Рассказы. Том 24 — Роберт Хайнлайн — страница 2 читать онлайн бесплатно

The Menase from Earth (1959)

ГОД РЕЗОНАНСА

1

Поначалу Потифар Брин не заметил девушку, которая начала раздеваться.

Она стояла на автобусной остановке всего лишь в десяти футах от него. Сам он сидел за столиком в аптеке, но это не помешало ему увидеть ее — между ней и Потифаром была лишь стеклянная витрина, да изредка проходил какой-нибудь пешеход.

Тем не менее, он не поднял взгляда, когда она начала разоблачаться. Перед Потифаром лежала открытая «Лос Анджелес Таймс»; рядом дожидались своей очереди «Херальд-Экспресс» и «Дейли Ньюс». Он внимательно изучал газету, передовицы удостоил лишь мимолетного взгляда, зато записал в черный аккуратный блокнот минимальную и максимальную температуру в Браунсвилле и Техасе, начальную и конечную цену акций на Нью-йоркской бирже, а также общее число акций, перешедших из рук в руки. Потом он начал быстро просматривать мелкие заметки о различных происшествиях, время от времени занося их краткое содержание в свой черный блокнотик; то, что он записывал, было не связано между собой — среди прочего, например, оказалась заметка о мисс Сырная Америка Недели, которая заявила, что выйдет замуж и родит двенадцать детей, причем ее избранником будет тот, кто сможет доказать, что он с малых лет вегетарианец, что он был свидетелем приземления летающей тарелки и, вдобавок, сумеет своими молитвами вызвать дождь в Южной Калифорнии.

Потифар как раз переписал адреса трех жителей Уаттса, штата Калифорния, которые были чудесным образом исцелены Преподобным Дикки Ботгомери, восьмилетним евангелистом, во время собрания Братьев Первейшей Правды, и уже намеревался приступить к изучению «Херальд-Экспресс», когда бросил взгляд поверх очков для чтения и увидел стриптизерку-любительницу, стоящую на углу напротив. Он встал, аккуратно положил очки в футляр, сложил газеты, засунул их в правый карман пиджака, отсчитал точную сумму по счету и добавил двадцать пять центов на чай. Затем снял свой плащ с крючка, перекинул его через плечо и вышел на улицу.

К этому моменту девушка успела раздеться догола. У Потифара Брина успело сложиться мнение, что ей было что показать. Тем не менее, она не сумела собрать большой аудитории. Мальчишка, продавец газет, перестал выкрикивать свою бесконечную сводку катастроф и, забыв закрыть рот, глазел на девушку: да еще парочка трансвеститов, которые, очевидно, поджидали автобус, смотрели на нее. Никто из прохожих не остановился. Они скользили по ней взглядом, а потом, — со столь характерным для истинных жителей Южной Калифорнии равнодушием ко всему необычному шли по своим делам дальше. А вот трансвеститы были очень заинтересованы. Мужская половина команды была одета в кружевную женскую блузку и в консервативный шотландский килт. Женская половина, гордо носившая деловой костюм и широкополую мужскую шляпу, наблюдала за происходящим с особенным интересом.

Когда Брин подошел к девушке, она как раз повесила легкую полоску нейлона на скамейку автобусной остановки и потянулась к туфлям. Полицейский офицер, потный и несчастный, дождался, когда загорится зеленый свет, и, перейдя через дорогу, направился к ней.

— Ладно, — сказал он усталым голосом, — этого вполне достаточно, леди. Наденьте на себя все эти штуки и уходите отсюда.

Женщина-трансвестит вынула изо рта сигару.

— Только вот, какое вам до всего этого дело, офицер? — вмешалась она.

Полицейский повернулся к ней.

— Держитесь-ка лучше отсюда подальше! — Он посмотрел на женщину, а потом перевел взгляд на ее спутника. — Мне бы следовало задержать вас обоих.

Женщина-трансвестит подняла брови.

— Вы собираетесь арестовать нас за то, что мы одеты, а ее за то, что она раздета. Мне это начинает нравиться. — Она повернулась к девушке, которая стояла совершенно неподвижно и молчала, словно сама была поражена тем, что происходит. — Я — адвокат, милочка. — Она достала визитку из кармана жилетки. — Если этот неандерталец в форме будет продолжать приставать к тебе, я с удовольствием займусь твоим делом.

Мужчина в килте сказал:

— Грейс! Пожалуйста!

Она стряхнула его руку со своего плеча, как надоедливую муху.

— Успокойся, Норман. Это наше дело. — Она снова принялась за полицейского. — Ну, вызывайте машину. А в настоящий момент мой клиент не будет отвечать ни на какие ваши вопросы.

Полицейский выглядел таким несчастным, что казалось, он сейчас заплачет, а его лицо сделалось опасно красным. Брин молча шагнул вперед и накинул свой плащ на плечи девушки. Она с удивлением посмотрела на него и в первый раз за все это время открыла рот:

— Э-э…благодарю. — Она запахнулась в плащ. Женщина-адвокат посмотрела на Брина, а потом перевода взгляд обратно на полицейского.

— Ну, офицер? Вы готовы арестовать нас?

Он приблизил свое лицо к ее шляпе.

— Я не доставлю вам такого удовольствия! — Он вздохнув и добавил: Благодарю вас, мистер Брин. Вы знаете эту леди?

— Я позабочусь о ней. Вы можете забыть эту историю, Ковански.

— Меня бы это вполне устроило. Если она с вами, то я именно так и поступлю. Только, пожалуйста, уведите ее отсюда, мистер Брин!

Тут женщина-адвокат снова встряла.

— Одну минуточку, это не в интересах моего клиента.

— А вам уже давно следует заткнуться! — выпалил Ковански. — Вы слышали, что сказал мистер Брин — она с ним. Верно, мистер Брин?

— Ну… да. Я ее друг. Я позабочусь о ней.

Трансвестит с подозрением заявила:

— Что-то я не слышала, чтобы она это подтвердила.

Ее спутник потянул женщину за рукав и умоляюще произнес:

— Грейс, пожалуйста! Вон идет наш автобус.

— А я не слышал, как она подтверждала, что вы ее адвокат, — отпарировал полицейский. — Вы выглядите как… — Его слова потонули в визге тормозов автобуса. — …а кроме того, если вы сейчас же не сядете в автобус и не уедете с моей территории, то я… то я…

— То вы что?

— Грейс! Мы опоздаем на автобус.

— Подожди минутку, Норман. Милочка, этот человек действительно ваш друг? Вы пойдете с ним?

Девушка с сомнением посмотрела на Брина и тихонько проговорила:

— Э-э, да. Это правда.

— Ну… — Спутник адвоката снова потянул ее за рукав. Она сунула свою визитную карточку в руки Брина, и странная парочка уселась в автобус и укатила прочь.

Брин машинально сунул карточку в карман. Ковански со вздохом вытер лоб.

— Зачем вы это сделали, леди? — раздраженно спросил он.

Девушка казалась удивленной.

— Я…я не знаю.

— Вы это слышали, мистер Брин? Они все так говорят. И если посадить ее за решетку, то завтра на этом месте появится шесть других. Шеф сказал… — Он вздохнул. — Шеф сказал — ну, если бы я ее арестовал, как того хотела эта женщина-адвокат, меня бы с завтрашнего дня перевели в простые патрульные, с тем чтобы я всерьез подумал о выходе на покой. Так что заберите ее отсюда, ладно?

— Но… — возразила было девушка.

— Никаких «но», леди. Вам только и остается радоваться, что такой джентльмен, как мистер Брин, согласился помочь вам. — Ковански собрал всю ее одежду и вручил ей. Когда она потянулась, чтобы взять ее, плащ распахнулся и перед глазами смутившихся мужчин вновь предстало обнаженное бедро; Ковански торопливо протянул одежду Брину, который быстро рассовал ее по карманам.

Девушка дала Брину отвести себя к его машине, которая стояла неподалеку, села в нее и запахнула полы плаща, так что теперь она выглядела вполне прилично. Только после этого она повернулась к Брину и внимательно посмотрела на него.

Она увидела ничем не примечательного мужчину, которому было уже явно больше тридцати пяти. В его глазах было кроткое и какое-то беззащитное выражение человека, привыкшего носить очки, но в данный момент оказавшегося без них; волосы на висках поседели, а на макушке уже намечалась лысина. Его костюм в елочку, черные туфли, белая рубашка и аккуратный галстук больше подходили жителю Восточного побережья, нежели Калифорнии.

Потифар же увидел лицо, которое он для себя классифицировал, скорее как «хорошенькое» и «цветущее», чем «красивое» и «очаровательное». Лицо обрамляли пышные каштановые волосы. Он дал ей лет двадцать пять или около того.

Брин мягко улыбнулся и, не говоря ни слова, завел машину.

Он свернул на Дохени Драйв, а потом поехал на восток, в сторону Сансет. Подъезжая к Ла Чинега, он притормозил.

— Ну как? Вам лучше?

— Пожалуй, да. Мистер… Брин?

— Называйте меня Потифар. А как вас зовут? Если не хотите, можете не отвечать на мой вопрос.

— Меня? Я… я Мид Барстоу.

— Куда вас отвезти, Мид? Домой?

— Наверное, да. Я… ой, нет! Я не могу приехать домой в таком виде! — Она еще плотнее запахнула плащ.

— Родители?

— Нет. Моя домохозяйка. У нее будет инфаркт, если она меня увидит в…

— Тогда, куда мы можем доехать?

Она немного подумала.

— Может, остановимся на заправочной станции, а там я смогу незаметно проскользнуть в туалет?

— М-м-м… может быть. Послушайте, Мид, мой дом находится в шести кварталах отсюда, в него можно попасть через гараж. Вы войдете так, что этою никто не заметит. — Он вопросительно посмотрел на нее.

Она вздохнула и оценивающе взглянула на Брина.

— Потифар, вы, кажется, не очень-то похожи на серого волка?

— О, вот уж нет! Я самый настоящий волчище. — Он присвистнул и оскалил зубы. — Видите? Но среда у меня выходной день.

Она улыбнулась, и на щеках у нее появились ямочки.

— Ну, ладно. Лучше уж я буду бороться с вами, чем с миссис Мигат. Поехали.

Он свернул в сторону холмов. Его холостяцкое жилище представляло собой небольшой каркасный дом — один из многих, облепивших, как грибы, коричневые склоны холмов Санта Моника. Гараж был пробит в самой горе; дом находился над ним. Он заехал в гараж, выключил зажигание и провел Мид по скрипучей лестнице в гостиную.

— Проходите сюда, — сказал он, указывая на дверь и протягивая одежду, которую уже успел вытащить из карманов.

Она покраснела, взяла одежду и юркнула в спальню. Он услышал, как поворачивается ключ в замке. Потифар устроился в кресле, достал свой черный блокнот и раскрыл «Херальд-Экспресс».

Он уже заканчивал изучение «Дейли Ньюс» и смог добавить несколько заметок к своей коллекции, когда Мид вышла из спальни. Она успела привести себя в порядок — тщательно причесалась, подкрасила губы, ей даже удалось разгладить почти все складки на юбке. Свитер ее был ни слишком облегающим, ни слишком низко вырезанным, но выглядела она в нем очень симпатично. А еще Мид почему-то напомнила ему наполненный водой колодец и завтрак на ферме. Он забрал у нее плащ, повесил его и сказал:

— Садитесь, Мид.

— Мне, наверное, уже пора идти, — неуверенно проговорила она.

— Идите, конечно, если у вас дела — но мне хотелось поговорить с вами.

— Ну… — Она присела на краешек дивана и осмотрелась. Комната была небольшой, но аккуратной, как галстук Потифара, и чистой, как его воротничок. Камин вычищен, пол вымыт и натерт. Все стены заняты полками, на которых громоздились книги. В углу потрепанный письменный стол; все бумаги на нем тщательно сложены. Рядом, на отдельной подставке, электрический калькулятор. Справа от него двухстворчатое окно выходило на крошечный балкончик прямо над гаражом. Дальше открывался вид на город; кое-где уже начали загораться неоновые огни реклам. Она уселась поглубже.

— Очень симпатичная комната, Потифар. Она похожа на вас,

— Будем считать, что это комплимент. Спасибо, — она ничего не ответила, и он продолжал: — Хотите что-нибудь выпить?

— Ну, еще бы! — Она вздрогнула. — Меня всю трясет.

Он встал.

— Ничего удивительного. Что вы предпочитаете?

Мид выбрала виски с водой, без льда; он же был любителем бурбона и имбирного пива. Она молча выпила половину своего бокала, поставила его на стол, расправила плечи и сказала:

— Потифар?

— Да, Мид?

— Послушайте, если вы привезли меня сюда, чтобы начать приставать, те не тяните с этим. У вас, конечно, ничего не выйдет, но я все время нервничаю и жду этого.

Он молчал. Его лицо продолжало сохранять серьезное выражение. Она, немного смущенно, продолжала:

— У меня не будет никаких оснований винить вас — учитывая обстоятельства, при которых мы познакомились. И я вам благодарна. Но… ну… дело в том, что я не…

Он подошел к ней и взял обе ее руки в свои.

— Моя дорогая, у меня и в мыслях не было приставать к вам. Да и у вас нет причин испытывать благодарность ко мне. Я это сделал потому, что меня заинтересовал ваш случай.

— Мой случай? Ты доктор? Психиатр?

Он покачал головой.

— Я математик. Точнее, статистик.

— Кто? Я не поняла.

— Ну, это не существенно. Но мне хотелось бы задать несколько вопросов. Можно?

— Ну, конечно! Я у вас в долгу.

— Вы мне ничего не должны. Еще выпить хотите?

Она допила виски и протянула ему бокал, а потом прошла за ним на кухню. Он тщательно отмерил следующую порцию и вернул ей бокал.

— А теперь скажите мне, почему вы начали раздеваться?

Она нахмурилась.

— Я не знаю, не знаю, не знаю. Наверное, на меня нашло какое-то затмение. Она округлила глаза и добавила: — Но я совершенно не чувствую себя сумасшедшей. Могла я свихнуться и сама этого не заметить?

— Вы не свихнулись… во всяком случае, не более, чем все остальные, уточнил он. — Скажите мне, вы видели, чтобы кто-нибудь делал такое?

— Что? Нет, никогда не видела.

— Ну, тогда читали где-нибудь?

— Да нет же. Хотя подождите минутку. Эти люди в Канаде. Дуко…духо… в общем что-то в этом роде.

