У них, на самом деле, всё инструменталы были, без слов. А она поёт что-то про лошадей. Я слушаю, и сердце замирает. Знаешь, Сэм, я эту песню хоть сейчас могу повторить. Точно так, как она пела, ну, фальшивить буду только. Там о том, как у неё лошадь была, по кличке Мэг, и она эту лошадь очень любила, а потом Мэг становилась всё старше и старше, а потом она умирала, Мэг, очень болезненно, и пришёл доктор, чтобы усыпить Мэг, и она, девочка, хотела отдать свою жизнь, свою силу, лишь бы Мэг жила. И там припев был однообразный, и такой страшный, и я даже чуть сам не расплакался, так было жалко и девочку, и лошадь, обеих было жалко. Она ж без музыки пела, и так пела, так пела, как я никогда в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь пел.
Она закончила, и сразу тихо стало.
И она вдруг спрашивает:
«Вы кто?»
То есть она знала, что это чужой кто-то, но всё равно продолжала петь. А мне уже как-то неудобно было говорить, что я просто за автографом. Это как-то глупо бы вышло. Она ведь, получается, для меня пела, для совсем незнакомого человека. Ну, я и говорю: «Вы очень красиво пели». А голос у меня дрожит, потому что я всё про лошадь забыть не могу. И она чувствует это, что голос дрожит, и она говорит:
«Спасибо».
А я пячусь назад, чтобы выйти, и открываю дверь, и только я в коридоре оказался, как мне навстречу все остальные — вся группа, все они. Без очков, представляешь, и они все зрячие. Барабанщик клавишника по спине хлопает, мол, классно отыграл, молодец, и тот на него смотрит, смеётся. А молодой саксофонист меня с ног до головы изучил, потом только мимо прошёл.
И знаешь, Сэм, мне так противно вдруг стало. Я-то думал, вот, люди своё несчастье как преодолевают, как борются, не сдаются. Судьба с ними злую шутку сыграла, а они судьбу утёрли, стало быть. А получается наоборот, что они издеваются над инвалидами, на самом-то деле, на сочувствии выезжают. Нет, они отлично играют, ничего не скажешь, просто отлично. Но не только в игре же тут дело. Мне как-то и слушать диски сразу расхотелось.
А самое неприятное, что, получается, девушка-то тоже лгала. Песня эта — она искренняя такая, живая, а на сцене она лгала, получается, когда по этому длиннющему грифу пальцами бегала, как машина, играла.
Ну, я к жене вернулся, как раз второе отделение начиналось. Я его автоматически как-то выслушал, ничего не помню, что там было. Там играла эта группа с длиннющим названием, которая жене нравилась, из-за которой мы и пошли на тот концерт. Не помню совсем, что они играли, вовсе не помню. Я всё сидел и думал о поддельных слепых музыкантах, и о девушке, и о лошади по имени Мэг.
А двое в клетчатых пиджаках снова сели за наш столик, и Салли наговорила им комплиментов. Ну, и один из них диск ей просто подарил, с автографом. Вот уж она счастливая была. Просто это как бывает: покупаешь ты диск, а потом музыкант тебе пишет «От автора» или что-нибудь типа того. Будто ты его друг, и это подарок был. А на самом деле он тебя знать не знает, и диск ты на ближайшей распродаже, может быть, купил. А тут — и в самом деле подарили, и приятно Салли так было, что я не стал ей ничего рассказывать.
Мы домой пошли, а она щебетала, как ей всё понравилось, и как почаще бы надо на такие мероприятия ходить.
Ну, приехали мы домой, а я сразу к Бобу в комнату.
Сэм, плесни. Спасибо.
Вот, ну, я, значит, к Бобу. Боб постоянно в интернете сидит. Я-то старый уже для этого, ничего не понимаю, ну, письмо могу написать кому, а уж если найти чего надо — это совсем не умею. В общем, говорю Бобу, найди-ка мне что-нибудь про эту группу. У Боба металл его играет, семнадцать лет, в конце концов, самый трудный возраст.
Боб — щёлк-щёлк — и говорит, мол, ни сайта, ничего у них нет. Вот состав группы на каком-то музыкальном сайте, вот анонсы концертов, а кто такие, откуда, ничего, ни слова. Ну, ладно, говорю, спасибо, и пошёл спать. А имя девушки я на диске прочитал и запомнил: Джерри Чарч. Джеральдина, наверное, но там было именно Джерри.
Я потом, на следующий день, ещё Боба попросил найти это имя, но тут он тоже ничего особенно не нашёл: в одном только месте в составе группы, вот и всё. И песню эту он тоже поискал — по тексту, я ж её хорошо запомнил. Но тут совсем ничего, ни одного упоминания нигде, ничего.
Вот так.
Это присказка, что ли. А сказки-то и нет.
В общем, почему я всё это тебе рассказываю. Потому что никто больше не поймёт, наверное.
Ну, ты же знаешь, какую я мебель делаю. Отличную мебель. Таких шкафов ещё поискать, какие я делаю. В общем, месяц назад заказ ко мне пришёл. Женщина позвонила, сказала, что ей порекомендовали. Старик Дюк порекомендовал, которому я стол обеденный справил на всю семью. Помнишь, какая у него семья — шестнадцать человек, это ж надо такую ораву прокормить. Ну, да, они работают все, кроме самого мелкого, но поди наготовь на них. В общем, он сказал, что есть в округе мастер такой.
