом постоянно выслушиваешь жалобы прячущего хитрые глазки кока на дороговизну продуктов на берегу…
Вот только не надо тарахтеть as а prick in empty canister![4] Рассказывайте эти душещипательные истории кому другому, а не опытным морякам, видевшим на своём веку не один пароход, не одного капитана и не одного кока! На прошлом контракте, на контейнеровозе той же самой компании, кормёжка была на порядок лучше: на столах были и виноград, и мороженое, и даже креветки. У шипшандлеров в том же Сингапуре или в Индии всё можно купить, не выходя за пределы отпущенных на питание сумм — если, конечно, суммы эти не ужимать с вполне определённой целью, слегка прикрытой удобным словечком «экономия». Знаем мы, откуда ноги растут — в данном случае бараньи…
На пятом месяце рейса у людей многое может вызвать раздражение, а уж что касается еды… Тем более, что поделать с этой паскудной ситуацией ничего было нельзя, даже не рекомендовалось — во избежание нежелательных оргвыводов — чересчур громко распространяться на эту тему: служба внутренней информации начальства на судах с русскими экипажами (пусть даже под либерийским флагом) сохранилась нетленной с советских времён. И действовала эта информационная служба по принципу «на баке пукнул, на корме сказали: обкакался», так что… А если у тебя у самого рыльце в пушку…
В последнее время Виктор избегал появляться в кают-компании, когда там ел капитан. Но на этот раз они обедали вместе, хоть и за разными столами, строго следуя субординации. Виктор дохлёбывал суп, удерживая так и норовящую спрыгнуть на палубу тарелку, когда услышал голос смаковавшего второе блюдо капитана:
— Эх, и хороша же баранинка! Удачно мы закупились в Австралии…
В глазах потемнело. Виктор осторожно разжал пальцы, стиснувшие вилку, — ни в чём не повинный столовый прибор жалобно звякнул о столешницу — и опустил веки. И тут перед глазами моряка возникла странная картинка.
…Какая-то оживлённая городская улица, похожая на бразильскую (ему уже доводилось бывать в стране, где так много диких обезьян), много людей и много машин, резво снующих туда-сюда по проезжей части: в Бразилии правила уличного движения — понятие несколько эфемерное. И посередь всего этого живописного антуража по тротуару важно шествовал капитан в сопровождении кока и двух матросов, натужно волочащих объёмистые пакеты: продотряд, понятное дело. А потом…
Автомобиль вылетел неизвестно откуда. Наверно, водитель не справился с управлением, или в его кадиллаке образца тысяча лохматого года что-то отказало: но так или иначе, машина вылетела на тротуар и врезалась прямёхонько в строй продовольственной экспедиции…
Людей раскидало, словно тряпичных кукол. Кто-то закричал, народ засуетился, забегал, а виновница торжества застыла, уткнувшись покорёженным капотом в белую стенку дома, едва не въехав в витрину какой-то лавчонки…
Капитана подняли на ноги, осторожно поддерживая грузное тело с двух сторон. Похоже, он не очень сильно пострадал, вот только на левой стороне его лысоватой головы красовался и набухал солидный кровоподтёк…
В груди у Виктора вспух горячий ком, лопнул и покатился вверх, к горлу. Корнеев резко встал, оставив нетронутой баранинку с чечевицей, и ушёл к себе в каюту. Там он долго лежал на спине, глядя в белый подволок, и спохватился только тогда, когда на часах было уже без пяти минут час. Пора в машину — обеденный перерыв кончился…
Собственно говоря, этот порт и портом-то назвать было нельзя — так, портопункт. Метров на триста пятьдесят в море вытянулся хлипкий Т-образный причал, оборудованный ленточным транспортёром. У поперечной перекладины этого громадного «Т» едва хватило места для тридцатишеститысячетонной туши «Бехтерева», а по транспортёру на берег бесконечным потоком шла и шла руда из бездонных трюмов балкера, ссыпаемая в приёмные бункера грейферами его палубных кранов. Не порт, а недоразумение…
На берегу тоже ничего примечательного не наблюдалось — до города как такового отсюда километров тридцать. Кособокая будка с сонным охранником, поставленная тут просто ради приличия, а дальше начинался самый настоящий «шанхай» — скопление каких-то убогих жилых строений, сооружённых, похоже, из всего мало-мальски пригодного для строительных целей материала. И всё-таки это был берег, которого моряки не видели чуть ли не месяц. До города на такси можно добраться за каких-то полчаса, а там всё, что твоей душеньке угодно: и кабачки, и дискотека, и не слишком неприступные девушки — продукт латиноамериканского темперамента, помноженного на дикую местную нищету. Правда, в здешних злачных местах можно и на неприятность нарваться — вроде кастета в лоб или ножа в бок, — но не заметно, чтобы это обстоятельство сильно влияло на энтузиазм матросов. Русским, конечно, далеко до филиппинцев — те вообще разделяют все порты захода на плохие и хорошие исключительно по уровню цен на интимные услуги аборигенок, — однако россияне ведь тоже люди-человеки со всеми присущими этим существам слабостями…
Виктор на берег не ходил вполне сознательно: зачем усугублять своё и без того шаткое положение? Случись что — всё, кранты, приговор окончательный и обжалованью не подлежит. Да и не так долго осталось до окончания контракта: выгрузимся здесь, в следующем бразильском порту (кажется, в Витории) возьмём сою на Штаты, а там на крыло — и домой. И в этот последний вечер — выгрузка заканчивалась, и на утро намечался отход — он остался верен себе. Но к третьему механику на огонёк всё-таки заглянул — не сидеть же в четырёх стенах своей уже осточертевшей за пять месяцев рейса каюты. Выпили, но в меру, — бутылку бренди-бокарди на троих — поболтали и разошлись по койкам. Виктор защёлкнул за собой дверь каюты (на стоянке так всегда поступали по ставшей автоматической привычке) и лёг спать.
Первым чувством, посетившим его поутру, было чувство некоторого удивления: пароход по-прежнему стоял у причала, и ночью на отход Корнеева никто не будил. Странно…
Спустившись в машинное отделение и взглянув на белые, неестественно напряжённый лица соплавателей, он сразу понял: что-то стряслось.
— В чём дело? Чего стоим? Погода нелётная?
— А ты что, ни хрена не знаешь? — вот ведь дивная привычка отвечать вопросом на вопрос!
— Я вообще-то тихо-мирно спал и никого не трогал, — пояснил Виктор.
— Зато вот нас тронули! — ядовито ответили ему. — Да ещё как: на семнадцать тысяч баксов!
Тут-то всё и прояснилось: вчера вечером (точнее, уже ночью, когда разгрузка завершилась, и на борту закрыли трюма и уже ждали портового чиновника для оформления документов) пароход атаковали. История, весьма типичная для бразильских вод, где бандитские шайки нападают на торговые суда и на ходу, и особенно на стоянках в не слишком охраняемых местах.
Часом позже, в курилке второго штурмана, как непосредственного свидетеля ночного инцидента, слушали так, как, наверно, никогда не слушали ни одного пророка ни одной из существующих ныне религий.
— А я слышу — шум! — вдохновенно повествовал помощник. — Ясен хрен, выскакиваю на палубу, а там — картина Репина «Не ждали». Пятеро дюжих чёрных хлопчиков — то ли негры, то ли мулаты, — и все с вот такими мачете! Вахтенного матроса прижали к фальшборту — а тот только рот открывает, но молча, как рыба об лёд. Меня увидели — и ко мне, вот он я, тут как тут, ешьте с маслом! Пушку в лоб — веди, мол, к капитану, а то башку продырявим…