— Духоборы. И больше ничего? Никогда не участвовали в заплывах нагишом? Покер на раздевание?

Она покачала головой.

— Нет. Вы можете мне не верить, но я всегда была из тех девочек, которые раздеваются под ночной рубашкой. — Она покраснела и добавила: — Я и сейчас так делаю, если только не вспоминаю, как это глупо.

— Я вам верю. И вы никогда не слышали упоминаний о чем-нибудь подобном в выпусках новостей?

— Нет. Хотя подождите! Кажется, это было недели две назад. Какая-то девушка, в театре, при большом скоплении народа. Но тогда я думала, что это было сделано ради рекламы. Ну, вы знаете, они специально придумывают такие штуки.

Он покачал головой.

— Тут дело не в этом. Третье февраля, в Гранд Опера, миссис Элвин Копли. Судебное дело решили не возбуждать.

— Да? А вы откуда знаете?

— Извините, пожалуйста. — Он подошел к письменному столу и набрал номер Городского Бюро Новостей.

— Альф? Это Пот Брин. Они по-прежнему занимаются той историей?.. Да, да, дело цыганки Розы. Сегодня были какие-нибудь новые случаи? — Он подождал. Мид показалось, что она слышит, как в трубке кто-то ругается. — Не надо так переживать, Альф, — жара не будет продолжаться бесконечно. Девять случаев, да? Ну, можешь добавить еще один — бульвар Санта Моника, сегодня после полудня. Нет, никого не арестовали. — После короткой паузы он добавил: Нет, никто не успел узнать ее имени — женщина средних лет, косящая на один глаз, я случайно оказался неподалеку… Кто, я? Ну, зачем мне было ввязываться в подобную историю? Однако получается очень любопытная картина. — Он положил трубку.

— Значит, косит на один глаз, да? — проворчала Мид.

— Может быть, мне стоит позвонить им и сообщить ваше настоящее имя?

— О, нет!

— Вот и прекрасно. Итак, Мид, нам, наконец, удалось выяснить, каким образом вы столкнулись с подобной идеей — театр, миссис Копли. А сейчас мне хотелось бы узнать, что вы чувствовали, о чем думали, когда проделывали все это?

Она сосредоточенно наморщила лоб.

— Подождите минутку, Потифар — правильно ли я поняла, что еще девять других девушек учинили подобную штуку?

— О, нет — девять девушек сделали это сегодня. А вы были… — Он на несколько секунд задумался. — …триста девятнадцатой в Лос-Анджелесе с начала нового года. У меня нет цифр по всей стране, но некоторое время назад, когда первые репортажи об аналогичных случаях появились в наших газетах, с Восточного побережья пришло предложение не раздувать подобные истории. Из этого следует, что такие проблемы возникают не только у нас.

— Вы хотите сказать, что женщины по всей стране начали раздеваться в общественных местах? Но это же просто ужас!

Он ничего не сказал. Она покраснела, но продолжала настаивать.

— Да, это ужасно, хотя в данном случае разоблачалась я.

— Нет, Мид. Один случай может шокировать; но более трехсот представляют немалый интерес с точки зрения статистики. Именно поэтому я и хочу, чтобы вы рассказали мне, что с вами происходило в это время.

— Но… ладно, я попробую. Я уже говорила вам, что не знаю, почему я так поступила; я и сейчас не знаю. Я…

— Вы помните, как все происходило?

— О, да! Я помню, как встала со скамейки и начала стягивать с себя свитер. Помню, как расстегивала молнию на юбке. Помню, что подумала: мне надо торопиться — мой автобус остановился всего в двух кварталах, Я помню, как мне стало хорошо, когда я, наконец, м-м-м… — Она замолчала, и на лице у нее появилось недоуменное выражение. — Но я до сих пор не понимаю, почему я это сделала.

— А о чем вы думали непосредственно перед тем, как встали?

— Я не помню.

— Представьте себе улицу. Кто проходил мимо? Где вы держали руки? Сидели ли вы, скрестив ноги, или нет? Находился ли кто-нибудь рядом с вами? О чем вы думали?

— Ну… на скамейке рядом со мной никого не было, Я держала руки на коленях. Эти типы в перепутанной одежде стояли неподалеку, но тогда я не обратила на них внимания. Я ни о чем таком не думала, у меня болели ноги, и мне хотелось побыстрее вернуться домой — и еще я почувствовала, что мне стало ужасно душно. А потом… — В ее глазах появилось отсутствующее выражение, — … неожиданно я поняла, что мне нужно сделать. Более того, я почувствовала, что мое это просто необходимо сделать. И тогда я встала и… и я… — В ее голосе появились истерические вотки.

— Успокойтесь, успокойтесь! — вмешался Брин. — Только не делайте этого опять.

— Что? Мистер Брин! Я и не собиралась делать ничего подобного.

— Конечно, конечно. А что было потом?

— А потом вы накинули мне на плечи свой плащ — все остальное вам известно не хуже меня. — Она посмотрела на него. — Скажите, Потифар, почему вы носите с собой плащ? Дождя нет уже несколько недель — такого сухого и жаркого сезона не было уже много лет.

— Точнее, шестьдесят восемь лет.

— Неужели?

— И все же я ношу с собой плащ. У меня есть такое ощущение, что когда дожди, наконец, пойдут, то спасения от них не будет. Может быть, они будут идти сорок дней и сорок ночей.

Она решила, что Брин пошутил, и рассмеялась.

— А вы можете вспомнить, как у вас появилась эта идея? — продолжил Брин свои расспросы.

Она покрутила в ладонях бокал и немного подумала.

— Нет, не могу сказать.

Он кивнул.

— Я так и думал.

— Я вас не понимаю — если только вы не думаете, что я спятила. Вы так не думаете?

— Нет. Я думаю, что вы должны были это сделать, но почему и зачем, вы не знаете и не можете знать.

— Но вы знаете! — Она обвиняюще ткнула в него пальцем.

— Может быть. Во всяком случае, я располагаю некоторыми цифрами. Вы когда-нибудь интересовались статистикой, Мид?

Она покачала головой.

— Цифры всегда смущали меня. Черт с ней, со статистикой — меня интересует, почему я это сделала!

Он очень серьезно посмотрел на нее.

— Я думаю, что мы лемминги, Мид.

Сначала на ее лице появилось удивление, которое постепенно сменилось ужасом.

— Вы хотите сказать, что мы — эти маленькие мохнатые существа, похожие на мышей? Те, которые…

— Да. Те, которые периодически совершают миграции самоуничтожения, миллионы, сотни миллионов леммингов гибнут в море. Спроси у лемминга, почему он это делает. Если бы удалось заставить его чуть приостановить свой марш к смерти, тогда любой ученик знал бы ответ на этот вопрос. Он делает потому, что должен, — в точности, как и мы.

— Это ужасная мысль, Потифар.

— Может быть. Идите сюда, Мид. Я покажу вам цифры, которые смущают и меня. — Он подошел к своему письменному столу, вытащил ящик и достал из него пачку карточек. — Вот, например. Две недели назад какой-то человек подал в суд на законодательную власть штата за то, что по ее, якобы, вине его разлюбила жена — и судья принял дело к производству! Или вот это — патент на смещение оси вращения Земли с тем, чтобы растопить лед на полюсах. Патент был отклонен, но изобретатель успел собрать триста тысяч долларов за земельные участки на южном полюсе, прежде чем власти остановили его. Теперь он подал на них в суд, и создается впечатление, что вполне может выиграть процесс. А вот еще — известный священник предлагает ввести в высших учебных заведениях курс загробной жизни. — Он торопливо отложил в сторону эту карточку, словно она жгла ему руки. — А это просто чудо: закон, который рассматривался в нижней палате штата Алабама, — в нем предлагалось отменить действие законов атомной энергии, не принципы ее использования или производства, а природные законы! Текст документа не оставляет никаких сомнений. — Он пожал плечами. — Где предел глупости и есть ли он?

— Они все с ума посходили.

— Нет, Мид. Один такой тип — сумасшедший. А когда их превеликое множество это марш леммингов к смерти. И даже не пытайтесь со мной спорить — я нанес все эти данные на график. Когда у нас в прошлый раз возникла схожая ситуация, ее назвали «Эрой Замечательной Чепухи». Но сейчас все гораздо хуже. — Он засунул руку в нижний ящик и достал большой лист бумаги. Амплитуда уже почти в два раза больше, чем тогда, а мы еще не достигли максимума. Что будет, когда мы его достигнем, мне, честно говоря, даже не хочется думать. Три различных кривые одновременно достигнут наибольшего значения.

Она посмотрела на графики.

— Вы хотите сказать, что тот паренек, с его бреднями про поворот оси, находится на одной из этих кривых?

— Он ее увеличивает. Здесь же отражены любители сидеть с поднятыми флажками, глотатели золотых рыбок, участники танцевальных марафонов, а также тот тип, который закатил земляной орех на вершину пика Пайке, толкая его носом. Вы находитесь на гребне новой волны — во всяком случае, будете находиться после того, как я вас помещу туда.

Она скорчила гримасу.

— Мне это не нравится.

— И мне тоже. Но это очевидно, как банковский чек. В этом году человечество перестало стричь волосы и, сидя на солнышке, ухмыляется с засунутым в рот пальцем и бессмысленно лопочет: «Бу-бу-бу».

Она вздрогнула.

— Как вы считаете, не выпить ли еще стаканчик на дорожку? Мне уже пора.

— У меня есть идея получше. Вы ответили на мои вопросы, и теперь я должен угостить вас обедом. Выбирайте ресторан, а уж там мы сможем выпить еще по коктейлю.

Она покусала губы:

— Вы никому ничего не должны. И мне сейчас не хочется показываться на людях. Я могу… я могу…

— Нет, этого не может быть, — резко возразил Брин. — Молния не ударяет дважды в одно и то же дерево.

— Вы уверены? Но, все равно, мне совсем не хочется оказаться в толпе. — Она посмотрела в сторону кухонной двери. — У вас там есть какая-нибудь еда? Я могу сготовить.

— Х-мм, ну кое-что там должно быть. Кажется, в морозилке есть мясо. И еще я купил свежую булку. Иногда, когда не хочется выходить из дома, я делаю себе гамбургеры.

Она направилась в кухню.

— Трезвая или пьяная, полностью одетая или… голая, я умею готовить. Вы увидите.

И он действительно увидел. Роскошные, сочные, горячие бутерброды с мясом, залитым острым, удивительно пахучим соусом, украшенные золотистыми кружочками жареного лука; салат, сделанный из остатков овощей, которые она сумела отыскать в его холодильнике; жареная румяная картошка. Они ели все это, сидя на маленьком балкончике, и запивали, холодным пивом.

Он вздохнул и вытер салфеткой рот.

— Да, Мид, ты умеешь готовить.

— Когда-нибудь я приду к тебе, захватив с собой необходимые продукты тогда-то ты и узнаешь, что значит настоящая готовка.

— Тебе больше ничего не нужно доказывать. Тем не менее, я согласен. Однако в третий раз повторяю: ты мне ничто не должна.

— Не должна? Да если бы не ты, сегодняшний вечер я бы провела за решеткой.

Брин покачал головой.

— Полиция получила указание любой ценой не привлекать к подобным происшествиям внимания — считается, что тогда их рост постепенно прекратится. Ты же сама видела. К тому же, моя дорогая, тогда ты не была дли меня личностью. Я даже не видел твоего лица; я…

— Зато ты видел много чего другого.

— Честно говоря, я даже не смотрел. Ты была просто — статистика.

Она покрутила в руках нож и медленно проговорила:

— Я не уверена, но мне кажется, что меня только что оскорбили. За все мои двадцать пять лет, в течение которых я успешно сражалась с мужчинами, меня называли разными именами — но «статистикой» никогда — поэтому мне просто совершенно необходимо взять твою логарифмическую линейку и избить тебя до смерти.

— Моя дорогая юная леди…

— Я не леди — это уж точно. И никакая я не «статистика»!

— Что ж, дорогая Мид, тогда я должен тебя предупредить, прежде чем ты решишься на что-нибудь слишком рискованное, что в колледже я был капитаном команды борцов и выступал в среднем весе.

Она улыбнулась, и у нее на щеках снова появились очаровательные ямочки.

— Ну, вот такой разговор мне больше по душе. А я уже начала побаиваться, что тебя собрали на фабрике счетных машин. Потти,[6] ты ужасно милый.

— Если это уменьшительное от моего имени, то мне оно нравится. Но если это намек на мою талию, то я просто возмущен.

Она наклонилась к нему и похлопала его по животу.

— Мне нравится твоя талия — со стройными и голодными мужчинами трудно иметь дело. Если бы я регулярно готовила для тебя, то твоя талия округлилась бы еще сильнее.

— Это можно считать предложением?

— Пока не будем об этом — послушай, Потти, ты действительно считаешь, что вся страна сходит с катушек?

Он моментально протрезвел.

— Все обстоит значительно хуже.

— То есть?

— Пойдем со мной, я тебе покажу. — Они собрали тарелки и сложили их в раковину. Все это время Брин, не смолкая, говорил.

— Когда я был еще совсем ребенком, цифры завораживали меня. Цифры замечательная вещь, и они складываются в такие разнообразные конфигурации! Конечно же, я избрал своей специальностью математику. Потом я начал работать для одной страховой компании. Это было ужасно забавно — никто не может предсказать, когда данный человек может умереть, но, несомненно, определенный процент людей из определенной возрастной группы умрет к определенному сроку. Кривые графиков были такими изящными — и они всегда приводили меня к правильным выводам. Всегда. И не надо знать почему, но можно с удивительной точностью предсказать, когда и что произойдет. Выкладки были верными, кривые никогда, не обманывали.

— Потом я заинтересовался астрономией, — продолжал Брин. — В этой науке цифры тоже работали безошибочно, давая результат с точностью погрешности приборов. По сравнению с астрономией остальные науки, как малые дети. Однако мне удалось обнаружить такие области в астрономии, для которых обычные расчеты не годились. Здесь ко мне на помощь и пришла статистика — и стало еще интереснее, Я вступил в Ассоциацию Астрономов и, возможно, даже сделался бы профессиональным астрономом — тогда я так и не стал бы консультантом по бизнесу — если бы не заинтересовался еще кое-чем.

— Консультантом по бизнесу? — повторила Мид. — Борьба с налоговой инспекцией?

