Но в своих сожалениях Стив Антонович ничуть не отличался от остальных мужчин, которые, как известно, не в состоянии беречь то, что имеют. Да и как ценить, если не с чем сравнивать. Но теперь-то, заимев объект для сравнения, Стив Антонович стал не в пример больше прежнего ценить свою прежнюю жизнь, и, возлюбив свою истинную, как он себе говаривал, жену, решил вернуться в прежнюю семью.
Однажды вечерком отправился к бывшей жене для решительного объяснения, надеясь, естественно, на прощение и воссоединение. То, что Ниночка ждала ребенка, его как-то не слишком смущало. Мешало, да. Он был недоволен этой помехой, но причиной для изменения своего решения не считал. Жена же, им оставленная, должна его простить, он ведь раскаялся и вернулся, сделал выводы на всю оставшуюся жизнь, что теперь вспоминать былые грехи?
Придя в свой бывший дом, – не надо думать, что он благородно ушел, оставив квартиру жене и ребенку, нет, квартира была куплена жене ее родителями, – он встретил жену, похорошевшую, нарядную, радостно возбужденную. В глазах у нее блистал какой-то незнакомый огонь.
Это Стива сильно обнадежило: как же она его любит, а он никогда этого не ценил! Рассказав ей о своем намерении вернуться в семью, ждал слез благодарности и прощения. И ее слова для него оказались настоящим ударом.
Да, было время, когда она искренне его любила. Но его внезапный и безжалостный уход изменил ее отношение. Она поняла, что он холодный и чужой человек, а пожив без него и освободившись от груза старых привычек, выяснила, что без него жить гораздо легче и приятнее.
Более того, в поездке по Германии она познакомилась с англичанином, симпатичным представительным мужчиной, к тому же весьма обеспеченным. Они понравились друг другу и решили пожить вместе. Английский она знает неплохо и проблем в общении у них не возникает. Пока они живут здесь, ждут, когда дочь закончит учебный год, а затем поедут в Манчестер, где у него свой бизнес.
Стив вернулся к Ниночке несолоно хлебавши. С надеждами о восстановлении семьи было покончено.
Но самое забавное началось потом. В фирму с ревизией приехал владелец, вызванный главным бухгалтером, всерьез озабоченным состоянием финансов. После аудиторской проверки Стив Антонович был выкинут из фирмы, как шкодливый щенок.
Чтобы не попасть под суд за растрату, он был вынужден выплатить огромные деньги, возмещая ущерб, нанесенный фирме непомерным аппетитом новой жены. Ума-то ведь Ниночка была среднего, не потрудилась узнать, кто настоящий владелец фирмы. Была уверена, что президент и хозяин – одно и тоже.
В результате всех затраченных усилий беременная Ниночка оказалась в малюсенькой комнатке в коммунальной квартире, – оставшихся денег едва на нее хватило, – с мужем-занудой, который с трудом пристроился юрисконсультом за гроши на какой-то заводик, без шуб, без денег и без надежды на светлое будущее.
Как говорится, каждому – свое.
СтулБывальщина
В санаторий «У чистого пруда», или, как его для краткости называли, «Пруд», я попала случайно. Планировала съездить в Прагу, походить по ее старинным узким улочкам, но заболело колено, и от турпутевки пришлось отказаться. Моя подружка Настя, только что вернувшаяся из санатория, настойчиво советовала мне ехать именно в «Пруд».
– Поезжай, подлечись! Лечебные грязи, минеральная вода, прекрасная природа, комфорт, и, главное, очень внимательный персонал! Доброжелательный такой, но без назойливости. На следующий год поеду туда же обязательно!
Последняя фраза убедила меня в подлинной исключительности этой мекки оздоровления, поскольку Настя каждый год ездила в новый санаторий, и знала, о чем говорит.
Подъезжая к санаторию на рейсовом автобусе, убедилась, что окрестности очень даже неплохи. В ухоженном парке расстилался давший название санаторию пруд с небольшой купальней, за ним высилась чудом уцелевшая дворянская усадьба. Едва я с другими отдыхающими вышла из автобуса, к нам навстречу устремился толстенький улыбающийся человечек в светлом летнем костюме и громко представился:
– Я Петр Афанасьевич, генеральный директор этой здравницы! Рад приветствовать вас в нашем маленьком раю!
И сказал небольшую вычурную речь. Во время этой речи шустрые мальчики с тележками увезли наш багаж в здание. Когда я зашла в просторный прохладный вестибюль, меня ждала горничная. Проводив в номер, где уже стоял мой чемодан, рассказала, что где лежит и вышла, на прощанье мило улыбнувшись и пожелав приятного отдыха.
Я удивилась. Учитывая опыт посещения подобных учреждений, я приготовилась к долгой процедуре регистрации и самостоятельному подъему тяжелого чемодана по лестнице на нужный этаж. Здесь, действительно, все было продумано до мелочей.
Отдых и лечение были организованы великолепно. Меня все устраивало, и я даже не жалела о несостоявшемся вояже в Прагу. Контингент отдыхающих был пестрым, от простых работяг до научных работников, при этом, как водится, преобладали женщины. Редкие мужчины чувствовали себя бриллиантами среди мелкого речного жемчуга и взирали на дам с чувством ярко выраженного превосходства.
