— Про что хочешь, только новую!
Старуха шамкает губами.
— Когда-то я была маленькой девочкой, как ты теперь, — начинает она. — Я вот так же бегала по дому, по лесу. Засохший дуб тогда был ещё живым.
— Живым… — повторяет девочка.
— Да, живым. И однажды я встретила в лесу зверя. Это был странный зверь, таких зверей больше не было и нет. Он был сделан из глины.
— Из глины? — удивляется девочка.
— Да, из глины.
— Он был страшный?
— Нет, милая, он был добрым. Я погладила его, и он ушёл.
— Куда?
— Не знаю, милая. Ушёл и всё. Прошло много лет, и я встретил в том же лесу другого зверя. Он был сделан из дерева. Он тоже оказался добрым, хотя выглядел очень страшно. Я погладила его, и он тоже ушёл.
— А что дальше?
— Потом я ещё раз видела зверя. Я не знаю, что это был за зверь. Но звери эти — волшебные. Если когда-нибудь ты встретишь одного из них, не бойся, а попроси о чём-нибудь. Только это должно быть самое сокровенное желание.
— А ты о чём просила?
— У первого зверя я попросила просто, чтобы всё было у нас хорошо в доме всегда. Так оно и было. У второго я попросила, чтобы всё было хорошо у меня, чтобы муж у меня был хороший и любящий. Так оно и получилось. А у третьего я попросила счастья для сына своего, то есть для твоего дедушки Грихи. И он тоже всю жизнь счастливо прожил.
— И поэтому у нас всегда счастье в доме?
— Поэтому, верно. Но только одного я боюсь: что когда-нибудь вернутся эти звери — и не исполнят желания снова, а платы потребуют.
— Какой?
— Не знаю, милая, не знаю. Главное — не бойся их, милая. И всё будет у тебя хорошо.
Поздно вечером девочка выбирается из своей кровати и выходит из дома. Она бежит к опушке леса, к сухому дубу, потому что она хочет встретить волшебного зверя и попросить у него счастья. Она ещё не знает, для кого. Может, для себя. Может, для мамы. Может, для прабабушки.
У дуба тихо. Стрекочут кузнечики.
Девочка тихо зовёт:
— Зверь, где ты, зверь?
Она чувствует тёплое дыхание. Она гладит шерстяную морду, нащупывает острые уши.
— Это правда ты? — спрашивает она.
Зверь не отвечает. Он горячо дышит. В его чёрных глазах отражается луна.
Девочка гладит зверя. И не решается ничего попросить.
Светает. Деревянный зверь входит в лес с солнечной стороны. Глиняный зверь — с теневой. Они движутся по лесу быстро, как тени. Они бегут навстречу друг другу, они чуют: вот этот миг, он рядом.
Они выбегают на широкую поляну и сталкиваются.
Они сцепляются когтями и зубами, они рвут друг друга. Демиург доволен. Игра удаётся. Ему интересно, кто одержит победу.
Деревянный зверь сильнее: он подминает глиняного под себя, пытается придушить того своей тушей. Глиняный — более быстрый и ловкий, он вертит узкой мордой, бока деревянного уже искусаны и сверкают множеством мелких ран.
Демиург распаляется. Он взмахивает руками, и коршун набрасывается на сову, волк — на гиену, ласка — на бобра, войска сталкиваются, как две стены, бьются до крови, до смерти.
Два зверя кромсают друг друга лапами и зубами, хлещут хвостами, рычат, брызгают слюной, лают, воют.
Наконец, глиняный зверь исхитряется вцепиться деревянному в глотку. Он выдирает кровавые куски мяса, и умирающий гигант опрокидывается. Он падает на соперника, круша тому рёбра, вонзая их в тело. Из пасти глиняного зверя течёт кровь.
Они успокаиваются друг на друге. Шерсть опадает, кровь высыхает, и на поле боя — только куски дерева и обломки глины.
Демиург доволен.
Светает. Девушка идёт по лесу. У неё длинные светлые волосы до пояса, на ней надет вышитый сарафан. Она красива и светла. Она проводит рукой по кустам, и на кустах распускаются цветы. Она дотрагивается рукой до коры дерева, и на коре появляются почки.
Её зовут Июля, в честь прабабушки. Прабабушка умерла, но Июля никогда не забудет чудесных историй, которые рассказывала старая мудрая женщина.
Девушка проходит мимо высохшего дуба. Она идёт к поляне.
Июля чувствует, что сегодня — необычный день. Сегодня должно что-то произойти.
Она выходит на поляну. Тут солнечно и светло. Она разводит руки, точно пытается обнять воздух и высокое яркое Солнце. Однажды она встретила в этом лесу зверя. И ничего у него не попросила.
Звери появляются с двух сторон одновременно. Они летят друг на друга, и вот сейчас они сотрут Июлю, сомнут её, не заметят.
Но они останавливаются. Они ненавидят друг друга. Они подходят ближе, оба скалятся, злобно рычат, их чёрные глаза сверкают.
Июля протягивает руки и кладёт их на звериные морды. Она гладит обоих, а за их спинами совы и коршуны, медведи и волки, рыси и змеи ждут сигнала.
Июля садится на корточки и притягивает к себе тяжёлые головы. Звери почти соприкасаются носами, а Июля гладит их, чешет одного и второго за ухом, шепчет добрые слова. Глиняный зверь ложится. Его морда на коленях у девушки. За ним ложится и деревянный зверь. Июля поднимает голову и смотрит на Солнце, прищурив глаза.