— Вовсе нет. Это слишком просто. Я работаю для фирмы, которая занимается самыми различными проектами. Например, я могу совершенно точно предсказать фермеру, сколько его телят окажутся стерильными. Или я могу посоветовать кинопродюсеру, на какую сумму ему стоит застраховаться от дождя. Или выяснить, какова вероятность оползня при строительстве на новом участке. И я всегда оказываюсь прав.

— Подожди минуточку. Я всегда думала, что большим компаниям просто необходимо страховаться.

— Как раз наоборот. По-настоящему крупная компания начинает напоминать статистическую вселенную.

— Это еще что такое?

— Неважно. Меня заинтересовало нечто другое — циклы. Циклы это все, Мид. Они повсюду и везде. Приливы и отливы. Времена года. Войны. Любовь. Всем известно, что при приближении весны многие молодые люди начинают задумываться о том, о чем девушки никогда не перестают думать, но знаешь ли ты, что тут дело в восемнадцатилетнем цикле? И что девушка, рожденная в неподходящее время, имеет гораздо меньше шансов на успех, чем ее младшая или старшая сестра?

— Что? Так вот, значит, почему я осталась несчастной старой девой.

— Тебе двадцать пять? — задумчиво спросил Брин. — Может быть, — но сейчас твои шансы заметно улучшаются, — кривая начинает подниматься вверх. Тем не менее, нельзя забывать: ты всего лишь один случай в общей статистике, а кривая характеризует всю группу в целом. Какие-то девушки все-таки выходят замуж в любой год.

— Не называй меня статистикой.

— Извини. Количество браков хорошо коррелирует с объемами площадей, засеянных пшеницей, причем увеличение площадей предшествует увеличению числа браков.

— Звучит довольно глупо.

— Это действительно глупо. Сама по себе идея о причинно-следственных связях, скорее всего, предрассудок. Однако всякий раз после наступления пика свадеб следует резкое увеличение строительства домов.

— Ну да, понятно.

— Разве? Многие ли из новобрачных, которых ты знала, могли себе позволить построить новый дом? С тем же успехом количество свадеб можно соотнести и с увеличением посевов пшеницы. Мы не знаем почему — просто так происходит, и все тут.

— Может быть, все дело в пятнах на солнце?

— Можно соотнести пятна на солнце с ценами на бирже ценных бумаг, или с популяциями речного лосося, или с длиной женских юбок. Можно винить длину юбок в появлении пятен на солнце — и ты с тем же успехом появление солнечных пятен можешь считать причиной увеличения количества лососей в данной реке. Мы не знаем. Однако кривые существуют, и от них не отмахнешься.

— Но должно же что-то стоять за всем этим?

— Разве? Это только предположения. Для свершившегося факта не существует «почему». Факт самодостаточен — он свершился. Почему ты начала раздеваться?

Она нахмурилась.

— Это нечестно.

— Может быть. Но я хочу показать тебе, что меня беспокоит. — Он пошел в спальню и вернулся оттуда с большим рулоном бумаги. — Расстелем бумагу на полу. Здесь я изобразил все. Пятидесятилетний цикл — вот, здесь отмечена Гражданская война. Видишь, как она вписывается в общую картину? Цикл имеет длину 18 и 1/3 года, другой имеет продолжительность в девять лет, а этот в 41 месяц, три разных цикла образования солнечных пятен, все собрано здесь, на этом графике. Наводнения на Миссисипи, добыча меха в Канаде, цены на акции, свадьбы, эпидемии, перевозки на грузовых автомобилях, банкротства банков, нашествия саранчи, разводы, рост деревьев, войны, количество выпавших осадков, изменение магнитного поля Земли, количество заявок на новые патенты, убийства — все, что только поддается учету.

Она смотрела на странные извивы множества линий.

— Но, Потти, что же все это значит?

— Это значит, что все это происходит в определенном ритме, нравится нам это или нет. Это значит, что когда юбки начинают укорачиваться, то все модельеры Парижа вместе взятые не смогут заставить их опуститься вниз. — Он показал на график. — Посмотри на кривую, характеризующую рекламу бакалейных товаров. А потом возьми финансовые ведомости и посмотрим, как наши Светлые Умы стараются объяснить происходящее. Я хочу сказать, что когда эпидемия начинается, ее невозможно остановить, какие бы усилия не прикладывались. Таким образом и получается, что мы лемминги.

Она покусала губу:

— Мне это не нравится. «Человек — хозяин своей судьбы» и тому подобное. У меня есть свободная воля, Потти. Я знаю — я ее чувствую.

— Я полагаю, что каждый маленький нейтрон в атомной бомбе чувствует то же самое. Он может взорваться или сидеть тихо — как ему больше нравится. Но статистика каким-то образом работает. И бомба взрывается — вот к чему я все веду. Ты не видишь здесь ничего странного, Мид?

Она внимательно рассматривала график, стараясь уловить какую-то закономерность.

— Ближе к правому краю они все начинают загибаться вверх.

— Черт возьми! Ты попала в самую точку! Видишь пунктирную вертикальную линию? Она показывает нынешнее положение — оно и так достаточно паршивое. А теперь посмотри на эту вертикаль, она соответствует тому, что будет через полгода, — вот тогда-то и наступит Бог знает что! Обрати внимание на циклы — длинные, короткие, средние, все. Каждый из них достигает здесь либо максимума, либо минимума.

— Значит, дело обстоит очень серьезно?

— А как ты думаешь? Три большие кривые совпали по максимуму в 1929 году, и депрессия чуть не покончила со всеми нами… и это при том, что 54-летний цикл находился в удачной фазе. А теперь через полгода эта большая кривая будет иметь минимум, а эти несколько максимумов еще больше усугубят общую картину. Я хочу сказать, что наводнения и грипп не принесут нам ничего хорошего. Мид, если статистика, как наука, хоть чего-нибудь стоит, то наша планета не попадала в такой переплет с тех пор, как Ева позарилась на яблоко. Меня это пугает.

Она внимательно изучала его лицо.

— Потти, а ты не смеешься надо мной? Ты же понимаешь — я не могу проверить то, что ты говоришь.

— Как бы я хотел, чтобы это было шуткой. Нет, Мид, я не шучу, когда дело доходит до цифр, — просто не знаю, как это объяснить. Вот оно как. Год Резонанса.

Когда Брин вез ее домой, она почти все время молчала. Они уже подъезжали к западной части Лос-Анджелеса, когда она сказала:

— Потти?

— Да, Мид.

— Что мы будем с этим делать?

— Что делают с ураганом? Прячут уши под шляпу. Что ты можешь сделать с атомной бомбой? Нужно постараться не оказаться в том месте, где она взорвется. Что еще можно сделать?

— М-да. — Она некоторое время просидела молча, а потом спросила: — Потти, ты скажешь мне, когда нужно будет делать ноги?

— Что? Ну, конечно! Если я смогу это выяснить заранее.

Он проводил ее до двери дома и уже повернулся, чтобы уходить, когда она окликнула его:

— Потти!

Он остановился.

— Да, Мид?

Она обхватила его за шею и страстно поцеловала в губы.

— Вот так, и не вздумай говорить, что это просто статистика!

— Х-мм, пожалуй, нет.

— Чтобы этого больше не было, — с угрозой в голосе потребовала она. — Да и вообще, Потти, я собираюсь изменить твою кривую.

2

РУССКИЕ НАЛОЖИЛИ ВЕТО НА РЕЗУЛЬТАТЫ ГОЛОСОВАНИЯ В ООН НАВОДНЕНИЕ В ШТАТЕ МИССУРИ НАНЕСЛО РЕКОРДНО ВЫСОКИЙ УЩЕРБ МИССИСИПСКИЙ МЕССИЯ ОТКАЗАЛСЯ ЯВИТЬСЯ В СУД НУДИСТЫ УСТРОИЛИ СКАНДАЛ НА ПЛЯЖАХ БЕЙЛИ БРИТАНО-ИРАКСКИЕ ПЕРЕГОВОРЫ ЗАШЛИ В ТУПИК ПРОГНОЗИРУЕТСЯ СОЗДАНИЕ ОРУЖИЯ, ДЕЙСТВУЮЩЕГО БЫСТРЕЕ СКОРОСТИ СВЕТА ТАЙФУН СНОВА ПОВЕРНУЛ НА МАНИЛУ СВАДЬБА НА ДНЕ ГУДЗОНА — Нью-Йорк, 13 июля. В специально сконструированном водолазном костюме на двоих, Меридит Смит, знаменитая своими светскими похождениями, и принц Огги Шлезвиг были обвенчаны сегодня преподобным Далтом, при помощи специального телевизионного передатчика, предоставленного Военно-Морскими Силами…

По мере того, как продолжался год Резонанса, Брин с меланхолическим удовлетворением пополнял свои графики новыми точками, которые хорошо ложились на предполагаемую линию. Необъявленная Мировая Война продолжала свое кровавое шествие по планете, вспыхивая в разных точках измученного шарика. Брин сконцентрировал свое внимание на последних страницах газет, продолжая выписывать странные факты. Взятые по отдельности они не значили ровным счетом ничего, но вместе создавали мрачнейшую картину.

Он отмечал положение дел с ценными бумагами, наводнениями, урожаем пшеницы, но более всего Брина завораживал «сезон глупостей», как он это называл. Несомненно, всегда находилось достаточное количество людей, которые совершали самые разные глупости, — но как относиться к тому, что глупейшие поступки стали чуть ли не нормой? Когда, к примеру, идеалом американской женщины становились манекенщицы, более всего похожие на зомби? Чем отличалась Национальная неделя рака от Национальной недели ноги атлета? В какой момент американцы лишились остатков здравого смысла?

Взять хотя бы трансвестизм — женская и мужская одежда — вопрос, конечно, спорный, но есть же какие-то культурные традиции. Когда начался весь этот распад? С костюмов Марлен Дитрих? К концу сороковых годов не осталось ни одного предмета мужской одежды, который бы женщина не могла надеть в обществе, — но когда мужчины заинтересовались кружевными кофточками? Может быть, начало было положено теми психологически сломленными людьми, отходами Гринвич Вилидж и Голливуда, которые придумали слово «фуфло», задолго до того, как это все началось? Или это были лишь «случайные выбросы», не определяющие хода кривой? А может, все началось с того, что какой-то совершенно нормальный мужчина отправился на маскарад и обнаружил, что юбки и в самом деле намного удобнее и практичнее, чем брюки? Или же все началось с возрождения шотландского национализма, который выразился в том, что многие американцы шотландского происхождения начали носить килты?

Спросите у лемминга, чем он мотивирует свои действия! Результат был налицо — в сводках ежедневных новостей. Трансвестизм, в связи с массовыми уклонениями от призыва на воинскую службу, наконец, привел к массовому аресту в Чикаго, за которым должен был последовать грандиозный процесс, впрочем, процесс так и не начался, потому что генеральный прокурор потребовал, чтобы судья подвергся публичному определению пола. Судья прямо в зале суда умер от апоплексического удара, и процесс был отложен — по мнению Брина, навсегда; он сильно сомневался, что закон о сексуальных меньшинствах будет когда-нибудь выполняться.

Или же закон о непристойном поведении в общественных местах. Попытки ограничить распространение синдрома цыганки Розы, игнорируя его, ни к чему не привели; более того, сообщалось, что пастор Церкви объединенных душ в Спрингфилде заявил о восстановлении церемониального нудизма. «Вероятно, подобное произошло впервые за последние тысячу лет, — подумал Брин, — если не считать каких-нибудь запрещенных вакхических культов в Лос-Анджелесе. Преподобный отец утверждал, что церемония аналогична «танцу высокой жрицы» в древнем храме Карнак.

Может быть. Но Брин располагал информацией, что «жрица» ранее работала в известном баре со стриптизом. Так или иначе, но пастор остался на свободе.

Двумя неделями позже 109 церквей в 33 штатах уже предлагали аналогичные аттракционы. Брин занес их на свои кривые.

Это тошнотворные извращения, как ему казалось, не имели никакого отношения к удивительному подъему множества различных евангелических культов по всей стране. Эти церкви были искренними, честными и бедными — но, начиная с Войны, их количество непрерывно росло. Теперь они размножались, как на дрожжах. Становилось статистически очевидным, что Соединенные Штаты оказались центром возрождения всяческих религий. Он проверил, коррелирует ли это с трансцендентализмом и с движением Святых наших дней, — х-мм… да, все сходилось. И кривая продолжала подниматься в сторону максимума.

Облигации военного займа уже подлежали оплате; свадьбы военного времени начали сказываться на росте населения — в Лос-Анджелесе все школы были переполнены. Уровень воды в реке Колорадо оказался на рекордно низкой отметке, и башни на озере Мид высоко торчали из воды. Но жители Лос-Анджелеса, не обращая ни на что внимания, продолжали, как и всегда, обильно поливать свои лужайки перед домами. Представители Управления распределения пресной воды пытались остановить столь безответственное расходование водных ресурсов, но они не обладали реальной административной властью. И никто не решился отдать столь необходимый приказ и перекрыть трубы, через которые утекала вода жизни этого рая, грозившего в очень скором времени превратиться в бесплодную пустыню.

Четыре съезда партий — Демократов южных штатов, Республиканцев и Других Республиканцев и, наконец, Демократов северных штатов — не привлекли особого внимания общественности, в то время как Ничего-не-знающие еще не проводили своего съезда. Тот факт, что «Американское собрание», как предпочитали себя называть Ничего-не-знающие, заявило, что оно не политическая партия, а просто некое сообщество, которое интересуется только вопросами образования, ничуть не преуменьшало его силы. Вот только в чем эта сила заключалась? Зарождение движения прошло так незаметно, что Брину пришлось посидеть в библиотеке, чтобы найти первое упоминание о нем в газетах за декабрь 1951 года, однако только за последнюю неделю ему дважды предлагали присоединиться к ним, причем предложения он получил прямо в своем офисе — один раз от босса, а другой раз от младшего коллеги.

Брин не сумел нанести на график Ничего-не-знающих. У него от них холодели руки, а по спине бегали мурашки. Он начал собирать всю возможную информацию о них и очень скоро обнаружил, что по мере того, как росло число их сторонников, публикаций становилось все меньше.

