Мы быстро идём в другой конец платформы.
Майя думает, что мы — за ней, и прячется за колонну.
— Пошли Метро-2 искать, — машет Даник рукой.
— Не хочу, — улыбается Майя.
Мы оставляем её позади, обнимающуюся со своим Шаплюском.
Раздаётся шум поезда. Мы прячемся за столбы.
Подходим к краю платформы.
— Нужно дождаться и пропустить следующий, — говорит Ёрл.
Я утвердительно хмыкаю.
Ждать приходится долго. Я смотрю на глухую стенку, Даник фотографирует общий вид станции. Где-то посередине танцует Майя.
Поезд приближается.
Я ощупываю стену и вдруг понимаю, что серая штукатурка отваливается прямо под моими руками, а под ней — красный кирпич и потрескавшийся раствор в швах. Я достаю нож и стучу рукояткой по кирпичам. Звук — гулкий.
В этот момент мимо проносится поезд. Я едва успеваю убрать нож, как Даник командует:
— Пошли.
Мы стартуем.
И в самом деле, буквально в двадцати метрах от платформы рельсы разветвляются. Одна ветка уходит за широкую стальную дверь.
— Ты и в самом деле думаешь, что это Метро-2? — спрашиваю я.
— А что?
— Может, обычное бомбоубежище. Щёлкай и пошли обратно: тут опасно.
Даник снимает дверь.
Суть в том, что я уже не думаю ни о какой двери. Я думаю о стене. Почему с одной стороны лестницу просто накрыли бетонной плитой до лучших времён, а с другой — ещё и кирпичом заложили?
Мы выползаем на платформу, где нас встречает Майя.
— Ну что?
— Даник слажал, — улыбаюсь я.
— Типа эт-та, — Даник имитирует выговор гопника, — заткнись, тип-па.
Майя хихикает.
А я уже обращаю своё внимание на стену.
— Смотрите, — говорю. — Тут всего-то слой кирпичей. Закладывали что-то впопыхах.
Ёрл хмыкает, ощупывает стену.
— А чего думать, рубить надо, — говорит Даник и жестом Рэмбо извлекает из-за спины кирку.
Мы взяли две кирки — на всякий случай. Зацепиться за что-нибудь, или устроить погромчик.
— Минут двадцать, — оценивает Даник.
Я уже бью по стене.
Серое покрытие отлетает легко. Пыль попадает в глаза. У Майи должны быть очки — обычные, не защитные, но тоже поможет хоть чуть-чуть.
— Май, у тебя очки далеко?
— Вообще не брала.
Собрались, называется.
Мы лупим по стене, что есть сил. Под штукатуркой и первым слоем кирпича обнаруживается второй. Шум поезда заставляет нас присесть и сделаться невидимыми.
Данила первым пробивается через стену. Его кирка уходит в никуда, проваливается в пустоту. Он рвёт её на себя и титаническим усилием умудряется выломать штук пять кирпичей за раз.
— Кирку сломаешь, — скептически говорю я.
Ёрл берёт кирку у Данилы и подменяет его.
Мы работает ещё около десяти минут. Идёт всё хуже: слабое место мы пробили, вокруг него раствор много крепче. Каждые несколько минут проходит поезд: но это хорошо, потому что без отдыха тут не справиться.
Впрочем, уже полпервого, кажется. Скоро поезда прекратятся.
— Кстати, тут «Билайн» ловится, — говорит Майя.
Данила проверяет свой мобильник:
— И «МТС».
У меня и у Ёрла — «Билайн», нам проверять нет смысла. Но то, что мобильник берёт, — это очень хорошо. В каком-нибудь экстремальном случае можно позвать на помощь.
Мы продолжаем работу. В отверстие уже можно протиснуться, но мы хотим расширить его до такой степени, чтобы можно было пройти легко. Ёрл светит фонариком в отверстие, я тоже заглядываю.
Вверх, к бетонной плите, перекрывающей выход, идёт такая же, как и с противоположной стороны, лестница. Только вот примерно по центру этой лестницы чернеет провал размерами примерно два на три метра. А что в этом провале — разглядеть не получается.
Мы смотрим друг на друга и начинаем долбить стену с удвоенной силой.
Через несколько минут пролом уже достаточно велик. Первым туда пробирается отдохнувший Данила. Мы с Ёрлом сидим у пролома и вытираем вспотевшие лбы. Майя идёт за Даником. В проломе сверкает фотовспышка.
Появляется голова Даника. Где-то в тоннеле ревёт поезд. Мы вяло переползаем через пролом, чтобы скрыться.
Лестница усыпана мелкими камнями. Чёрная дыра — прямо по центру.
— Края крепкие, я проверил, — говорит Даник.
Я подхожу к краю и свечу вниз фонариком. Виден только засыпанный трухой пол. Невысоко — метра четыре.
Данила сбрасывает вниз верёвку. Кошку он укрепляет на краю пролома, который мы сделали в стене: длины верёвки вполне хватает.
Данила спускается первым. У меня руки побаливают после кирки. Ёрл идёт вторым, за ним — Майя. Я — последний.
Это большое помещение, даже очень большое для подземного. И некогда оно было жилым.
— Это стол, — говорит Ёрл.
Длинная столешница — человек на сорок, не меньше. Она пыльная и загаженная, но на ней стоит посуда, лежат осколки. Я подхожу и беру книгу, которая лежит на самом краю.
Катаев, Иван Николаевич. «Сердце». 1927 год. Книга рассыпается у меня в руках.
