У стойки есть свободные места.
— Пива.
Толстяк в переднике плюхает передо мной кружку с золотым пивом.
Производство пива национализировано. Это слишком прибыльный продукт, чтобы отдавать его в частные руки.
То, что я пью, ничем не похоже на то, что мне подают во дворце.
Я лично дегустировал все четыре вида производимого Золотыми Фабриками пива. Для меня, для Золотой Армии, для богатых слоёв населения и для нищебродов. Я знаю вкус каждого. То, что подал мне толстяк, сделано где-то в другом месте.
Я захожу за стойку. Телохранители идут за мной, я даю знак отстать.
Прохожу через дверь на кухню. Толстяк хватает меня за плечо, я втаскиваю его в проём и опрокидываю на пол. Ему в лоб смотрит пистолет.
— Что ты мне подал? — спрашиваю я.
— Пиво! — дребезжит толстяк.
Первая пуля отправляется ему в предплечье. Пистолет бесшумный. Два повара, подбежавшие спасти бармена, тут же исчезают. Слышны гневные крики посетителей, ждущих своё пиво.
— Нет, — говорю я. — Это не пиво. Это твоя смерть. Где сварено?
— Там… там… — лепечет он.
Я поднимаюсь и выхожу наружу. На меня смотрит весь бар. Жестом показывают невидимым телохранителями забрать барахтающегося в проходе толстяка. Он всё расскажет.
Всегда получатся именно так. Я не могу не привлечь к себе внимание. Потому что я — Император. Потому что мои подданные должны всегда помнить о том, что у них есть Император. Даже если они не узнают его с расстояния в два метра.
Потные руки Карла мнут скатерть на моём столе, оставляя на ней мерзкие жирные отпечатки пальцев, похожих на недоеденные сосиски, но Карлу это безразлично, ведь он не умеет сдерживать себя и не нуждается в этом, и когда ему нечем занять руки, он копается в моих вещах, портит их, пропитывая своим отвратительным запахом и засаливая даже своим взглядом, не говоря уже о прикосновениях, подобных моменту, когда слизень проползает по листу дерева, покрывая его тошнотворным блестящим следом, в котором путаются мухи и другие насекомые в ожидании смерти от голода или других внешних факторов. Я смотрю на пухлую, уродливую спину своего советника и думаю о том, как же всё-таки я его ненавижу, сильнее даже, чем самого себя, и это я — всегда готовый к саморазрушению во имя Империи, теперь всю свою ненависть и отвращение посылаю невидимыми флюидами в сторону туши, сидящей за моим столом и не подверженной ни страхам, ни чувству вины, ни каким-либо другим естественным человеческим чувствам и порывам.
— Расскажи мне, Карл, — начинаю я разговор, предчувствуя уже вязкий ответ моего собеседника (и этот ответ также напоминает мне упомянутый след слизняка), — выяснил ли ты, кто посмел нарушить моё абсолютное право на производство и распространение спиртных напитков и пива, которое, как известно, приносит огромные деньги казне, поддерживая мою армию и слуг в должном состоянии пресмыкания и повиновения мне, их единственному Императору? Сделал ли ты что-либо для того, чтобы уничтожить моих экономических врагов, этих червей в яблоке моей Золотой Империи.
Карл медленно потирает руки, будто не хочет мне ничего рассказывать, а просто тянет время, цепкое, как семихвостая кошка, и оглядывается на меня, и морщит свой высокий лоб, по которому стекают бисеринки пота и застилают ему зрение, вынуждая каждые несколько минут промокать лицо салфеткой или просто тыльной стороной ладони, что, в общем-то, ему не очень помогает, и делает вид, что хочет приподняться, но огромный живот не даёт ему этого сделать, не позволяет встать в присутствии Императора, хотя мы оба прекрасно понимаем, что это лишь и игра и не более того, пустота, которую приходится заполнять ритуалами, пустословием и несказанными словами.
— Ах, мой император, — наконец, мямлит Карл, причмокивая губами, — не соблаговолите ли вы сначала приказать мне рассказать вам о вестях с северных границ, поскольку они кажутся мне, вашему преданному слуге, гораздо более весомыми и важными нежели мелкие хозяйственные неполадки внутри вашей Империи, справиться с которыми для могущественной гвардии императора не составляет ни малейшего затруднения…
Мне столь наскучивает это долгое предисловие, полное воды и воздуха, что я прерываю его жестом, и мне кажется, что на этот раз жест выходит столь величественным, что принижает и вынуждает замолчать даже моего несносного советника, который чаще всего не обращает внимания ни на меня, ни на мои требования и замечания, являющиеся для него не более чем пустыми наборами букв и слов, не несущими ни малейшей смысловой нагрузки.
— Прошу простить меня, мой император, за долгое вступление, но вы же знаете, что я не могу иначе, что это естественное свойство моей натуры, без которого ваш верный Карл никак не может быть по-прежнему вашим верным Карлом, а, впрочем, я и в самом деле несколько затянул свой монолог и последовательно перейду к обеим беспокоящим нас проблемам, несоизмеримым по степени важности, но равновеликим в глазах моего возлюбленного императора.
Он делает скучную, длинную, демонстративную паузу, мягкую, как его собственный живот, и в этой паузе неожиданно тонут все звуки и жесты, и наступает какая-то давящая, неприятная, вязкая тишина, которая попадает в меня и начинает распирать меня изнутри, и мои руки складываются в умоляющий жест — мои, которые привыкли только повелевать! — чтобы принудить Карла продолжать свою неспешную речь.