18 июля началось извержение вулкана Кракатау. По этому поводу впервые состоялась телетрансляция через Тихий океан. Влияние извержения на солнечные константы, среднесуточную температуру и выпадение осадков скажется значительно позже. Авария в Сан Андреасе, по последствиям сравнимая лишь с катастрофой на Лонг-Бич в 1933 году, способствовала нарастанию напряжения — все Западное побережье было затронуто бесконечными перебоями подачи электроэнергии. Началось извержение Этны; Мауна Лоа пока молчала.

Летающие тарелки приземлялись чуть ли не ежедневно в каждом штате. Однако никому не удалось произвести серьезный осмотр такой тарелки — а может, Министерство Обороны наложило запрет на распространение информации? Брина не удовлетворяли не заслуживающие доверия репортажи, которые ему удавалось заполучить, — большинство сведений сообщалось людьми, находившимися на разных стадиях алкогольного опьянения. Но Морской Змей на пляже Вентура был настоящим — он сам его видел. О существовании троглодита в Теннесси Брин мог судить лишь по газетным отчетам.

Тридцать одна авиакатастрофа на внутренних линиях только за последнюю неделю июля… Было ли это саботажем? Или приближением минимума на графике? А как трактовать возникновение эпидемии нового полиомиелита, прокатившейся от Сиэтла до Нью-Йорка? Пришло время для начала глобальной эпидемии? Графики Брина отвечали на этот вопрос утвердительно. А как насчет Большой Войны? Может ли график предсказать, что славянские биохимики сумеют в нужное время вывести какой-нибудь ужасающий вирус? Чепуха!

Однако кривые, если они вообще что-нибудь значили, учитывали даже «свободную волю», как некое усредненное значение отдельных «воль» статистической вселенной — и выходила вполне гладкая функция. Каждое утро три миллиона «свободных воль» направлялись к центру Нью-Йоркского мегаполиса; каждый вечер они отправлялись в обратный путь, описывая гладкую и вполне предсказуемую кривую, — и все под влиянием «свободной воли».

Спроси у лемминга! Спроси у всех леммингов, мертвых и живых! Брин отбросил свои заметки и позвонил Мид.

— Это моя самая любимая статистика?

— Потти! Я как раз про тебя подумала.

— Естественно. Ведь сегодня у тебя выходной.

— Верно, но я подумала про тебя совсем по другой причине. Потифар, ты когда-нибудь видел Великие Пирамиды?

— Я не видел даже Ниагарского водопада. Мне давно хочется найти богатую вдову, чтобы я мог отправиться вместе с ней в путешествие.

— Да-да, я непременно поставлю тебя в известность, как только заработаю свой первый миллион, но…

— На этой неделе ты делаешь мне предложение в первый раз.

— Заткнись. Ты когда-нибудь читал предсказания, которые нашли в одной из пирамид?

— Что? Послушай, Мид, это на том же уровне, что и астрономия, — очень хорошо подходит для белок. Пора уже повзрослеть.

— Да, конечно. Но Потти, я думала, что тебя интересует все странное. А это очень странно.

— О, тогда извини. Если это из серии «сезона глупостей», я тебя с удовольствием послушаю.

— Ладно. Я для тебя сегодня готовлю?

— Ведь сегодня среда? Не так ли?

— Когда мы встречаемся?

Он взглянул на часы.

— Заеду за тобой через одиннадцать минут. — Он немного пригладил усы. Нет, через двенадцать с половиной.

— Я буду готова. Миссис Мигат утверждает, что наши регулярные свидания означают, что ты собираешься на мне жениться.

— Не обращай на нее внимания. Она просто статистика, а я случайное число.

— Ну, ладно, у меня уже есть двести сорок семь долларов из моего первого миллиона. Пока!

Находка Мид оказалось обычной фальшивкой розенкрейцеров,[7] роскошно изданной. Среди прочего там была фотография (отретушированная, в этом Брин не сомневался) весьма сомнительной линии на стене коридора какого-то замка, по которой делалось предсказание будущего всего человечества. На нее нанесена временная шкала, на которой отмечены все наиболее значительные вехи мировой истории — падение Рима, вторжение норманнов, открытие Америки, Наполеон и Мировые Войны.

Шкалу делало особенно интересной то, что она неожиданно обрывалась — как раз на настоящем времени.

— Ну, что ты скажешь, Потти?

— Скажу, что резчик по камню устал. Или его просто уволили. Или у нового верховного жреца появились другие идеи. — Он засунул книжку в стол. Спасибо. Я подумаю, как нанести эту информацию на график. — Но не утерпел, вытащил книжку, достал линейку и лупу. — Получается, что конец наступит в последние дни августа, — заявил он, — если только это не след подохшей мухи.

— Утром или днем? Я должна знать, как мне одеться.

— Туфли надеть просто необходимо. Все Божьи дети должны предстать перед ним в туфлях. — Он снова убрал книгу,

Она немного помолчала, а потом сказала:

— Потти, а не пришло ли время уносить ноги?

— Что? Мид, неужели эта штука произвела на тебя такое впечатление? Это же просто «сезон глупостей».

— Да, но посмотри на свои графики.

Так или иначе, но на следующий день он взял выходной и провел его в библиотеке, чтобы проверить ряд пророчеств. Нострадамус был претенциозен и глуп, а мать Шиппи и того хуже. Да и вообще, у любого из них каждый мог найти то, что искал.

И все же он нашел у Нострадамуса один отрывок, который ему понравился: «С востока придет человек… он промчится через небо, воды и снег, и всюду он будет наносить удары своим оружием».

Звучало очень похоже на то, что утверждали люди из Министерства Обороны, когда пугали коммунистической угрозой с востока.

И в то же самое время это было описание любого вторжения с моря на материк! Бред какой-то.

Когда он вернулся домой, рука его сама потянулась к отцовской библии. Он открыл ее на Книге Откровений Иоанна Богослова. Ему не удалось найти ничего, что бы подходило к данному моменту, но его поразило постоянное использование точных цифр. Он перелистывал страницу за страницей; и вдруг его глаза загорелись: «Не обманывайся завтрашним днем; ибо не дано тебе угадать, что он несет». Брин отложил библию в сторону, чувствуя, что настроение у него стало еще более мрачным.

На следующее утро начался дождь. Гильдия водопроводчиков избрала на роль мисс Утренней Звезды «Мисс Санитарию», и в тот же день гробовых дел мастера указали на нее же, как на «Тело, Которое Я Мечтал Бы Подготовить». Конгресс проголосовал за то, что Томасу Джефферсону Миксу должна быть выплачена компенсация в размере одного доллара и 57 центов за переработку во время Рождественской лихорадки 1936 года, когда он одобрил назначение пяти генерал-лейтенантов и одного посла, и все это за семь минут. Огнетушители в приюте небольшого городка оказались заправлены воздухом. Председатель совета футбольных клубов выделил средства на то, чтобы послать мирные предложения и витамины всем членам Политбюро. Многие акции существенно упали в цене — некоторые сразу на девятнадцать пунктов. Канзас и Вичит оставались затопленными, а в Фениксе, штат Аризона, не хватало питьевой воды. И Потифар Брин обнаружил, что оставил свой плащ в доме Мид Барстоу.

Он позвонил ее хозяйке, но миссис Мигат сразу передала трубку Мид.

— Что ты делаешь дома в пятницу? — осведомился он.

— Управляющий театра уволил меня. Теперь тебе придется на мне жениться.

— Ты не сможешь содержать меня. Но серьезно, Мид, детка, что произошло?

— Я и так собиралась уходить из этой дыры. Последние шесть недель прибыль приносил только автомат для воздушной кукурузы. Там совершенно нечего делать.

— Я сейчас приеду.

— Через одиннадцать минут?

— Сейчас идет дождь. Через двадцать — если повезет.

Брин приехал только через час. Бульвар Санта Моника был залит водой, на бульваре Сансет образовалась грандиозная пробка. Когда он съехал на обочину, чтобы срезать путь, ему пришлось менять колесо — малоприятное занятие во время проливного дождя.

— Потти, ты похож на мокрую курицу!

— Надеюсь, мне удастся выжить.

Его переодели в халат, принадлежавший покойному мистеру Мигату, и теперь Брин сидел, потягивая горячее какао, пока миссис Мигат сушила его одежду в кухне.

— Мид… я сейчас тоже «свободен».

— Что? Ты уволился?

— Не совсем. Старина Уайли и я последние несколько месяцев постоянно расходились во мнениях — я слишком часто опирался на «фактор резонанса» в тех цифрах, которые я предлагал нашим клиентам. Конечно, прямо я это так не называл, но у него сложилось впечатление, что мои прогнозы стали слишком пессимистичны.

— Но ты был прав!

— Интересно, когда это правота помогала в отношениях с собственным боссом? Но он уволил меня совсем по другой причине — наши споры были лишь предлогом. Ему нужен человек, готовый поддержать программу Ничего-не-знающих псевдонаучными измышлениями. А я не захотел присоединяться к ним. — Он подошел к. окну. — Дождь еще усилился.

— Но ведь у них нет никакой программы.

— Мне это известно.

— Потти, тебе надо было присоединиться. Это же не имеет никакого значения я сама присоединилась три месяца назад.

— Не может быть!

Она пожала плечами.

— Ты платишь свой доллар, приходишь на пару собраний, и они оставляют тебя в покое. Благодаря этому они держали меня на работе последние три месяца. Что из того, что я вступила в их общество?

— Что? Ну, мне жаль, что ты это сделала, вот и все. Забудь об этом. Мид, вода уже заливает тротуар.

— Тебе лучше остаться здесь на ночь.

— М-м-м… Я не хочу оставлять автомобиль на улице на всю ночь. Мид?

— Да, Потти?

— Мы оба остались без работы. Как ты относишься к идее поехать на север, в сторону Моджава и поискать там сухой уголок?

— Меня бы это вполне устроило. Но послушай, Потти, это предложение или так, просто пожелание?

— Только вот не надо ставить меня в такие рамки, или-или. Это просто предложение провести вместе отпуск. Может ты хочешь взять с собой дуэнью?

— Нет.

— Тогда иди и собирай вещи.

— Хорошо. Но послушай, Потифар, собирать вещи прямо сейчас? Ты хочешь сказать, что пришло время уносить ноги?

Он посмотрел на нее, а потом перевел взгляд на окно.

— Я не знаю, — медленно проговорил он, — но этот дождь может продолжаться довольно долго. Не бери с собой то, без чего ты можешь обойтись, но все, что может оказаться необходимым, постарайся не забыть.

Он получил назад свою одежду от миссис Мигат, а Мид отправилась собирать вещи. Она спустилась вниз, переодетая в брюки, с двумя большими сумками в руках. Под мышкой у нее болтался большой, потрепанный плюшевый медведь.

— Это Винни.

— Винни Пух?

— Нет, Винни Черчилль. Когда я чувствую себя паршиво, он обещает мне «кровь, тяжелый труд, слезы и пот»; и после этого мне всегда становится легче на душе. Ты ведь сказал, чтобы я взяла то, без чего не могу обойтись? — Она с тревогой посмотрела на Брина.

— Точно. — Он взял ее сумки. Миссис Мигат, похоже, была вполне удолетворена их объяснением, что они собираются навестить его (мистическую) тетку в Бейкерсфилде, прежде чем заняться серьезными поисками работы. Тем не менее, она смутила Брина, когда поцеловала его на прощанье и попросила, чтобы он «заботился о ее маленькой девочке».

Бульвар Санта Моника был закрыт для автомобильного движения. Пока они стояли в длинной очереди машин на выезде из Беверли Хиллс, он включил радио и спустя некоторое время, сквозь помехи, сумел расслышать голос диктора местной радиостанции: — … результат, — тараторил высокий взволнованный голос, — Кремль дал нам время до захода солнца, чтобы мы покинули территорию города. Вы слушаете вашего Нью-йоркского корреспондента, который считает, что наступает такой момент, когда каждый американец должен держать свой порох сухим. А теперь послушайте обращение… — Брин выключил приемник и посмотрел на Мид.

— Не волнуйся, они годами ведут подобные разговоры.

— Ты думаешь, что они блефуют?

— Этого я не говорил. Я сказал: «не волнуйся». Однако сам он взял с собой вещи, которые были явно необходимы для выживания в полевых условиях, консервы, всю свою теплую одежду, спортивное ружье, из которого не стрелял, наверное, уже два года, и все содержимое домашней аптечки. Бумаги со своего письменного стола он засунул в большую папку, которую пристроил на заднем сидении среди сумок, книг, консервов и одежды. Принес все одеяла, которые ему удалось найти в доме, и сложил их сверху. Потом он поднялся наверх по скрипучим ступеням, чтобы все проверить в последний раз.

— Потти, а где твои графики?

— В рулоне на заднем сиденье. Ну, кажется, все — нет, подожди минутку! — Он подошел к полке, висящей над письменным столом, и взял с нее стопку каких-то журналов. — Черт возьми, я чуть не забыл своего «Западного Астронома» и «Записки Ассоциации Переменных Звезд».

— А зачем их брать?

— Зачем? Я не читал журналы уже почти год. Возможно, теперь у меня будет время для чтения.

— Х-мм… Потти, наблюдать за тем, как ты читаешь научные журналы, не самое любимое мое занятие.

— Помолчи, женщина! Ты взяла Винни, а я беру это.

Она замолчала и помогла ему аккуратно сложить журналы. Брин бросил тоскливый взгляд на электрический калькулятор, но решил, что такой роскоши он позволить себе не может. Придется удовлетвориться логарифмической линейкой.

Когда машина выехала на залитую водой дорогу, Мид спросила:

— Потти, а как у тебя с наличными?

— Что? Да все нормально, я думаю.

— Я хотела сказать, что мы уезжаем, когда все банки закрыты и все такое. Она показала на свою сумочку. — Вот мой банк. Здесь немного, но мы можем их тратить.

Он улыбнулся и потрепал ее по колену.

— Отважный парень! А я сижу на своем банке — с самого начала года я начал переводить свои деньги в наличные.

— А я закрыла свой банковский счет в тот день, когда мы познакомились.

— Правда? Значит, ты всерьез восприняла мои рассуждения.

— Я всегда относилась к тебе серьезно.