А она не в городе живёт, она милях в двадцати от города, в небольшом таком домике. И вот ей шкаф понадобился, а она с Дюком по каким-то там делам знакома, и спросила его, не знает ли он, кто может под заказ шкаф справить, ну, он на меня и указал, дай ему Бог здоровья.
В общем, поехал я к ней.
Там комната огромная, и в одной стене ниша. Ниша такой формы — полумесяц, да ещё срезанный с одного конца, и она хотела туда шкаф открытый с полками под безделушки встроить. Ну, я посмотрел, обмерил всё, цену примерную ей сказал, она согласилась. Ей на вид лет шестьдесят, живёт одна, не бедствует, наверное, есть какие вклады в банке или дети помогают, я тогда подумал. Ну, тогда — это громко сказано, всего-то месяц назад было.
В общем, я несколько раз ещё приезжал. Дополнительные всякие обмеры делал, дерево мы выбирали, толщину полок, я ей эскизы нарисовал. Всё, в общем, путём.
Сделал, в общем, я шкаф, и полочки, и всё так получилось — не налюбуешься. И позавчера, стало быть, во вторник, поехал к ней.
Плесни-ка… Спасибо.
Приехал, монтировать стал. Шесть часов возился, но всё как надо сделал. Идеально просто получилось. Точно всё легло, как надо, и стены красивые, и шкаф как влитой. Ну, и она говорит, мол, давайте-ка я вас ужином накормлю. А то мне в последнее время кормить-то некого, скоро и готовить вовсе разучусь, ведь для себя не очень-то стараешься. Ну, я и не против. В общем, посадила она меня в столовой, я там до того не разу не был, всё в большой комнате обретался, где шкаф делал. Пока она на кухню пошла, я стал фотографии рассматривать, они по всем стенам там висят.
В основном, мужчина какой-то на фотографиях, немолодой уже. Муж, наверное. А потом его фотография в чёрной рамке. Умер, значит. И дети: мальчишка и девчонка. Сначала маленькие такие, одинаковые совсем. Потом постарше.
А потом смотрю, а девочка с некоторого времени всё в тёмных очках.
И тут голос сзади.
«Это Марк и Джерри, дети мои. Марк сейчас адвокат, в Нью-Йорке давно уже живёт, не в нашей глуши. А Джерри в музыку пошла, играет в группе».
И тут меня как током прошибло.
«Blind Jazz», — говорю.
«Да, — она удивилась, слышно было, — Вы их знаете?»
Ну, я замялся, говорю, на концерте как-то был, диск есть.
Ей приятно было, ямочки на щеках появились, гордость за дочь прямо на лице видна.
«Она у меня молодец», — говорит.
И тут я смотрю, а на стене плакат, небольшой совсем, типа постера из журнала. И там — она, Джерри, такая, как я её тогда, год назад, видел, в том самом цилиндре, в чёрных очках, с этой огромной бас-гитарой. И я не удержался, спросил.
«А что с ней случилось?» — спрашиваю, а сам на чёрные очки указываю.
Она понурилась сразу, как-то, постарела.
«У неё лошадь была. Ричард ей подарил на пятилетие. Она с тех пор с лошадью не расставалась, наездница была хоть куда. Ей все прочили будущее наездницы. К восьми годам любого коня могла объездить».
Ну, ты понимаешь, Сэм, я своими словами пересказываю. В общем, сбросила её лошадь, та самая, первая, её любимица. Мэг её звали, эту лошадь. Сбросила и копытом ещё ударила. По голове. Сотрясение, трещина в черепе, но всё зажило, нормально. Только зрение пропало. И уже не восстановилось. Вот.
Представляешь, Сэм, она — на самом деле слепая. Они все там, эти музыканты, все остальные — клавишник, ударник, саксофонисты, они же зрячие. Они обычные. И они, получается, на ней выехали, они эту штуку со слепотой придумали, потому что она слепая. И они играли, имитируя, что они не видят, а она — по-настоящему. Она и в самом деле слепая.
И я тогда спросил у неё — у матери, в смысле — она слышала песню о любви к лошадям?
И вот тогда она расплакалась. Расплакалась по-настоящему, и уже про ужин забыла, и про гордость за детей, и про Ричарда, это, верно, мужа так звали. В общем, глаза она на меня поднимает и спрашивает: а откуда я эту песню знаю.
Джерри мне пела, говорю.
А она наклонилась ко мне и обняла меня, точно как мать сына, и всё плачет, и плачет, и обнимает меня. А я молчу, потому что не знаю, что сказать.
Представляешь, Сэм, как нужно любить эту чёртову лошадь? Она же девочку инвалидом сделала на всю жизнь, всё ей перевернула, всё испортила. А я тут понял, что в песне — всё правда было. Всё, до последней строчки. Я прямо как вживую увидел, как лошадь умирает, а слепая девушка гладит её и плачет. И пишет эту песню потом, и поёт, только не на сцене, потому что нельзя это на сцене петь. Она только для избранных её поёт. Почему я попал в их число — ума не приложу.
Вот и всё, Сэм. Она покормила меня ужином, и всё рассказывала про Джерри, и про Марка, и про Ричарда, и про лошадей, про Мэг особенно.
А я вот теперь уже второй день отойти не могу. И у меня в голове вертится эта песня. Вертится и вертится, и никак не хочет уходить.
Плесни-ка ещё, Сэм. Спасибо.
Шэннон МакКормик
Рассказ написан для конкурса РБЖ «Азимут». Тема — «Океан». Рассказ занял 42-е место.