— Ну что же, тогда я приступлю, наконец, к делу, — он отправляет в рот конфету, извлечённую из какого-то кармана, — и расскажу вам, мой император, что происходит на самом деле внутри вашей империи и снаружи её. Мы провели тщательнейшее расследование в связи с обнаружением вами поддельных сортов хмельной продукции, производимой в обход официальной позиции власти, и выявили, что поставляемое в таверну «У Колчи» пиво было изготовлено на окраине города Плои в одном из многочисленных заброшенных цехов, опоясывающих город, и начальствовал над этим нелегальным производством некий Приха, местный купец и богатей, ныне, кстати, подвешенный на дыбе в одном из казематов золотого дворца (если вы желаете, мой император, можно сейчас же подняться и направиться туда, дабы следить за его мучениями самолично), а поставки дрянного напитка велись во всех направлениях империи, в том числе более половины производимого поддельного пива привозилось в столицу, где, как известно, торговля выглядит наиболее выгодной в свете высоких цен и широких возможностей по распространению. Подробный отчёт обо всех этих событиях вы можете прочесть прямо сейчас, так как я, зная ваше нетерпение и любовь к точности, не забыл взять его с собой для немедленного предоставления моему возлюбленному императору, властвование коего, как я надеюсь, намного превзойдёт и мою скромную жизнь, и жизнь всех его современников, стремясь, таким образом, к необозримой и прекрасной золотой вечности.
Я обдумываю слова Карла и понимаю, что и в самом деле раздул какую-то необычайную сложность из простого и ясного дела, что события на северных рубежах Империи должны тревожить меня гораздо более, поскольку нет ничего важнее, чем оборона границ и их расширение, ведь только постепенное поступление всего обозримого мира под власть Золотого Императора может привести к абсолютной стабильности и неприступности человечества, к коим я стремлюсь все эти годы, проведенные мной на троне моей великой страны. Но прежде чем я успеваю промолвить хоть слово и воззвать к Карлу, чтобы тот быстрее докладывал мне обстоятельства, сложившееся на северных фронтах войны с горцами, как он предупреждает мою фразу, набирая полную грудь воздуха, и по этому слегка демонстративному жесту я понимаю, что Карл собирается говорить, что слова распирают его жирную грудь, а когда Карл собирается что-то произнести, лучше его не прерывать, поскольку он всё равно найдёт время сказать это позже, когда ты совсем не ждёшь и думаешь о различных сторонних проблемах.
— Мой император, — подобострастно начинает он, — прежде чем вы зададите мне само собой разумеющийся вопрос о ситуации в горах, я хотел бы прервать течение вашей божественной мысли одним незначительным вопросом, который в свете наших проблем, возможно, ничего и не значит, но всё-таки вызывает во мне интерес, не удовлетворив который, я теряю всяческие способности к дальнейшим стратегическим размышлениям и прочим крайне необходимым для государства делам. — Тут он причмокивает и долго разворачивает фант очередной конфеты, повергая меня в уныние подобное унынию рыбака, спасающего из речных глубин прекрасную деву и обнаруживающего, что это всего лишь русалка с рыбьим хвостом, не способная ни любить, ни просто сглаживать досуг мужчины, нуждающегося в участии женского пола. — Так вот, — продолжает Карл, — насколько мои уши длинны, настолько я и прослышал о том, что вы давеча в городе приобрели необыкновенно красивую рабыню, черноглазую и черноволосую, похожую то ли на принцессу запада, то ли на богиню востока, столь пленительную, что она сумела зачаровать даже вас, мой император, такого привычного к женским прелестям человека, познавшего, казалось бы, все земные наслаждения, вероятные и невероятные, и, собственно, именно к этой прекрасной девице я и веду свои речи, утомляющие вас, мой император. Я, мой император, хочу просить вас об одной милости, какой прежде никогда не желал и не поминал о ней ни слухом, ни духом, ни голосом, ни жестом, оставляя и подавляя все подобные порывы в глубинах собственного страдающего сознания, и милость эта могла бы заключаться в том, что после того, как упомянутая нами прекрасная рабыня наскучит вам и пресытит ваши желания наслаждений и радостей земных, вы передали бы её для некоторых развлечений интимного свойства вашему покорнейшему слуге, так долго верой и правдой исполняющему все ваши поручения, далеко не всегда простые и понятные сразу, и никогда не просившему вас практически ни о чём, тем более о такой малости, как случайно приобретённая в городе рабыня…
Я смотрю на Карла с небывалым изумлением, поскольку никогда не думал, что он может заинтересоваться женщиной, более того, кем-либо ещё, помимо своей персоны — к нему не водили мальчиков и мужчин, ему не отдавали животных из дворцового зоопарка, он не интересовался картинками неприличного свойства и производил впечатление человека, не имеющего понятия о любви и половых отношениях, хотя в глубине души я прекрасно понимал, что столь сведущий во всех жизненных вопросах человек, как Карл, не может не знать о таком естественном порыве, как тяга к противоположному полу либо просто к другим живым существам. Карл ставит меня перед дилеммой такого рода, что обыкновенно за решением подобных проблем я обращался к самому Карлу, в то время как теперь мне придётся самостоятельно решить вопрос, не слишком значимый для меня и Империи, но достаточно значимый для обозначения граничных отношений между мной и моим советником, с которым я прежде был не то чтобы на короткой ноге, но достаточно близок, ограничивая при этом свою близость исключительно деловыми отношениями.