Мне их оценивающие взгляды были до фонаря, я сюда лечиться приехала, а не амурничать, и собственное общество мне нравилось куда больше, чем ухаживания нудного типа с комплексом Аполлона.
Я с удовольствием бродила по этажам санатория, больше похожим на музей. В фойе и коридорах стояли огороженные шелковыми шнурами исторические реликвии, оформленные табличками типа: «на этой софе любил отдыхать А.П.Чехов», или «тут сиживал граф А.Н.Толстой». Не слишком образованные постояльцы считали, что отдыхают там же, где некогда бывал создатель «Войны и мира», и никто их в этом разубеждать не стремился, подумаешь, инициалы не те! Мелочи жизни.
Кругом царили изысканность и роскошь, поэтому сиротливо стоящий в дальнем углу вестибюля заурядный металлический стул с черным сиденьем из кожзаменителя резал глаз. Ничего примечательного в нем не было. Выпуска восьмидесятых, драный, с наискось сточенными задними ножками, он вносил в это царство элегантности явный диссонанс. Возле него были прикреплены две нелепые таблички «не сидеть» и «руками не трогать», написанные кричащим красным шрифтом. Уборщицы, чрезвычайно добросовестно драившие все вокруг, к стулу даже не прикасались, и он, вызывающе пыльный, стоял в кругу грязи. В чем дело?
На мой невинный вопрос о странном стуле побледневший портье понес явную ахинею. У него получилось, что на этом стуле сидели Луначарский, Толстой и Достоевский, причем все одновременно. При этом он так заискивающе улыбался, что я прекратила расспросы, решив разузнать подробности у кого-нибудь другого, не столь слабонервного.
После обеда в мой номер пришла горничная для ежедневной уборки, и я снова спросила о стуле. Она зачем-то посмотрела по сторонам, заставив меня вспомнить о прослушках, скрытых видеокамерах и прочей шпионской чепухе. Потом напустила на себя нарочито простодушный вид и заявила, что никогда не обращала внимания на стоявшие в вестибюле стулья, чем заинтриговала меня еще больше. Что за таинственность?
На следующий день, увидев в вестибюле Петра Афанасьевича, я подошла к нему и задала тот же сакраментальный вопрос. Он широко улыбнулся и небрежно взмахнул пухлой ручкой.
– Да ерунда! Не обращайте внимания! Давно надо бы его выбросить, да все руки не доходят! – и умчался без оглядки, будто я по меньшей мере выпытывала у него государственную тайну.
Стоявший неподалеку дядя Миша, местный дворник, шкодливо оглянулся по сторонам и осторожно показал мне глазами на дверь. Я вышла на улицу и остановилась возле тумбы с объявлениями, поджидая его. Он вышел за мной только через несколько минут и остановился в паре метров от меня. Как заправский конспиратор, не глядя на меня, произнес в сторону каким-то утробным голосом, почти не разжимая рта:
– Идите к пруду. Встретимся через десять минут у зеленой скамейки.
Проникнувшись духом конспиратизма, я не спеша пошла в другую сторону. Лишь убедившись, что за мной никто не следит, рванула к пруду. Зеленых скамеек вокруг него было несколько, но я остановилась на самой ближней. Из-за разросшихся кустов сирени ее почти не было видно, и я сочла ее самой подходящей для конфиденциальной беседы.
Дядя Миша и в самом деле пришел именно к этой скамейке. Плюхнулся рядом со мной и опахнул довольно-таки крепким запахом перегара. Заметив, что я поморщилась, заносчиво признал:
– Да я всего-то в легком подпитии. Вот раньше, бывало, крепко закладывал. Но после истории со стулом завязал. И сейчас только слегка винцом балуюсь. Совсем чуть-чуть.
Интересно. Если сейчас, по его словам, он винцом балуется слегка, то что же было раньше?
– Что за стул стоит в вестибюле? Может быть, с ним произошла какая-нибудь история?
Дядя Миша почесал затылок, активизируя мыслительные процессы.
– Да история случилась не только со стулом, а вообще с «Прудом». Хотя история такая, что не каждый поверит.
Он начал рассказывать, щедро пересыпая свою речь чересчур уж простонародными выражениями. Для удобства восприятия я излагаю рассказ в облагороженном виде, в естественном виде его в приличном обществе слушать нельзя.
…Десять лет назад, на заре российского капитализма, в «Пруд» прибыла дамочка. Ничего особенного в ней не было. Средних лет, собой невидная, ежели грамм двести не принять, то и посмотреть не на что. И не сказать, чтобы с гонором, но все ей порядку хотелось. А какой в те времена был порядок, когда зарплату директор, он же хозяин, хотел давал, хотел не давал? Понятно, чтоб прожить, все и тащили, кто что может. А хамили просто по привычке, что такого? При социализме ведь про безработицу никто и не слыхивал, наоборот, рабочих рук не хватало, вот и распустился народ, зная, что все равно не уволят. Позволяли себе лишку, это точно.
Как-то эта дамочка пришла в столовку, а там такую еду подали, что и свиньи бы жрать не стали. Она давай возмущаться. Даже книжку жалобную потребовала и пригрозила в инстанции написать. Вышестоящие. А у нас тут одна инстанция была, главбухша наша. Она директору родней доводилась. В общем, власть тут у нас была в одних руках.