нсервах Бога нет. Да и ротация никогда еще никому и ничему не шла на пользу.
Человечество, само того не ведая, превратило музыку из принцессы в Золушку. Сегодня девяносто процентов музыки, которую мы слышим (хотим или не хотим), – это фон. В лифте, в баре, в супермаркете, в телевизионных программах, за рулем машины. А мы разговариваем, спорим о чем-то, думаем о другом. Прикрутили потише, чтоб не мешала, и делаем свои дела. Какой, к черту, Бог? Мы просто стали бояться тишины. Мы, оглушенные децибелами городских улиц, хамской рекламой, болтовней идиотов-радиоведущих, разучились слушать тишину. И голос Бога в музыке для нас уже почти неразличим. А слесари-штамповщики студийного цеха, кующие новый бессмертный хит для певицы Сюси, юные безграмотные диджеи, складывающие свои шедевры из лупов и сэмплов – специальных музыкальных консервиков, для них заготовленных, – все они только думают, что делают музыку. Нет, ребята, вы делаете глушилки. И они хорошо работают.
Вскоре после того, как планету впервые в истории накрыл пластиночный бум, случилась Вторая мировая война, унесшая рекордное, невероятное количество жизней. Не видите связи? А я вижу.
Человечество, которое не слышит Бога, – долго ли проживет?
О риске
Я устал повторять, что не люблю риск. В этот момент очередной журналист выпучивает глаза и восклицает: «Ну как же, Андрей Вадимович, – вы же занимаетесь такими экстремальными видами спорта – дайвингом, например», – и я в сотый раз объясняю этому недотепе, что дайвинг, вопреки его представлению, не экстрим и даже не спорт, а удовольствие, и что хожу я под воду не за адреналином, а за неземной красотой. А занятие чем-либо с целью получения адреналина кажется мне, извините, родом наркомании. И не надо с этой целью прыгать с крошечным парашютом с недостроенного небоскреба в ночное время – можно просто побегать туда-сюда через скоростную трассу вдали от перехода: в смысле адреналина будет не хуже. Не хочу обидеть экстремалов. Риск я понимаю как неизбежный фактор в ситуации, когда от твоего, иногда моментально принятого решения, зависит что-то очень серьезное – спасение чьей-то жизни, например. Да хоть своей собственной. Тогда ты взвешиваешь все обстоятельства и принимаешь решение, дающее тебе максимальный шанс. Не вижу здесь ничего, что могло бы доставить удовольствие, включая неизбежный выброс адреналина. И казалось мне, что риск – понятие, применимое исключительно к человеку, так как связано оно с мыслительным процессом. Так мне казалось.
Несколько лет назад мы с небольшой компанией друзей путешествовали по Пантаналу. Пантанал – огромная территория на юге Бразилии, сплошь пронизанная реками, покрытая озерами и болотами. Со всего мира сюда едут фотографы живой природы и орнитологи – здесь обитает великое множество водяных тропических птиц. Территория считается национальным парком, и охотиться на ней всем, кроме аборигенов-индейцев, запрещено.
Мы приближались к Пантаналу с севера на древнем раздолбанном джипе, до места назначения и пересадки на лодку оставалось еще миль двести. Места вдоль дороги тянулись исключительно ровные, зеленые, с редкими деревьями. В сезон дождей земля тут может быть полностью покрыта водой, которая с окончанием дождей довольно быстро уходит. Иногда дорога пересекала очередную речку, и я всякий раз зажмуривался – мосты в Бразилии принято ремонтировать уже после того, как они обрушатся, и проезжали мы по гнилым, наполовину обвалившимся бревнам совершенно непонятно каким образом. Под мостами у темной воды вповалку лежали кайманы. Они даже не лежали – они валялись. Они подпускали нас метра на три и неохотно сползали в воду. Скоро нам надоело их фотографировать, и мы перестали обращать на них внимание.
Когда на дороге нам попался первый дохлый кайман, я не поверил своим глазам. Издали он напоминал небольшое бревно, жаркое солнце уже превратило его в мумию, ярко белели зубы. Через пару минут мы проехали мимо еще одного, потом еще и еще. Я не мог понять, почему они оказались на дороге и отчего умерли – я бы еще предположил, что их задавила машина, а только машина в эти края заезжала крайне редко. И тогда наш проводник, негодяй по имени дон Винсенто, рассказал следующее.
В сезон большой воды кайманы покидают реки и озера и в поисках добычи разбредаются по огромной территории. Дожди заканчиваются, вода начинает быстро уходить, и часть кайманов оказываются застигнутыми врасплох. Они остаются сидеть в озерцах, которые с каждым днем мелеют и превращаются в лужи, а затем в лужицы. А дальше происходит вот что: какие-то кайманы принимают решение (по-другому сказать не могу) и отправляются на поиски водоема. Обойтись без воды кайман может недолго: солнце высушивает его кожу, он перегревается и умирает. Так что некоторые достигают цели, а некоторые гибнут в пути – иногда прямо на дороге. А вот те, которые решили не рисковать (а как еще скажешь?), – те гибнут однозначно и поголовно: лужи высыхают до основания.