Она шепчет:
— Не ссорьтесь, звери. Не ссорьтесь. Нет счастья в ненависти. Счастье — в любви.
Демиург смотрит на девушку и ничего не может сделать.
Потому что он понимает, что существо, которое он когда-то создал из дерева и глины, — гораздо сильнее, чем он сам.
Мышиные войны
Рассказ написан для конкурса РБЖ «Азимут». Тема — «Цивилизация». Рассказ занял 8-е место.
Бакстер похож на Малькольма Макдауэлла из «Заводного апельсина» Кубрика. Именно на того юного и омерзительного Макдауэлла в белом трико и чёрном котелке. Когда я вхожу к Бакстеру, у меня всегда срабатывает ассоциативное мышление: Бакстер — Макдауэлл — «Заводной апельсин» — круглый оранжевый фрукт с отверстием для ключа. Однажды я даже видел подобный плакат и хотел купить его для Бакстера, но удержался. Бакстер не смотрит кино, он просто не знает, кто такие Кубрик и Макдауэлл.
Сегодня Бакстер возбуждён. Едва я появляюсь в лаборатории, он бросается на меня, хватает за лацкан пиджака и тащит к своему полю боя. Иначе опытный стол Бакстера назвать сложно. Это даже не стол. Это огромная плоскость восемь на восемь метров; на нём есть специальные выступы, по которым можно ходить, не повреждая расположенные под ногами объекты экспериментов. На столе выстроен целый город: домики, горочки, лабиринты, переходы, конвейеры. Всё это управляется при помощи компьютера, за которым Бакстер проводит большую часть своего времени. Меньшая часть посвящена обитателям города: уходу, кормлению и надстройке дополнительных конструкций.
Город населён мышами.
Они просто кишат там. Белые, чёрные, рыжие, какие-то серо-буро-малиновые в крапинку, бегают, пищат, строят себе гнёзда из обломков домиков (Бакстер старается заменять испорченные строения, но не всегда успевает).
— Смотри! — показывает Бакстер.
На мониторе — мышь. Она стоит на задних лапках и внимательно смотрит в камеру.
— И что?
— Теперь с другой камеры, — Бакстер щёлкает клавишей.
С другого ракурса видно, что мышь смотрит не в камеру, а в зеркало. Она стоит и смотрит. Затем поворачивается боком, но морду держит так, чтобы видеть своё отражение.
— Круто, — говорю я.
Бакстер смотрит на меня дикими глазами.
— Что значит «круто»? Это открытие века! Она проявляет зачатки разума! Мои эксперименты дают результаты.
— А у тебя сыр за зеркалом не лежит?
— Дурак ты, — обиженно говорит Бакстер.
Будь на его месте герой Кубрика в чёрном цилиндре, он бы, вероятно, достал бы бейсбольную биту и проломил мне череп. Очень хорошо, что Бакстер похож на него только внешне.
— Да ладно тебе, вижу…
Бакстер всё равно обижен. Разумные мыши — это его мечта. Шестой год разводит этот зверинец, а институт всё выделяет и выделяет средства.
Странно, но Бакстер любит мышей. Попробуй хоть одну его мышь обидеть, за хвост подвесить или просто подразнить едой. Бакстер за мышей любого на части порвёт. При этом мыши у него мрут как мухи. Он их и током бьёт, и кислотой поливает, и в мозги какие-то электроды вставляет, и за хвосты сам подвешивает. И ничего, нормально. Отработанный материал — трупики — выкидывает в ведро, а лаборант их выносит каждые несколько часов.
Подхожу к урне, заглядываю. Уже два мертвеца за сегодня. Один какой-то взлохмаченный, а второй — с мокрой и свалянной шёрсткой. Бакстер замечает, что я изучаю его отходы.
— Одного загрызли, — говорит он. — Насмерть, ночью. Я не заметил.
— Понятно.
— Впервые такое, кстати. Они мирные очень, эта порода. Даже альбиносы.
— Это влияние разума, — говорю я.
Бакстер хмурит лоб.
— Вот я тоже так подумал. Посмотрим. Если степень разумности будет расти, а вместе с ней — и степень агрессивности, буду добиваться снижения последней. Разумность должна быть неагрессивна.
— Если это возможно.
Он смотрит на меня.
— Если из мыши можно сделать разумное существо, то из мыши можно сделать и мирное разумное существо.
— Может быть.
Бакстер подходит к компьютеру. Мыши у зеркала уже нет.
— Чёрт, — говорит он спокойно. — Неужели получается…
— Если мыши будут не только смотреться в зеркало, но бросаться друг на друга с холодным оружием, тогда цивилизация точно сложилась.
Бакстер молчит.
— Да тьфу на тебя! — изрекает он наконец. — Иди, покуда всё не испортил.
— Давай, — бросаю я и выхожу из лаборатории.
Заходил ведь просто поболтать. Я на шестом работаю, в отделе сертификации. Патенты, общение с прессой немножко. Лаборатория Бакстера — в подземном этаже.
Выхожу на шестом. Навстречу идёт Танго. Она одета в испанского покроя красно-белое платье, чёрные волосы распущены. Танго относится к девушкам, вслед которым оглядываешься, когда проходишь мимо. Сложно сказать, что она красавица (хотя лично я так сказать могу без зазрения совести), но она — яркая, заметная, эффектная. Её невозможно забыть, она не серая мышь, ни в коем случае.