Минт Каньон оказался настоящим кошмаром — их машина едва ползла со скоростью пять миль в час, а видимость ограничивалась габаритными огнями ехавшего впереди грузовика. Когда они остановились, чтобы выпить кофе в Халфвее, подтвердились его худшие предположения: Каньон Пасс был закрыт, и для того, чтобы попасть на шоссе номер 66, нужно было ехать в объезд. Спустя долгое время им удалось свернуть на Викторвилль, здесь машин стало заметно меньше — что было очень кстати, так как дворники на ветровом стекле их автомобиля перестали работать. Когда подъезжали к Ланкастеру, Мид повернулась к Брину и спросила:

— Скажи, Потти, а твой автомобиль снабжен шноркелем?[8]

— Нет, к сожалению.

— Тогда нам лучше остановиться. Я вижу впереди свет.

Свет шел из окон мотеля. Мид решила пожертвовать приличиями ради экономии. Они сняли один номер на двоих. Брин заметил, что в номере было две кровати, стоящие рядом, но не стал обращать на это внимание Мид. В результате она забралась в постель вместе со своим медведем, даже не поцеловав Брина. К этому времени уже начало рассветать.

Они проснулись после полудня и решили провести еще один день в мотеле, а потом снова ехать на север в сторону Бейкерсфилда. Область высокого давления продолжала смещаться на юг, заливая массами воды Южную Калифорнию. Брину удалось починить дворники и купить две новые запаски вместо тех, которые он проколол прошлым вечером. Кроме того, он купил еще кое-что необходимое для ночлега под открытым небом и пистолет тридцать второго калибра для Мид. Брин немного смутился, когда отдавал его ей.

— А это еще зачем?

— Ну, у нас довольно много наличных денег.

— А я уж подумала, что он пригодится для того, чтобы защищаться от твоих приставаний.

— Но, Мид…

— Ладно, ерунда. Спасибо, Потти.

Они уже успели поесть и заканчивали укладывать вещи в машину, когда случился первый толчок. Пять дюймов осадков за двадцать четыре часа, более трех триллионов тонн дополнительной нагрузки на и без того перенапряженные пласты — это и привело к землетрясению.

Мид неожиданно села прямо на мокрую землю; Брину лишь с большим трудом удавалось удерживаться на ногах — казалось, он танцует на роликовых коньках. Когда земля немного успокоилась — это произошло тридцать секунд спустя, — он помог Мид подняться на ноги.

— С тобой все в порядке?

— У меня брюки промокли, — ответила Мид и раздраженно добавила: — Но, Потти, во время дождя никогда не трясет. Никогда!

— Ну, а в этот раз такое случилось.

— Но…

— Успокойся, пожалуйста, ладно? — Он открыл дверцу машины и включил радио, с трудом дождался когда приемник нагреется, и начал торопливо крутить ручку настройки. — Проклятье! Ни одной Лос-Анджелеской станции не поймать!

— Может быть, толчок повредил приемник?

— Подожди, — он еще покрутил ручку, и они услышали, как приемник заговорил: — …Солнечная студия из Риверсайда, Калифорния. Слушайте наши сообщения. Пока невозможно оценить размеры катастрофы. Прорван акведук на реке Колорадо; ничего не известно о масштабе разрушений и о том, сколько времени потребуется для того, чтобы все восстановить. Насколько нам известно, акведук в долине реки Овенс не поврежден, но всем жителям Лос-Анджелеса рекомендовано экономить питьевую воду. Лячно я советую выставить кастрюли и ведра на улицу и собирать дождевую воду; рано или поздно дождь должен кончиться. Если у вас есть время, то мы запустим песню «Прохладная вода» просто, чтобы вы поняли, о чем идет речь. А сейчас я прочитаю инструкцию о том, как надо вести себя во время стихийных бедствий, цитирую: «Всю воду необходимо кипятить. Сохраняйте спокойствие, оставайтесь в своих домах, не поддавайтесь паническим слухам. Не выходите на автострады. Помогайте полиции и оказывайте посильную…» — Джо! Джо! Возьми трубку! «…посильную помощь пострадавшим. Не пользуйтесь телефоном, за исключением…» — Срочно! По неподтвержденным сведениям из Лонг-Бич, побережье в районе Вилмингтона и Сан-Педро находится под пятифутовым слоем воды. Я повторяю: эти сведения не подтверждены. А теперь приказ полевого генерала Марча Филда: «Весь военный персонал должен немедленно…»

Брин выключил приемник.

— Залезай в машину.

— Куда мы поедем?

— На север.

— Но мы заплатили за номер. Может быть…

— Залезай!

Они остановились в городе, и Брину удалось купить шесть пятигаллоновых канистр. На бензоколонке он их все заполнил бензином и аккуратно установил на заднем сидении, переложив одеялами. После этого они поехали дальше.

— Что мы делаем, Потифар?

— Я хочу выехать на автостраду в долине, которая ведет на запад.

— Ты хочешь попасть в какое-нибудь определенное место?

— Да. Посмотрим, что у нас из этого получится. Ты покрути настройку приемника, но не забывай посматривать на дорогу. Этот бензин на заднем сидении заставляет меня нервничать.

Пока они ехали через городок под названием Моджав и на северо-запад по шоссе номер 466 в горах Техачапи, приемник работал плохо, видимо, мешали горы, но Мид удалось поймать сообщение о том что ситуация создалась очень серьезная — даже хуже, чем во время землетрясения 1906 года в Сан-Франциско, Манагуа и Лонг-Бич вместе взятых.

Когда они спускались с гор, немного прояснилось; кое-где на небе даже проглядывали звезды. Брин свернул с автострады налево, теперь они ехали на юг по проселочной дороге, огибая Бейкерсфилд. Вскоре машина уже катила по шоссе номер 99, они выехали на него немного южнее Гринфилда. Как он и предполагал, шоссе было забито беженцами, и ему пришлось несколько миль проехать в общем потоке, прежде чем удалось свернуть на запад, в сторону Тэфта. Им удалось плотно поесть, остановившись в западном предместье Тэфта, у кафе, работающего круглые сутки.

Они уже собрались забраться обратно в машину, как вдруг, на юге, начался «восход». Зарево мгновенно окрасило небо, а потом быстро погасло; на том месте, где только что был пурпурно-красный столб света, начало медленно формироваться огромное грибовидное облако.

Брин посмотрел на него, потом бросил короткий взгляд на часы и хрипло сказал:

— Садись в машину.

— Потти, это был… это был…

— Да, это был, раньше это был Лос-Анджелес. Залезай в машину!

Несколько минут они молча ехали вперед. Мид была в шоке — она силилась сказать что-то, но не могла. Когда до них дошел звук взрыва, Брин снова посмотрел на часы.

— Шесть минут и девятнадцать секунд — все сходится.

— Потти, мы должны были взять миссис Мигат.

— Ну, откуда я мог знать? — сердито пробормотал он. — А кроме того, ты же сама понимаешь — старое дерево невозможно пересадить на новую почву. Если она погибла, то это произошло мгновенно.

— Я надеюсь, что ей не пришлось страдать!

— Забудь об этом. Сейчас нам нужно прежде всего позаботиться о себе. Возьми фонарик и посмотри карту. У Тэфта я хочу свернуть на север, в сторону побережья.

— Да, Потифар.

— И попробуй поймать что-нибудь по радио. Она немного успокоилась и сделала то, о чем он ее просил. Радио молчало, ей не удалось поймать даже радиостанцию Риверсайд — на всех диапазонах слышался какой-то странный шум, напоминающий стук дождя в оконное стекло. Когда они подъезжали к Тэфту, он замедлил ход, чтобы не пропустить поворот на север, нашел, наконец, нужное место и свернул. Почти сразу же перед ними на дорогу выскочил какой-то человек, отчаянно размахивая руками. Брин ударил по тормозам.

Человек подошел к левой дверце и постучал в окно, Брин опустил стекло. И глупо уставился на пистолет, зажатый в левой руке мужчины.

— Быстро выходите из машины, — резко приказал незнакомец. — Мне она совершенно необходима. — Он просунул правую руку в окно, пытаясь нащупать ручку двери.

Мид потянулась через голову Брина, сунула свой маленький пистолет в лицо незнакомца и, не говоря дурного слова, спустила курок. Брин скорее почувствовал, чем увидел, вспышку выстрела у себя над головой. Человек казался удивленным, на его верхней губе образовалась небольшая аккуратная дырочка, в ней еще даже не было крови, а потом он медленно повалился назад.

— Поезжай вперед! — пронзительно закричала Мид. Брин перевел дыхание.

— Хорошая девочка…

— Давай! Гони!

Они поехали по шоссе через Национальный Заповедник в Лос-Падресе, остановившись лишь раз, чтобы залить в бак горючего из канистр, предусмотрительно захваченных Брином. Потом они свернули на проселочную дорогу. Мид продолжала крутить ручки настройки приемника, однажды ей удалось поймать Сан-Франциско, но помехи были такими сильными, что им ничего не удалось разобрать. Наконец, Мид нашла Солт Лейк Сити, голос диктора доносился довольно слабо, но зато помех практически не было.

«…пор не было ничего нового. Судя по всему бомба на Канзас Сити не была сброшена. Предполагается, что взрыв — дело рук террористов. Конечно, это звучит очень неправдоподобно, но…» — Они спустились в низину, и приемник смолк на полуслове.

Когда приемник снова ожил, они услышали другой, весьма энергичный голос: «Говорит Конелрэд. Мы ведем передачу объединенными усилиями всех радиостанций. Слух о том, что на Лос-Анджелес была сброшена атомная бомба, ни на чем не основан. Западное побережье действительно подверглось суровому землетрясению, но не более того. Представители Государственного Департамента и Красный Крест находятся на месте, чтобы оказать помощь пострадавшим, но — я повторяю — атомной бомбардировки не было. Держитесь подальше от автострад и слушайте…» — Тут Брин выключил приемник.

— Кто-то, — сказал он с горечью, — опять посчитал, что «Мамочка знает лучше». Они решили не сообщать плохих новостей.

— Потифар, — резко спросила Мид, — это и вправду была атомная бомба… да?

— Да, конечно. Но мы не знаем, был ли это только Лос-Анджелес и Канзас-Сити — или все крупные города страны. Единственное, в чем мы сейчас можем быть уверены, — так это в том, что они нам лгут.

— Может быть, попробовать поймать другую станцию?

— Да черт с ними. — Он сосредоточился на ведении машины. Дорога становилась все хуже. Когда начало рассветать, она сказала:

— Потти, ты знаешь, куда мы едем? Или ты просто стараешься держаться подальше от больших городов?

— Да, у меня есть определенная цель, если только я не заблудился. — Он посмотрел по сторонам. — Нет, мы правильно едем. Видишь вон ту гору впереди, с тремя жандармами на склоне?

— Жандармами?

— Большими каменными столбами. Это надежный ориентир. Теперь мне нужно найти частную дорогу. Она ведет в охотничий домик, принадлежавший двум моим друзьям, — раньше там была ферма, но она себя не окупала.

— Понятно. А твои друзья не будут возражать, если мы воспользуемся их домом?

Он пожал плечами.

— Если они приедут сюда, мы у них спросим. Ты же должна понимать, Мид — они ведь жили в Лос-Анджелесе.

— А, тогда понятно.

Частная дорога представляла собой колею, проложенную фургонами. Она была в ужасном состоянии. Но им, в конце концов, удалось перевалить через вершину хребта — отсюда открывался замечательный вид, почти до Тихого океана. Затем, без особых приключений, они спустились в небольшую, защищенную со всех сторон горами, долину.

— Выгружаемся, мы прибыли на конечную станцию.

Мид вздохнула.

— Это похоже на рай.

— Ты сможешь приготовить завтрак, пока я разгружаю вещи? В очаге должны быть дрова. Ты сможешь с ним разобраться?

— Дай мне только развернуться.

Два часа спустя Брин стоял на перевале, курил сигарету и смотрел вниз, на запад. Кажется ему или нет, что в той стороне, где находится Сан-Франциско, поднимается ядерный гриб? Скорее всего, это лишь плод его воображения, решил Брин — уж слишком большое между ними расстояние. На юге все было чисто.

Из домика вышла Мид.

— Потти!

— Я здесь.

Она подошла к нему, отобрала сигарету и сделала глубокую затяжку, выдохнув дым, негромко проговорила:

— Я знаю, что грех так говорить, но я чувствую такой покой, какого не знала уже очень давно.

— Понимаю.

— Ты видел, сколько консервов в кладовой? Мы сможем прожить здесь всю зиму.

— Может быть, так и случится.

— Наверное. Жаль, что у нас нет коровы.

— Что бы ты стала с ней делать?

— Я каждое утро успевала подоить четырех коров, прежде чем за мной приезжал школьный автобус. А еще я умею разделывать свиней.

— Я постараюсь найти хотя бы одну.

— Если найдешь, то я сумею закоптить ее. — Она зевнула. — Мне вдруг страшно захотелось спать.

— Мне тоже — но чему же тут удивляться?

— Тогда пошли спать.

— Х-мм, Мид!

— Да, Потти?

— Мы здесь пробудем довольно длительное время. Ты ведь это понимаешь?

— Да, Потти.

— На самом деле, я думаю, что разумнее всего оставаться здесь до тех пор, пока кривые не повернут в другую сторону. А это обязательно должно произойти.

— Да. Я это уже поняла.

Он немного поколебался, а потом спросил:

— Мид… ты выйдешь за меня замуж?

— Да. — Она прижалась к нему. Через некоторое время Брин осторожно отстранил ее от себя и сказал:

— Моя дорогая, моя любимая, мы… может быть, нам стоит спуститься вниз и найти священника в одном из этих маленьких городишек?

Она внимательно посмотрела на него.

— Но это не слишком разумно, не так ли? Я хочу сказать: сейчас никто не знает, что мы здесь, а ведь именно этого нам и надо. А кроме того, твоя машина может во второй раз не преодолеть такую дорогу.

— Да, это будет не слишком разумно. Но мне бы хотелось, чтобы у нас все было по-настоящему.

— Все в порядке, Потти. Все правда в порядке.

— Ну, тогда… встань на колени рядом со мной. Мы скажем вместе все что полагается.

— Да, Потифар. — Она опустилась рядом с ним на колени. Он взял ее за руку, закрыл глаза и начал молиться.

Немного погодя он открыл глаза и спросил:

— Что такое?

— Коленям больно стоять на камушках.

— Ну, тогда встань.

— Полушай, Потти, давай лучше пойдем в дом и скажем все необходимые слова.