— Кажется, Скороход нервно курит где-то в сторонке, — говорит Ёрл.
— И михайловские — тоже, — поддакивает Даник.
Среди разбитых чашек — ещё одна книга.
Это «Илиада». Издание — Санкт-Петербург, 1829. Первое русское издание «Илиады». По-моему, это очень дорогая книга. Я боюсь до неё дотрагиваться.
Ёрл что-то восторженно говорит Данику. Майя рассматривает стены. На них — рамы с полуистлевшими картинами.
Я иду вдоль стола. Во главе стоит стул с высокой спинкой — точно трон. И снова книга. Один из томов собрания сочинений Пушкина, 1936 год.
Передо мной — проход. Может, тут когда-то и была дверь, но теперь её нет.
Я в следующем помещении. Оно чуть поменьше, из него ведёт ряд проходов. В одном из них на одной петле болтается дверь. Деревянная, с резьбой. Фонарик высвечивает в темноте детали.
Данила фотографирует. Наверное, стол, книги, картины. Может, что-то ещё.
Мне на плечо ложится рука. Я резко оборачиваюсь: никого нет. Отпрыгиваю назад, сердце колотится, как паровой молот. Это Майя. Она смеётся.
— Нельзя же так, — говорю я укоризненно.
Он приближается своё лицо ко моему так, что мне достаточно чуть податься вперёд, чтобы её поцеловать.
— Можно, — шепчет она и со смехом отстраняется.
Я немного разочарован, но это неважно. Важно то, что вокруг нас.
Я захожу в один из проходов. Довольно длинный коридор с рядами дверей по бокам. Кое-где двери ещё есть, кое-где они валяются на усыпанном бетонным крошевом полу. Свечу фонариком в одну из комнат. Тут кто-то жил. Скелет железной кровати, сломанная тумбочка, одежный шкаф со сгнившей одеждой. На тумбочке — снова книга. Ещё книги — на полке. Издания конца XIX — начала XX века.
Я люблю книги — и Майя тоже. У Ёрла нет на них времени: весь свой досуг он посвящает лошадям. У него три лошади и небольшой участок земли где-то под Москвой. Даник прочёл в жизни три книги — первую, вторую и синюю, но это не мешает ему быть умным и приятным собеседником. Всё, что он знает, взято из интернета.
Следующая комната: кровать, стол, томик стихов. Обложки нет. Первая страница покрыта пылью. Аккуратно сдуваю пыль. Просматривается:
«Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду…»
Странные книги. Странное собрание. Почему они тут? Что это за место? Почему его не исследуют? Что здесь кроется.
Данила бегает по комнатам и фотографирует. Ёрл находит серебряную ложку и говорит:
— По-моему, тут можно немножко подзаработать. Его бандана покрыта пылью.
Я выхожу из комнаты, и тут появляется Майя.
— Пойдём, — говорит она.
Мы идём, рука об руку, в одну из дверей, проходим по коридору, минуем большое помещение, потом ещё одно, потом спускаемся по лестнице. Я едва успеваю мотать головой по сторонам. На стенах — всё те же рамы с истлевшими картинами. Обломки мебели. Мусор на полу.
Майя останавливается.
Это склеп. Могильник. В стене — ящики. Не маленькие, не для кремационных урн — а большие ячейки как в морге, только каменные, тяжёлые.
— Читай, — говорит она.
Зеров Николай Константинович. 1890–1951. Мне ничего это не говорит.
Орешин Пётр Васильевич. 1887–1948. Не знаю.
Корнилов Борис Петрович. 1907–1949. Что-то слышал, но не могу вспомнить.
— Кто все эти люди?
— Читай дальше, — говорит Майя.
Я смотрю на неё. Она отворачивается от фонарика. Неожиданно я понимаю, что на её глазах — слёзы. Настоящие. И обидел её не я. Она плачет из-за того, что прочла на этих надгробиях.
Я продолжаю читать.
Ауслендер Сергей Абрамович. 1886–1942.
Мицишвили Николоз Иосифович. 1894–1953.
Сходные даты рождения. Сходные даты смерти. Эти люди умерли тут, в этом бункере.
И в этот момент меня бьёт током. По настоящему — хотя никакого тока тут нет. Я ещё раз читаю надпись на следующем саркофаге. А потом — ещё раз. И ещё. Потому что не могу понять. И поверить.
— Прочитай это вслух, — говорит Майя.
И я читаю.
— Николай Степанович Гумилёв. 1886–1948.
Я могу не знать, кем были похороненные в других могилах. Эти имена мне ничего не говорят. Но я твёрдо знаю, что Гумилёв был расстрелян в один из дней с 3 по 24 августа 1921 года. Где он похоронен — неизвестно. Может, в Бернгардовке, может, в Лисьем Носу. Но факт его смерти в двадцать первом — неопровержим.
Он до последних минут хранил то самое спокойствие, с которым водил в атаку конных улан или стрелял львов. Он попросил Анну Энгельгардт, свою вторую жену, прислать ему в тюрьму Гомера и Евангелие. Когда ему предлагали бежать из Петербурга, он спрашивал: «Зачем мне куда-то бежать?» Он заявлял о своих монархических воззрениях матросам Балтфлота.
1948 год.
— И здесь, — Майя показывает мне ещё одну могилу.
Бабель Исаак Эммануилович. 1894–1952.
— Они умирали здесь, — говорит Майя.
Я отнимаю 21 от 48. Потом 40 от 52.