Через несколько миль мы увидели такую лужу на обочине дороги. Длиной она была метра четыре, не более. В луже сидел кайман – над поверхностью воды цвета кофе с молоком торчали бугорки глаз. Этот кайман явно относился ко второй категории – он не собирался покидать лужу ни под каким видом. При нашем приближении он сделал попытку нырнуть, и не смог – глубина лужи этого уже не позволяла. Воды в ней оставалось дня на два. Мы срубили рогатину, поймали каймана (мы, кстати, рисковали: кайман был небольшой, метра полтора, но, учитывая его силу и полное наше отсутствие опыта в ловле кайманов, предприятие было не вполне безопасным), связали ему пасть веревкой, завернули в брезент, довезли до ближайшей речки (она оказалась совсем недалеко, он бы дошел, если б решился), развязали пасть и отпустили с богом.
И вот я до сих пор думаю: мозг у каймана более чем примитивный, и размерами и количеством извилин он напоминает куриный.
Чем он думает? Как оценивает ситуацию? Почему решает или не решает рисковать?
Это ведь и есть самый настоящий риск, верно?
Про то, как умерла Новогодняя сказка
Вы, может быть, и не знаете, но сказки обязательно появляются на свет под самый Новый год. Нет, конечно, никто им не запрещает появляться на свет в любые другие дни года, но уж под Новый год – это просто обязательно, это такая святая и древняя традиция, что она даже не обсуждается.
И вот под самый Новый год, как положено, родилась новая сказка. Точнее, она почти родилась. Чтобы окончательно родиться, сказке надо обрасти словами. Тогда она, подобно бабочке, вылупившейся из куколки, обретает способность взлететь, и становится видна и слышна всем, кто хочет ее увидеть и услышать. И вот уже мамы шепотом рассказывают ее детям перед сном, и дети, улыбаясь, засыпают счастливые, или какой-нибудь пожилой мудрец читает ее молодым веселым балбесам, и балбесам на миг становится грустно и светло.
А пока сказка еще не обрела своих слов, поэтому была не слышна и не видна. Почти никому. Кроме тех немногих людей, которые умеют рассказывать сказки, – поэтому-то сказки в поиске слов к этим самым людям и стремятся. В общем, сказка неслышно вошла в комнату к одному такому человеку и тихонько присела на край стола. «А, это ты? Привет, – буркнул человек. Похоже, у него было не очень хорошее настроение. – А тут как раз для тебя слова принесли. Из журнала. Они говорят, это были самые главные слова в уходящем году. Значит, если сшить тебе из них одежду, то ты станешь Самой Главной Сказкой Уходящего Года. Неплохо, да? Ну, слушай».
И он взял в руки какой-то листок и стал размеренно и скорбно читать, при этом глядя прямо на сказку. Это трудно себе представить, тем не менее дело обстояло именно так. «Америка сосет. Бойкот. Виагра Путина. Похороны науки. Митболы. Оральный секс. Пугачевский бунт. Сердца геев».
«Что это?» – в ужасе хотела спросить сказка, но не смогла – у нее ведь еще не было слов! А человек продолжал: «Внутренности врагов. Если не мы, то нас. Мизулинка. Пыдер. Багаж стилистических разногласий…»
Сказка почувствовала, как неведомая сила сжимает, расплющивает ее, и так маленькую и бессловесную, сметает пылинкой со стола и уносит в черную декабрьскую ночь. А человек, даже не заметив, что ее уже нет, всё продолжал: «Пiдрахуй. Уроки Лимонова. Воля Аллаха. Диктант Рубиной. Курс на параллельное развитие экономического строительства и строительства ядерных сил…»
Господи, помнишь ли ты, что мы еще здесь?
По поводу тайны
Не знаю, как вы к этому отнесетесь, но я совсем не одобряю поступка господина Сноудена. Странно, правда? Я считаю, что пока на планете существует такое понятие, как государство, будет существовать и понятие государственной тайны. И человек, которому эту тайну доверили, а он взял и раструбил ее на весь свет, – государственный преступник. Это нашему президенту, бывшему разведчику, должно быть особенно хорошо понятно. Так что когда он этого самого Сноудена приголубил – выглядело это, на мой взгляд, несколько странно. Приятно, конечно, уесть Америку, но не любым же способом. А профессиональная солидарность, корпоративная этика?
Что он нам там раскрыл, кого и как американцы прослушивали – это другой вопрос.
У меня при слове «тайна» всплывает в памяти раннее-раннее детство. Помните, что такое «секретик»? Что-то как тайный объект (вот интересно – совершенно не важно при этом – что! Всё, что угодно! Хоть фантик от «Мишки на севере»! Главное – тайна!) клалось в коробочку, коробочка опускалась в специально вырытую в укромном месте ямку, сверху – обязательно стеклышко, чтобы коробочка лежала в уютной пустоте, сверху – земля и всякая маскировка. Секретик надо непременно зарывать вдвоем, одному хранить тайну неинтересно, и обсудить не с кем. От секретиков у всех моих друзей черные ногти, все ходят переполненные важностью хранения тайны. Вообще, советский мир был пропитан тайнами. Я помню, мой папа хотел сфотографировать Музей изобразительных искусств имени Пушкина на Волхонке (мы жили напротив) и его чуть не арестовали – нельзя фотографировать! Да почему? Тайна!