— Да? Черт возьми, женщина, там мы можем о них моментально забыть. Ну-ка, повторяй за мной: Я, Потифар, беру тебя, Мид…

— Да, Потифар. Я, Мид, беру тебя, Потифара…

3

«ОФИЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ: ВСЕМ СТАНЦИЯМ, КОТОРЫЕ В СОСТОЯНИИ СЛЫШАТЬ НАС. ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ БЮЛЛЕТЕНЬ НОМЕР ДЕВЯТЬ — ЗАКОНЫ О ПОВЕДЕНИИ НА ДОРОГАХ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ РАНЕЕ, МНОГОКРАТНО НАРУШАЛИСЬ. ВСЕМ ПАТРУЛЯМ ОТДАН ПРИКАЗ СТРЕЛЯТЬ БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ. НАЧАЛЬНИКАМ ВОЕННОЙ ПОЛИЦИИ РАЗРЕШАЕТСЯ ПРИМЕНЯТЬ СМЕРТНУЮ КАЗНЬ ЗА НЕЗАКОННОЕ ВЛАДЕНИЕ БЕНЗИНОМ, ИЗДАННЫЕ РАНЕЕ ЗАКОНЫ О СОБЛЮДЕНИИ РАДИАЦИОННОГО КАРАНТИНА ДОЛЖНЫ ИСПОЛНЯТЬСЯ НЕУКОСНИТЕЛЬНО. ДА ЗДРАВСТВУЮТ СОЕДИНЕННЬЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ! ХАРЛИ ДЖ. НИЛ, ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ, ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ ГЛАВЫ ПРАВИТЕЛЬСТВА. ВСЕМ СТАНЦИЯМ СЛЕДУЕТ ПЕРЕДАВАТЬ ЭТО СООБЩЕНИЕ ДВАЖДЫ В ТЕЧЕНИЕ КАЖДОГО СЛЕДУЮЩЕГО ЧАСА».

«ГОВОРИТ СВОБОДНОЕ РАДИО АМЕРИКИ. ПЕРЕДАВАЙТЕ ЭТО СООБЩЕНИЕ ДАЛЬШЕ, РЕБЯТА! ГУБЕРНАТОР БРЭДЛИ БЫЛ ПРИВЕДЕН СЕГОДНЯ К ПРИСЯГЕ В КАЧЕСТВЕ ПРЕЗИДЕНТА. ПРИСЯГУ НОВОГО ПРЕЗИДЕНТА ПРИНЯЛ ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ МИНИСТРА ЮСТИЦИИ РОБЕРТС. ПРЕЗИДЕНТ ПО ИМЕНИ ТОМАС ДЬЮИ, КАК ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СЕКРЕТАРЬ, И ПОЛ ДУГЛАС. КАК МИНИСТР ОБОРОНЫ, УЖЕ ВТОРЫМ СВОИМ УКАЗОМ ОБЪЯВИЛИ О РАЗЖАЛОВАНИИ ПРЕДАТЕЛЯ НИЛА И О НЕОБХОДИМОСТИ ЕГО НЕМЕДЛЕННОГО АРЕСТА. ПОДРОБНОСТИ БУДУТ СООБЩЕНЫ ПОЗДНЕЕ. ПЕРЕДАВАЙТЕ НАШУ ИНФОРМАЦИЮ ДАЛЬШЕ».

«ПРИВЕТ, КП, КП, КП. ЭТО В5КМР, ФРИПОРТ. КРР. КРР! КТО-НИБУДЬ СЛЫШИТ МЕНЯ? КТО-НИБУДЬ? МЫ ЗДЕСЬ МРЕМ, КАК МУХИ. ЧТО ПРОИСХОДИТ? БОЛЕЗНЬ НАЧИНАЕТСЯ С ЛИХОРАДКИ И СТРАШНОЙ ЖАЖДЫ, НО ГЛОТАТЬ НЕВОЗМОЖНО. МЫ НУЖДАЕМСЯ В ПОМОЩИ. КТО-НИБУДЬ СЛЫШИТ МЕНЯ? КК75, КК75 ЭТО В5 КИЛОМЕТРОВ РОМЕО ВЫЗЫВАЕТ КРР И КК75. КТО-НИБУДЬ… КТОНИБУДЬ!!!»

«ЭТО «ВРЕМЯ ГОСПОДА», СПОНСОР ЛЕБЕДИНОГО ЭЛИКСИРА, ТОНИКА, КОТОРЫЙ ДЕЛАЕТ ПРИЯТНЫМ ОЖИДАНИЕ ПРИШЕСТВИЯ ЦАРСТВИЯ ГОСПОДНЯ. СЕЙЧАС СО СЛОВАМИ ПОДДЕРЖКИ К ВАМ ОБРАТИТСЯ СУДЬЯ БРУМФИЛД, ГЛАВНЫЙ ВИКАРИЙ КОРОЛЕВСТВА ЗЕМЛЯ НО СНАЧАЛА ПОСЛУШАЙТЕ СЛУДУЮЩЕЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ: ПОСЫЛАЙТЕ ВЗНОСЫ НА СЧЕТ «МЕССИИ» КЛИНТА, ТЕХАС. НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ОТПРАВЛЯТЬ ИХ ПО ПОЧТЕ — ЛУЧШЕ ПОСЫЛАЙТЕ ИХ ЧЕРЕЗ КОРОЛЕВСКИХ ПОСЛАНЦЕВ ИЛИ ПИЛИГРИМОВ. НАПРАВЛЯЮЩИХСЯ В НУЖНОМ НАПРАВЛЕНИИ. ТЕПЕРЬ ПОСЛУШАЙТЕ МОЛИТВЕННЫЙ ХОР, А ВСЛЕД ЗА НИМ ВЫСТУПИТ ВИКАРИЙ ВСЕЙ ЗЕМЛИ…»

«…ПЕРВЫЙ СИМПТОМ — ПОЯВЛЕНИЕ НЕБОЛЬШИХ КРАСНЫХ ПЯТЕН НА ПОДМЫШКАХ. ОНИ НАЧИНАЮТ ЧЕСАТЬСЯ. БОЛЬНОГО НУЖНО НЕМЕДЛЕННО ПОЛОЖИТЬ В ПОСТЕЛЬ И ДЕРЖАТЬ ЕГО В ТЕПЛЕ. ПОТОМ ТЩАТЕЛЬНО ПОМОЙТЕСЬ И НАДЕНЬТЕ МАРЛЕВУЮ ПОВЯЗКУ НА ЛИЦО: МЫ ЕЩЕ НЕ УСПЕЛИ УСТАНОВИТЬ, КАК РАСПОСТРАНЯЕТСЯ ЭТА БОЛЕЗНЬ. ПЕРЕДАЙТЕ ДАЛЬШЕ».

«…НЕТ СООБЩЕНИЙ О НОВЫХ ВЫСАДКАХ НА КОНТИНЕНТЕ. ТЕ ДЕСАНТНИКИ. КОТОРЫМ УДАЛОСЬ ИЗБЕЖАТЬ УНИЧТОЖЕНИЯ, ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО ПРЯЧУТСЯ В ПОКОНОСЕ. СТРЕЛЯЙТЕ — НО БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ, ЭТО МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ ТЕТЯ ТЕССИ. ЗАКАНЧИВАЕМ ПЕРЕДАЧИ ДО ЗАВТРАШНЕГО УТРА».

Кривые, наконец, повернули — у Брина уже не было ни малейших сомнений по этому поводу. Возможно, им даже не придется оставаться на зиму здесь, в горах Сьерра Мадре, хотя он понимал, что все-таки лучше перезимовать здесь. Он не случайно выбрал именно это место — оно находилось к западу от зоны выпадения большей части радиоактивных осадков; было бы глупо спуститься сейчас вниз и подхватить какую-нибудь отвратительную болезнь или попасть под пули особенно бдительного гражданина. Еще несколько месяцев, и все придет в норму.

Ко всему прочему, он успел заготовить огромный штабель дров. Брин посмотрел на свои покрывшиеся мозолями ладони — он сам проделал всю работу и, видит Бог, он намерен насладиться плодами своих трудов!

Он направлялся на перевал, чтобы дождаться заката и почитать часок. Проходя мимо машины, он бросил на нее задумчивый взгляд — не послушать ли радио? Но заставил себя отказаться от этой идеи — две трети всех запасов бензина ушло на то, чтобы подзаряжать батарею, без которой не мог работать приемник — а ведь был еще только декабрь. Нет, он должен теперь включать приемник не чаще двух раз в неделю. А для него так много значило послушать очередной выход в эфир «Свободной Америки», а потом еще несколько минут покрутить ручку настройки в надежде поймать какую-нибудь станцию.

Последние три дня «Свободная Америка» не выходила в эфир — возможно, мешали солнечные помехи или произошла авария на электростанции. Слух, что президент Брэндли убит, пока что не подтвержден Свободным Радио… Но они и не отрицают этого факта. Его это тревожило.

И еще странная история о том, что легендарная Атлантида поднялась со дна моря во время землетрясения и что Азорские острова теперь превратились в небольшой материк — все это, конечно, было отрыжкой заканчивающегося «сезона глупостей», но все равно ему захотелось знать продолжение.

С легким чувством стыда он разрешил своим ногам принести его к машине. Это уж совсем нечестно слушать радио, когда Мид нет рядом. Брин включил приемник, подождал, пока он нагреется, и начал медленно крутить ручки настройки. Ничего. Только статический шум. Так ему и надо.

Он поднялся на перевал и уселся на скамейку, которую принес сюда, — их «мемориальная скамейка», священное напоминание о том дне, когда Мид расцарапала себе коленки. Брин вздохнул, его подтянутый живот был набит олениной и оладьями с яблоками; чтобы чувствовать себя совершенно счастливым, ему не хватало только табака. Этим вечером закат был удивительно красивым, а погода необычайно мягкой для декабря — и то, и другое было, вероятно, вызвано вулканической пылью и атомными взрывами.

Удивительно, как быстро все рассыпалось в прах, когда процесс набрал скорость! Но еще удивительнее было то, как энергично вся система приходила в норму, судя по тем признакам, которые ему известны. Третья Мировая. Война оказалась самой короткой в истории человечества — сорок городов исчезло с лица земли, считая Москву и другие славянские города, так же, как и американские. А потом обе стороны оказались неспособными продолжать войну. Конечно, во многом это объяснялось тем, что приходилось доставлять атомные бомбы через Северный полюс, преодолевать сложнейшие погодные условия, арктический холод и прочее. Удивительно, что даже часть русских десантников сумела добраться до Америки.

Он вздохнул и достал из кармана ноябрьский номер «Западного Астронома» за 1951 год. На чем он остановился? Ах да, «Заметки о стабильности звезд класса Солнца», автор — А. Г. Динковский, Ленинский Институт, перевод Генриха Лея. Отличный парень, этот — Динковский — очень толковый математик. Неожиданное и прекрасно обоснованное рассуждение, а разложение гармонических колебаний — просто находка! Он начал листать журнал, чтобы найти то место, на котором остановился, когда на глаза ему попалось примечание — раньше не обратил на него внимания. В нем упоминалось имя самого Динковского: «Газета «Правда» почти сразу после выхода статьи в свет написала, что монография Динковского — реакционный романтизм. С тех пор никаких сведений о профессоре Динковском больше не поступало. Предполагается, что его ликвидировали».

Бедняга! Ну, к этому моменту он все равно был бы уже распылен на атомы вместе с теми подонками, которые его убили. Интересно, действительно ли удалось выловить всех русских десантников? Сам он прикончил тех, что пришлись на его долю; если бы он тогда не пристрелил оленя в четверти мили от дома и не вернулся назад, Мид пришлось бы очень нелегко. Брин был вынужден стрелять им в спину, а потом похоронил их за штабелем дров — после этого казалось постыдным свежевать и есть ни в чем не повинного оленя, в то время как эти подонки были достойно похоронены.

Убийство врага и любовь к женщине — только это дает ощущение подлинной полноты бытия. В его жизни было и то, и другое. И еще — математика. Он был богат.

Он уселся поудобнее, заранее предвкушая удовольствие: Динковский знал свое дело. Конечно, то, что звезды класса Солнца потенциально нестабильны, было известно давно; такая звезда могла взорваться, разом изменив диаграмму Русселя, и превратиться в белого карлика. Но никто до Динковского не смог сформулировать точные условия подобной катастрофы или изобрести математический аппарат для анализа нестабильности и описания ее прогресса.

Он оторвал глаза от страницы журнала и увидел, что солнце закрыло небольшое низкое облако, обеспечив редкую возможность наблюдать за светилом ничем не защищенными глазами. Наверное, вулканическая пыль была причиной такого странного эффекта — возникало ощущение, словно смотришь скозь затемненное стекло.

Он снова поднял взгляд на солнце. Или у него потемнело в глазах, или на солнце действительно большое темное пятно. Он слышал, что подобное явление можно в определенных условиях наблюдать невооруженным глазом, но ему самому такого видеть не доводилось. Страстно захотелось заглянуть в телескоп.

Он сморгнул. Да, пятно осталось на месте, немного справа, ближе к верхнему краю. И пятно было большим — ничего удивительного, что радио так трещало.

Он снова занялся чтением, ему хотелось добраться до конца статьи до того, как солнце сядет. Сначала он просто получал удовольствие, следя за безупречной логикой математических рассуждений. Трехпроцентная нестабильность солнечной константы — да, это были стандартные цифры; солнце превратится в сверхновую звезду, если произойдут такие изменения. Однако Динковский пошел дальше — при помощи нового математического оператора, которого он назвал «коромысло», ему удалось определить период в истории развития звезды, когда это может произойти, а потом посредством двойных, тройных и четверных «коромысел» он сумел показать, как можно вычислить наиболее вероятное время взрыва. Блестяще! Динковский даже определил пределы погрешности своего исходного оператора, как и положено делать истинному статистику.

Однако, когда Брин вернулся назад, чтобы еще раз проследить за ходом рассуждений, его несколько отстраненный, чисто интеллектуальный интерес сменился личным. Динковский рассуждал не о звездах земного солнца вообще в последней части его статьи речь шла о нашем солнце, солнце Брина, об этом огромном симпатичном парне, на лице которого появилась странная веснушка.

Черт подери, это веснушка была слишком большой! Это была дыра, в которую вполне можно засунуть Юпитер. Теперь он видел ее слишком отчетливо.

