Иначе мы уже никогда не поймем, что анекдот, рассказанный по радио или напечатанный в газете, в тот же момент перестает быть анекдотом навсегда. Превращается из хорошего анекдота в плохую юмореску. И что соленая шутка с матюгом, лихо сымпровизированная на сцене кабаре, становится несмешной на экране телевизора и совершенно непереносимой в кино. И что сленг, звучащий естественно в молодежной компании, омерзительно фальшиво выглядит на билбордах в рекламе газировки или пива. Ибо гармония есть соответствие друг другу массы аспектов – жанра, места, времени, пространства, ритма, цвета, мелодии и слова, а пошлость – результат несоблюдения этих соответствий. Понимаете? Не понимаете? Вам совершенно необходим прибор в карманном исполнении.
А еще хорошо бы специальную службу по охране гармонии от посягательств. Федеральную. Небесно-голубая форма, эмблема – какая-нибудь лира с крылышками. Прибор большой, откалиброванный, крепится на спине в виде рюкзака. «Нарушаем, граждане!» И свод административных взысканий – от штрафа до лишения прав участвовать в творческом процессе.
Да я не о цензуре, дураки вы. Я о прекрасном.
Как научить слышать камертон, по которому строится гармония? Осязать эту тончайшую ниточку от Творца к человеку? Вообще-то научить можно. Только в очень раннем возрасте – пока не заполнилась черт знает чем та самая полочка в голове, которая отвечает за то, что такое хорошо и что такое плохо. В школе это делать уже поздно. Так что это задача родителей – пока их ребенку от двух до пяти. Успеешь посеять правильные семена – дальше будет расти само. Всё хорошо – с родителями беда: их самих никто в свое время не научил. Любят анекдоты по радио и сериал «Счастливы вместе». А в учебном заведении, даже самом продвинутом, учить уже поздно – полочка заполнилась, дверца закрылась. Программа, отвечающая за способность видеть прекрасное, убита вирусом навсегда. И всё – словами не объяснишь, линейкой не измеришь. Вот гениальный Леонардо открыл золотое сечение – основу гармонии пропорций. Так это только пропорции. Говорят, жизнь скрипачей с абсолютным слухом мучительна: в каждом звуке они слышат малейшую фальшь, которую мы, обычные люди, даже не замечаем. А ведь мир меняется с каждым днем, и завтра может случиться так, что вообще никто не поймет, о чем я. И вообще хаос – самая стабильная форма существования. И будет им всем хорошо.
Человек, рассчитывающий свой продукт на идиотов, либо сам идиот, либо сволочь. Уродливые телепрограммы, кошмарные диджеи, разбавляющие болтовней бездарные песни. Хозяева этого зоопарка похлопывают меня по плечу и снисходительно объясняют, что это всё не для меня. Понимаю. А можно что-нибудь для меня? Для меня и моих друзей. И для друзей моих друзей – нас не так уж мало, и мы тоже живем здесь. Можно даже за деньги – бог с ним, я заплачу.
Или вы уже разучились?
Маски
Из Африки привез я домой маски. Маски продавались тут и там вдоль бесконечных дорог из оранжевой глины – иногда под длинными деревянными навесами, иногда – просто на обочине. Маски были деревянные, стоили сущую ерунду, а главное – были начисто лишены той лаковой сувенирности, от которой нормального человека тошнит (вы замечали, что в любой сувенирной лавке мира ощущение такое, как будто все эти сувениры сделаны на одной провинциальной фабрике – будь то Эйфелева башня, статуя Свободы или храм Василия Блаженного?).
В общем, маски я купил, хотя мои попутчики меня не одобряли («А вот один знакомый рассказывал: семья путешествовала по Африке и купили они маски демонов, а им говорили – не надо, а они всё равно купили и привезли в Москву, а потом все заболели и умерли неизвестно от чего»). Маски и правда были недружелюбными – морды каких-то африканских духов, видимо, злых. На мой вопрос: зачем такое держать в доме, африканцы отвечали, что изображение злого духа его же как раз и отпугивает своим видом. Очень возможно – собор Парижской Богоматери тоже украшен химерами: поди пойми, то ли они охраняют его, то ли разбегаются от света Христова. Я как раз переезжал в новый дом и уже представлял себе, где мои маски будут висеть – любой предмет, будучи повешенным на белую стену, сразу начинает претендовать на истинное произведение искусства, а тут настоящие этнические вещи.
Спустя некоторое время решил я новый дом освятить: маски уже висели на задуманном месте среди прочих любопытных штук. Нет, ничего плохого в смысле мистики в новом доме не происходило – просто в доме предыдущем, в котором я прожил десять лет, водилась какая-то мелкая чертовщинка – то ли домовой излишне шалил, то ли духи гуляли. Пугать это меня не пугало, но беспокойство иногда доставляло изрядное, и я не хотел, чтобы вся эта ерунда переехала вслед за мной в новое жилье. В общем, я пригласил в гости знакомого батюшку.