Все говорят о том времени, «когда звезды постареют и наше солнце остынет» но это некая абстракция, как и мысль о собственной смерти. Брин думал о возникшей проблеме, уже как о своей собственной. Сколько времени пройдет с того момента, когда нарушилось равновесие, до того, как ударная волна, распространяющаяся во все стороны, поглотит Землю? Без калькулятора он не мог получить ответ на этот вопрос, хотя все необходимые формулы лежали перед ним. Ну, скажем, полчаса с начала процесса до того момента, когда земля сделает «п-ф-ф!».

Его охватила печаль. И ничего больше не будет? Никогда? Колорадо прохладным летним утром… длинной, безупречно ровной дороги на Бостон, над которой поднимается легкий дымок… не распустятся больше почки весной. И не будет влажных, морских запахов рыбного рынка в Фултоне — впрочем, Фултона уже и так нет. Кофе в «Утреннем Зове». И не будет земляники на склонах холма возле Нью-Джерси, растекающейся кисло-сладким соком во рту. Не будет рассветов на южном побережье Тихого океана, когда бархатистый, нежный воздух холодит кожу под рубашкой, а в удивительной, волшебной тишине слышен лишь плеск волн о борт старой баржи — как же она называлась? Как это было давно — «С.С.Мэри Брюстер».

И луны не будет, когда исчезнет земля. Звезды — те останутся. Только вот созерцать их будет некому.

Он снова посмотрел на даты, определенные «коромыслом» Динковского. «Белоснежные стены Твоих городов…»

Он вдруг почувствовал, что ему необходимо быть рядом с Мид, и встал.

Она уже поднималась на перевал, чтобы встретить его.

— Эй, Потти! Можешь без страха возвращаться домой — я уже помыла всю посуду.

— Мне нужно было тебе помочь.

— Ты делаешь мужскую работу, а я женскую. Это честно. — Она прикрыла глаза от солнца. — Какой закат! Вулканы должны извергаться каждый год, если это приводит к такому изумительному зрелищу.

— Садись, и мы посмотрим на него вместе. Она села рядом с ним, и он взял ее за руку.

— Видишь это пятно на солнце? Ты можешь разглядеть его невооруженным глазом. Она всмотрелась.

— Это и есть пятно на солнце? Такое впечатление, что кто-то откусил от него кусок.

Он сощурил глаза и еще раз внимательно взглянул на солнце. Черт возьми, пятно стало больше!

Мид вздрогнула.

— Мне холодно. Обними меня за плечи.

Брин обнял ее одной рукой, продолжая сжимать ее руки другой. Да, пятно стало больше — оно явно росло.

«Что хорошего было в людях? Обезьяны, — подумал он, — обезьяны, наделенные крохой поэзии, постепенно уничтожающие свою второсортную планету у третьесортной звезды. Однако как эффектно заканчивают!»

Мид прижалась к нему.

— Обними меня покрепче.

— Скоро будет теплее. Я хочу сказать, что сейчас я тебя согрею.

— Милый, Потти. — Она посмотрела на него. — Потти, с закатом происходит что-то странное.

— Не с закатом, дорогая — с солнцем.

— Мне страшно.

— Я здесь, дорогая.

Он посмотрел на раскрытый лежащий журнал рядом с ним. Ему уже не нужно было складывать и делить, чтобы получить ответ. Вместо этого он еще сильнее сжал ее руку, понимая с неожиданной остротой сожаления, что это и есть КОНЕЦ!..

ПО СОБСТВЕННЫМ СЛЕДАМ

Боб Вилсон не видел, как вырос круг.

А кроме того, он не заметил, как из круга вышел незнакомец и остановился, глядя прямо ему в затылок. Незнакомец смотрел на ничего не подозревающего Вилсона и тяжело дышал, словно его охватило глубокое волнение.

У Вилсона не было никаких оснований подозревать, что кто-то есть в комнате; более того — он был абсолютно уверен в обратном. Он заперся в своей комнате, чтобы одним решительным броском завершить диссертацию. У него не было другого выхода — завтра последний срок сдачи, а еще вчера в его распоряжении имелось только заглавие: «Исследование Некоторых Математических Аспектов Классической Метафизики».

Пятьдесят две сигареты, четыре кофейника и тринадцать часов беспрерывной работы помогли добавить к заголовку семь тысяч слов. Что же касается обоснованности его тезисов, то сейчас это меньше всего волновало Вилсона — он находился почти в бессознательном состоянии. Покончить с работой — только об этом он теперь и думал — покончить и сдать, а потом напиться как следует и целую неделю проспать.

Он поднял взгляд и дал глазам немного отдохнуть на дверце шкафа, за которой стояла почти полная бутылка джина. «Нет, — предостерег он себя, еще один бокал — и ты никогда не закончишь диссертацию, старина Боб».

Незнакомец за спиной у Вилсона продолжал молчать.

Вилсон снова принялся печатать.

«…Не следует также считать, что истинная теорема обязательно исполнима в действительности, даже если оказывается возможным математически точно сформулировать ее. В данном случае речь идет о „Путешествии во времени“. Путешествие во времени может быть воображаемым, но необходимые его условия возможно сформулировать в рамках некоторой теории времени — в виде формулы, которая разрешит все парадоксы теории. Тем не менее, мы кое-что знаем об эмпирической природе времени, что препятствует осуществлению истинной теоремы. Время есть атрибут сознания, а не реальности. Это не Ding an Sich[9]. Следовательно…»

В этот момент клавиша пишущей машинки запала, и Вилсон с тоской выругался. Он наклонился, чтобы попытаться исправить вконец обнаглевшую технику.

— Не трать попусту силы, — услышал Вилсон за спиной чей-то незнакомый голос. — Пустая болтовня, чушь собачья.

Вилсон подскочил на месте и медленно повернул голову назад. Он отчаянно надеялся, что там кто-нибудь есть. Иначе…

С облегчением увидел он незнакомца.

— Слава Богу, — пробормотал он себе под нос. — На мгновение мне показалось, что я окончательно свихнулся. — Тут чувство облегчения сменилось раздражением. — Какого дьявола вы делаете в моей комнате? — сердито спросил он, резко отодвинул стул и направился к двери. Ключ торчал в замке. Дверь была закрыта изнутри.

Вилсон с тоской посмотрел на окно. Оттуда незнакомец появиться никак не мог — окно располагалось прямо перед его письменным столом, а тремя этажами ниже шумели проезжающие по улице машины.

— Как вы сюда попали? — мрачно спросил Вилсон, видя, что незнакомец сохраняет полное спокойствие и не торопится с ответом.

— Через эту штуку, — ответил незваный гость, показывая пальцем на круг. Вилсон только теперь заметил его, растерянно моргнул и снова бросил на круг недоумевающий взгляд. Круг висел между ним и стеной, здоровенный диск пустоты — он имел глухой черный цвет.

Вилсон энергично затряс головой. Диск явно не собирался исчезать. «Господи, — подумал он, — кажется, я и в самом деле свихнулся. Интересно, когда я потерял связь с реальностью?» Он подошел к диску и протянул руку, чтобы дотронуться до него.

— Не трогай! — рявкнул незнакомец.

— Интересно, почему? — угрюмо осведомился Вилсон. Однако, на всякий случай, руку убрал.

— Я объясню. Но сначала давай выпьем. — Странный гость направился прямо к шкафу, открыл его и, не глядя, вытащил оттуда бутылку джина.

— Эй! — завопил Вилсон. — Что ты здесь распоряжаешься? Это моя выпивка.

— Твоя выпивка… — незнакомец с сомнением посмотрел на Вилсона. — Извини. Но ты ведь не станешь возражать, если я немного выпью?

— Ладно, — со вздохом согласился Боб Вилсон. — Налей и мне, раз уж ты взялся за бутылку.

— Договорились, — согласился незнакомец, — а потом я все объясню.

— И постарайся, чтобы твои объяснения были убедительными, — угрожающе проговорил Вилсон. Тем не менее, он с облегчением глотнул джину и повнимательнее оглядел незнакомца.

Перед ним был тип примерно такого же роста и возраста, как и он сам, возможно, немного старше, но такое впечатление могло возникнуть из-за трехдневной щетины, украшавшей его лицо. У незнакомца был здоровенный синяк под глазом и рассеченная верхняя губа. Вилсон решил, что ему совсем не нравится лицо незваного гостя. Однако в нем было что-то неуловимо знакомое — Вилсона преследовало ощущение, что он знает его, что они уже не раз виделись раньше, правда, при других обстоятельствах.

— Кто ты такой? — выпалил он.

— Я? — спросил гость. — А ты меня не узнаешь?

— Я не уверен, — признался Вилсон. — Мы уже встречались?

— Ну, не совсем, — тянул время незнакомец. — Не будем об этом. Ты все равно сейчас не поймешь.

— Как тебя зовут?

— Меня? Ну…называй меня Джо.

Вилсон поставил свой стакан.

— Ладно, Джо как-тебя-там, кончай тянуть резину, рассказывай, что все это значит, и выкатывайся отсюда.

— Так я и сделаю, — охотно согласился Джо. — Эта штука, через которую я попал сюда, — он показал на круг, — называется Ворота Времени.

— Как?

— Ворота Времени. По ту и по эту сторону Ворот текут временные потоки, только вот разделяют их многие тысячи лет, сколько именно — я и сам не знаю. В течение следующих нескольких часов Ворота будут оставаться открытыми. Ты можешь попасть в будущее, сделав всего один шаг сквозь этот круг. — Незнакомец замолчал.

Боб забарабанил по столу костяшками пальцев.

— Ну, продолжай. Мне очень нравится твоя история.

— Ты не веришь, да? Я тебе покажу. — Джо встал, снова подошел к шкафу и вытащил оттуда шляпу Боба, его единственную и нежно любимую шляпу, которая приобрела нынешний залихватский вид за последние шесть лет его обучения и работы в колледже. Джо метнул ее в сторону черного круга. Шляпа коснулась его поверхности, прошла сквозь него, не встретив ни малейшего сопротивления, и исчезла.

Вилсон встал, медленно обошел диск, внимательно разглядывая пол.

— Ловкий трюк, — вынужден был признать он. — А теперь я скажу тебе большое спасибо, если ты будешь так добр, что вернешь мою шляпу.

Незнакомец решительно покачал головой.

— Ты сможешь сам забрать ее, когда пройдешь туда.

— Чего, чего?

— Именно так. Послушай… — Незнакомец коротко повторил объяснения, касающиеся Ворот Времени. Вилсон получал возможность, которая может выпасть на долю человека один раз в миллионы лет, и все, что ему нужно сделать, — шагнуть внутрь круга. Более того, хотя сейчас Джо не может объяснить все детали, для самого Вилсона жизненно важно проникнуть в будущее.

Боб Вилсон налил себе еще джину, выпил его, а потом повторил эту незатейливую операцию. По телу растеклось приятное тепло — самое время поспорить о чем-нибудь.

— Почему? — весомо спросил он.

Джо явно начинал выходить из себя.

— Черт возьми, если ты сейчас же войдешь туда, то никакие объяснения больше не понадобятся. Однако…

Если верить Джо, то по другую сторону Ворот есть один старикан, который нуждается в помощи Вилсона. Они втроем смогут управлять некой страной. В чем именно будет заключаться помощь, Джо не мог или не хотел сказать. Вместо этого он продолжал упирать на то, что ни в коем случае нельзя отказываться от такого замечательного приключения.

— Ты ведь не хочешь остаток жизни посвятить обучению всяких пустоголовых болванов в каком-нибудь паршивом колледже, — настаивал Джо. — Это твой шанс. Не упусти его!

Боб Вилсон должен был признать, что степень магистра с последующим преподаванием в колледже не были пределом его мечтаний. Однако надо же как-то зарабатывать себе на жизнь. Его взгляд опустился на бутылку с джином — уровень жидкости в ней заметно понизился. Это объясняло многое, если не все. Он пошатываясь, встал на ноги.

— Нет, мой дорогой друг, — заявил он. — Я не собираюсь залезать на твою карусель. И знаешь почему?

— Почему?

— Потому что я пьян. Вот почему. Тебя здесь нет. И этой штуки здесь нет. — Он широким жестом показал в сторону круга. — Здесь нет никого, кроме меня, а я напился. Слишком много работал, — извиняющимся тоном добавил он. — Я пошел спать.

— Ты не пьян.

— Нет, пьян. Карл у Клары украл кораллы. — Он двинулся в сторону постели.

Джо схватил его за руку.

— Ты не можешь так поступить! — закричал он.

— Оставь его в покое!

Они оба резко обернулись. Рядом с кругом, глядя на них, стоял третий человек. Вилсон посмотрел на вновь прибывшего, потом перевел глаза обратно на Джо и отчаянно заморгал, пытаясь сфокусировать взгляд. Эти два типа, проникших в его комнату, казались очень похожими друг на друга — они вполне могли бы быть братьями. Или у него в глазах начало двоиться. Паршивое это дело — джин. Ему давно пора перейти на ром. Отличная штука — ром. Его можно пить или в нем можно принять ванну. Нет, это был все-таки джин — то есть — Джо.

Как глупо! У Джо ведь фингал под глазом. И как он только мог все перепутать!

Тогда кто такой этот второй тип? Неужели двое друзей не могуг спокойно выпить? Вечно встревают всякие гады.

— Кто вы такой? — наконец, со спокойным достоинством спросил Боб.

Вновь прибывший повернул к нему голову, а потом сосредоточил свое внимание на Джо.

— Он меня знает.

Джо внимательно оглядел его с ног до головы.

— Да, — сказал Джо, — пожалуй, я тебя знаю. Но какого черта ты здесь делаешь? И почему ты пытаешься сорвать наш план?

— Нет времени для длинных объяснений. Я знаю об этом больше, чем ты, — тебе это придется признать — и мое мнение стоит дороже. Он не должен проходить через Ворота.

— Я с этим никогда не соглашусь…

Зазвонил телефон.

— Возьми трубку! — скомандовал пришелец.

Боб собрался уже возмутиться, но потом передумал. Его темперамент никогда не позволял ему игнорировать телефонный звонок.

— Алло?

— Алло, — ответил ему голос в трубке. — Это Боб Вилсон?

— Да. С кем я говорю?

— Не имеет значения. Я просто хотел убедиться, что ты дома. Я так и думал, что ты должен быть сейчас дома. Ты попал в колею, приятель, в самую колею.

Вилсон услышал смех на другом конце трубки, а потом раздались короткие гудки.

— Алло, — сказал Вилсон. — Алло! — Он несколько раз нажал на рычаг, а потом повесил трубку.

— Кто это был? — спросил Джо.