Я съездил за батюшкой в Москву, мы приехали ко мне, попили чай с медом и вареньем, потом батюшка достал свои причиндалы, святую воду и приступил к делу. Он обошел весь дом, читая молитву и окропляя стены святой водой. Маски батюшке сразу не понравились, я это почувствовал. Никаких вопросов насчет них он мне не задавал, но когда я отворачивался, глядел на них недобро и брызгал на них водой даже с некоторым остервенением. В завершение он нарисовал над моей дверью маленький крестик, я поблагодарил его и отвез в Москву.
На следующий день я случайно подошел к маскам близко и увидел невероятное – все они были покрыты длинными и глубокими вертикальными трещинами. Трещины были очень узкими, но рассекали дерево практически насквозь сверху донизу, так что было непонятно, как эти маски еще не развалились. В некоторые трещины легко входил нож. Я провез эти маски через полмира и готов поклясться, что еще вчера никаких трещин на них не было и в помине. Я дождался вечера и, потрясенный, побежал к моему соседу Лене Ярмольнику делиться чудом. Леня видел маски целыми и согласился на чудо посмотреть. Мы вернулись ко мне, и тут чудеса продолжились – трещин не было. Не то чтобы они сжались и стали у́же – их не было в помине: я даже принес лупу. Как будто открылись двери, что-то вышло наружу, и двери закрылись. Леня посмотрел на меня с сожалением, посоветовал не увлекаться спиртным, чаще бывать на свежем воздухе, и ушел.
Что это было? Не знаю.
Мы переезжаем
Мы переезжаем в новый дом. И уже так скоро, что от старого дома это невозможно скрыть. С домом истерика. За две недели сломалось всё, что могло сломаться. Горят выключатели, лопаются трубы. Ночью хлопают двери, кто-то вздыхает, падают картинки со стен. Дом не хочет нас отпускать. Я ощущаю это физически. Я мучаюсь так же, как он, и не могу его утешить.
Все знают, что бывает, если за рулем машины вдруг начать рассказывать приятелю, что скоро собираешься ее менять. Если не знаете, попробуйте. Впрочем, пробовать как раз категорически не советую: или что-нибудь тут же выйдет из строя, или во что-нибудь въедете. И случаи такие числом своим сильно спорят с теорией вероятности. Я не мистик, вы уж мне поверьте.
А как обижаются гитары, когда в их компании появляется новая, и ты, что естественно, уделяешь ей больше внимания! Треснувшая дека – самый банальный вариант. Одна моя гитара в этой ситуации натурально попыталась совершить самоубийство – бросилась плашмя на пол на глазах у всех. Ее спасли, склеили, но она всё равно осталась инвалидом на всю жизнь.
У меня в ящике стола лежит продолговатая жестяная коробочка. На крышке – сюжет басни Крылова «Ворона и лисица». Картинка давно облупилась, но силуэты еще можно прочесть. Крышка продавлена, закрывается плохо. Эту коробочку я купил в отделе школьно-письменных принадлежностей магазина «Детский мир» в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году, когда пошел на подготовительные курсы рисунка в Московский архитектурный институт. Я носил в ней остро отточенные карандаши, лезвие и ластик – она еще замечательно гремела. С ней я поступил в институт, с ней его окончил. Уже много лет она лежит в ящике стола без дела. Я не могу ее выбросить – она меня очень любит. Дом наполняется предметами, с практической точки зрения не имеющими никакого смысла. Один мой товарищ считает, что всё это – якоря, мешающие плыть дальше. Наверно, если безжалостно отсекать всё, что связывает тебя с твоим прошлым, и начинать каждый день с чистого листа. «Стирай свое прошлое!» – учил Кастанеду дон Хуан. Я не могу. За что ж его так?
Просто в мире не может быть односторонних связей. Это противоречит и физике, и гармонии, и элементарной логике. Если Солнце посылает свет на Землю, то Земля возвращает отраженный свет Солнцу. Любовь рождает любовь. И делить в этой ситуации предметы на одушевленные и неодушевленные по меньшей мере самонадеянно. Что мы знаем о душах вообще и о душах вещей в частности? Что мы вообще об этом знаем? И если ты видишь свое отражение в зеркале, почему ты отказываешь ему в праве видеть тебя? И если ты скучаешь по старой потерянной трубке, по вещице, пропитанной твоей любовью, – как же она может не тосковать по тебе?
И я иногда чувствую, что в этих двусторонних связях спрятано что-то очень близкое к тому, что мы бы назвали смыслом жизни – во всяком случае, к организации связей всего сущего: природы, вещей, людей. Просто наше несовершенство не позволяет нам увидеть происходящее с противоположной стороны. Мы как полупроводники – только слева направо. А увидь мы всю картину целиком – мы бы поразились ее простоте. И гармонии. И поняли бы, как важно эту гармонию хранить и не разрушать. И еще мне кажется, что в последнюю секунду жизни каждому из нас эту картину обязательно покажут.
Как двоечнику – ответ в конце задачника.
Не получается
У человечества не получается. У человечества в целом. Поэтому бесконечные споры о преимуществах социалистической системы над капиталистической или, скажем, наоборот, не имеют никакого смысла. Вообще у человечества не получается.
Социалистически ориентированная часть человечества надувает щеки, врет себе и другим, под видом братской помощи подминает под себя маленьких соседей, отстает во всём, кроме производства танков, ворует сама у себя, погружается в застой, система трещит по швам, лопается.