— А, так. Какой-то болван с извращенным чувством юмора. — Телефон снова зазвонил.

— Опять он, — пробормотал Вилсон, поднимая трубку. — Послушай, ты, обезьяна с куриными мозгами! Я занятой человек, и ты займись-ка лучше чем-нибудь полезным.

— Господи, что с тобой, Боб? — прозвучал в трубке обиженный женский голос.

— Что? А, это ты, Женевьева. Извини меня, пожалуйста, извини…

— Да уж, конечно, тебе следует извиниться!

— Ты просто не понимаешь, дорогая. Какой-то псих морочил мне голову по телефону, и я думал, что это опять он. Ты же знаешь, что с тобой я никогда не стал бы так разговаривать, малышка.

— Ну, надеюсь. В особенности после того, как ты мне сказал сегодня, что мы друг для друга значим.

— Что? Сегодня? Ты сказала — сегодня?

— Конечно. Но звоню я потому, что хочу напомнить тебе: ты забыл у меня шляпу. Я заметила ее через несколько минут после того, как ты ушел, и решила сразу же позвонить. А кроме того, — добавила она игриво, — у меня появился повод позвонить тебе и услышать твой голос.

— Конечно. Все в порядке, — механически ответил он. — Послушай, малышка, у меня тут возникли кое-какие проблемы. Весь день со мной происходят всякие неприятности, и они никак не кончаются. Я загляну к тебе вечерком, мы во всем разберемся. Однако я твердо знаю, что сегодня я у тебя не был…

— Но как же твоя шляпа, глупый?

— Что? А, ну да, конечно! Так или иначе, но я к тебе еще заскочу. Пока, — он торопливо повесил трубку. Господи, — подумал Вилсон, — с этой женщиной он еще нахлебается. А тут. еще галлюцинации. Он повернулся к двум своим гостям.

— Ладно, Джо. Если ты пойдешь, то я готов последовать за тобой… — Вилсон и сам не понимал, почему он вдруг изменил свое решение, но в какой-то момент это все-таки произошло. Интересно, что это за наглая рожа такая — он еще смеет за него что-то решать?

— Вот и отлично, — с облегчением заметил Джо. — Тебе нужно сделать всего один шаг. Больше ничего от тебя не потребуется.

— Нет, никуда ты не пойдешь! — вмешался вездесущий незнакомец. Он встал между Вилсоном и Воротами.

Боб Вилсон исподлобья посмотрел на него.

— Послушай, ты! Сначала ты ворвался сюда, не спросив разрешения, а теперь еще указываешь, что мне делать, будто я болван какой-то. Если тебе что-нибудь не нравится — выпрыгни в окно, а если ты не знаешь, как это делается, я тебе помогу! Ну, давай!

Незнакомец протянул руку и попытался ухватить его за шиворот. Вилсон нанес удар, но получился он каким-то неловким. Незнакомец легко увернулся и сам нанес удар, который пришелся Вилсону по губам. Джо стремительно приближался — он явно шел на помощь Вилсону. Незнакомец и Джо начали с энтузиазмом обмениваться ударами, Боб присоединился к ним, впрочем, проку от него было совсем немного. Единственный удар, который достиг цели, достался Джо, его союзнику. Хотя Боб пытался врезать не ему, а наглому незнакомцу.

Этот неловкий выпад дал незнакомцу шанс нанести хорошенький прямой удар прямо в нос Вилсона. Нельзя сказать, что удар получился очень сильным, но для Вилсона и этого оказалось вполне достаточно — больше он участия в драке не принимал.

Боб Вилсон медленно приходил в себя. Он сидел на полу, который непостижимым образом медленно раскачивался. Кто-то склонился над ним.

— С тобой все в порядке? — поинтересовался очередной незнакомец.

— Кажется, да, — хрипло отозвался Вилсон. Он поморщился: разбитые губы мешали говорить. Он поднес руку ко рту и увидел, что та измазана в крови. — Только вот голова болит.

— Ну, иначе и быть не может. Ты вывалился сюда головой вперед.

В голове Вилсона мысли роились, как рассерженные пчелы. Он присмотрелся более внимательно к своему собеседнику. Перед ним стоял человек средних лет с густыми, поседевшими волосами и короткой, аккуратно подстриженной бородой. Он был одет в нечто пурпурное, напоминающее свободный пляжный костюм.

Но еще больше обеспокоила Вилсона комната, в которой он находился. Она была круглой, потолок плавно переходил в купол, так что было очень трудно определить ее высоту. Мягкий рассеянный свет наполнял комнату, но Вилсону не удалось определить его источник. В комнате не было никакой мебели, кроме высокого странного предмета, стоящего у противоположной стены.

— Вывалился откуда? И куда?

— Из Ворот, естественно. — Было что-то странное в акценте этого человека. Вилсон не мог определить, какой именно это акцент, но мог бы поспорить, что его собеседнику нечасто приходится говорить по-английски.

Вилсон посмотрел в другую сторону — туда, куда смотрел незнакомец, и увидел круг.

От этого голова его заболела еще сильнее. «О Господи, — подумал он, — похоже, я окончательно тронулся. Почему я до сих пор не проснулся?» Он энергично потряс головой в надежде, что она прояснится.

Конечно же, этого не стоило делать. Ему показалось, что сейчас верхняя часть его головы отвалится. А проклятый круг даже и не подумал исчезнуть и как ни в чем не бывало продолжал висеть в воздухе. Внутри него клубилась черная пустота.

— Значит, я попал сюда через него?

— Да.

— И где я теперь нахожусь?

— В Зале Ворот Священного Дворца Норкаал. Но что гораздо важнее, так это то, когда ты тут находишься. Ты продвинулся вперед по времени на тридцать тысяч лет.

«Вот теперь я точно знаю, что сошел с ума», — подумал Вилсон. Он встал и нетвердой походкой направился в сторону Ворот.

Незнакомец положил руку ему на плечо.

— Куда ты идешь?

— Обратно!

— Не так быстро. Ты обязательно вернешься обратно — я даю тебе слово. Но сначала дай мне обработать твои раны. Кроме того, тебе просто необходимо отдохнуть. Я тебе должен многое рассказать и объяснить, а потом у меня будет к тебе просьба, если ты ее исполнишь, то мы оба от этого выиграем. Тогда нас обоих — тебя и меня — ждет прекрасное будущее!

Вилсон в сомнении остановился. Настойчивость нового знакомого слегка смущала его.

— Мне все это не нравится.

— Ну, тогда ты, может быть, хочешь выпить перед уходом?

Вилсон, несомненно, хотел. Как раз в этот момент хорошая выпивка казалась самой необходимой вещью на свете.

— Ладно, — пробормотал он.

— Тогда пошли со мной. Они прошли мимо странного сооружения у стены и через дверь вышли в коридор. Вилсон едва поспевал за своим проводником.

— Кстати, — спросил Вилсон, когда они шли по длинному коридору, — как тебя зовут?

— Тебя интересует мое имя? Ты можешь называть меня Дектор — меня здесь все так называют.

— Ладно, Дектор так Дектор. А как меня зовут тебе интересно?

— Как тебя зовут? — Дектор усмехнулся. — Я знаю твое имя. Боб Вилсон.

— Да? А, наверное, Джо сказал тебе?

— Джо? Нет, я не знаю человека с таким именем.

— Не знаешь? А он, как мне показалось, тебя знает. Слушай, а может быть, ты совсем не тот человек, с которым я должен встретиться?

— Да нет, это я. В каком-то смысле можно даже сказать, что я тебя ждал. Джо… Джо — ага! — Дектор снова усмехнулся. — Я на минуточку забыл об этом. Так он сказал, чтобы ты называл его Джо?

— А разве его зовут иначе?

— Это имя ничуть не хуже любого другого. Вот мы и пришли. — Они вошли в небольшую, но очень симпатичную комнату. В ней вообще не было никакой мебели, но пол казался мягким, теплым и упругим, как человеческая плоть. — Садись. Я очень скоро вернусь.

Боб посмотрел по сторонам, надеясь найти что-нибудь хотя бы отдаленно напоминающее стул, а потом обернулся, собираясь задать вопрос Дектору. Но тот исчез, более того — дверь, через которую они вошли в комнату, тоже исчезла. Бобу ничего не оставалось, как расположиться на удобном полу и попытаться не беспокоиться.

Дектор действительно скоро вернулся. Дверь почти мгновенно возникла в стене, так что Боб не успел даже заметить, как это произошло. Дектор нес в руке графин, в котором приятно булькало, в другой руке у него была чашка.

— Ну, за твое здоровье, — с улыбкой проговорил Дектор и щедро плеснул в чашку из графина. — Выпей.

Боб взял чашку.

— А ты со мной не выпьешь?

— Попозже. Сначала я хочу обработать твои раны.

— Ладно, — Вилсон заглотил чашку с почти неприличной торопливостью — это была качественная штука, немного похожая на виски, но гораздо приятнее. Дектор тем временем возился с какими-то мазями и примочками, которые сначала немного жгли, но потом очень быстро принесли облегчение.

— Не возражаешь, если я налью себе еще?

— Не стесняйся.

Вторую чашку Боб выпил не торопясь. Он не успел допить ее, она выскользнула из его расслабленных рук, расплескивая янтарную пахучую жидкость по полу. Боб уже храпел.

Проснувшись, Боб Вилсон чувствовал себя совершенно здоровым и прекрасно отдохнувшим. У него почему-то было прекрасное настроение. Он расслабленно полежал с закрытыми глазами еще несколько минут. Его ждет отличный день, Вилсон ни одной секунды не сомневался в этом. Слава Богу, он закончил эту трижды проклятую диссертацию. Тут-то он и вспомнил, что работа еще не закончена! Вилсон резко сел.

Вид незнакомых стен живо вернул его к действительности. Но не успел он забеспокоиться, как в стене возникла дверь и в комнату вошел Дектор.

— Ну, чувствуешь себя лучше?

— Да, намного. Что же все это значит?

— Все в свое время. Не хочешь сначала позавтракать?

Для Вилсона завтрак всегда значил больше, чем сама жизнь, — он вполне мог бы поменять возможность бессмертия на хороший завтрак. Дектор повел его в другую комнату. В ней окна были. Более того — половина комнаты находилась под открытым небом — балкон уходил прямо в чудесный сад. Легкий, теплый, летний ветерок приятно обдувал лицо. Они ели, как древние римляне, и Дектор рассказывал.

Боб Вилсон следил за повествованием не так внимательно, как следовало бы, потому что его постоянно отвлекали девушки, которые обслуживали их. Первая принесла на голове громадное блюдо с фруктами. Фрукты были великолепны. Как и девушка. Сколько он ее ни рассматривал, ему никак не удавалось найти в ней ни одного изъяна.

Тут надо заметить, что ее костюм совершенно не препятствовал подобным поискам.

Сначала она слитным грациозным движением встала на одно колено, сняла с головы блюдо и протянула его Дектору. Тот положил себе на тарелку маленький красный фрукт и жестом показал, что больше не хочет. Потом она предложила фрукты Бобу тем же непринужденным грациозным жестом.

— Как я уже говорил, — продолжал Дектор, — остается неясным, откуда пришли Исполины и куда они направились после того, как покинули Землю. Я склонен думать, что они ушли во Время. Так или иначе, но они правили Землей более двадцати тысяч лет, в результате чего та культура, которую мы знали, исчезла полностью. Что еще важнее для тебя и для меня, так это то, что они совершенно изменили человеческую природу. Человек, имеющий психику жителя двадцатого столетия, может добиться здесь чего угодно. Кажется, ты меня не слушаешь?

— Что? Да нет, слушаю, конечно. Какая красивая девушка.

Боб не спускал глаз с двери комнаты, хотя девушка уже давно ушла.

— Которая? Ах да. Ну, пожалуй, ты прав. Впрочем, она далеко не самая красивая среди местных женщин.

— В это трудно поверить. С такой девушкой любой не отказался бы провести время.

— Тебе она нравится? Прекрасно — она твоя.

— Что?

— Она рабыня. И не делай такого возмущенного лица. Они рабы по натуре. Если она тебе понравилась, я тебе ее дарю. Она будет счастлива. — В этот момент девушка вернулась. — Дектор обратился к ней на каком-то странном языке. — Ее зовут Арма, — добавил Дектор, когда закончил давать девушке указания.

Арма захихикала. Правда, потом на ее лице появилось серьезное выражение, и она, подойдя к Вилсону, встала перед ним на колени.

— Коснись ее лба, — проинструктировал его Дектор.

Боб так и сделал. Девушка встала и молча застыла рядом с Бобом. Дектор что-то сказал ей. На ее лице появилось удивленное выражение, но она повернулась и быстро вышла из комнаты.

— Я сказал ей, что она может, сохраняя свой новый статус, продолжать прислуживать нам за завтраком.

Дектор возобновил свои объяснения, а завтрак тем временем шел своим чередом. Следующее блюдо принесли Арма и другая девушка. Когда Боб увидел вторую девушку, он даже тихонько присвиснул. Тут только до него дошло, что, возможно, он немного поторопился с Армой. Или стандарты красоты существенно изменились за прошедшие тысячелетия, или Дектор подбирал свою обслугу с особой тщательностью.

— …по этим причинам, — говорил в это время Дектор, — необходимо, чтобы ты немедленно отправился обратно через Ворота Времени. Твоя первая задача — привести сюда этого, другого парня. Потом ты должен будешь сделать еще кое-что, и все наши проблемы будут решены. Нам останется только насладиться плодами собственных трудов — тебе и мне. И могу тебя заверить, здесь есть чем насладиться. Да ты меня не слушаешь.

— Да все я слушаю, шеф. — Он потер указательным пальцем свой подбородок. — Скажи, у тебя здесь не найдется лишнего лезвия? Мне бы хотелось побриться.

Дектор тихо выругался сразу на двух языках.

— Перестань сейчас же глазеть на этих красоток и слушай меня! Тебе нужно проделать определенную работу.

— Конечно, конечно. Я все понимаю, только скажи, что надо делать. Когда мне нужно начать? — Вилсон уже давно принял решение — это случилось, если уж быть точным, вскоре после того, как Арма вошла в комнату с блюдом фруктов. У него было такое ощущение, что ему снится необыкновенно приятный сон. Если сотрудничество с Дектором приведет к тому, что этот сон продлится, прекрасно. И черт с ней, с его академической карьерой!

А кроме того, чего Дектор от него хочет, это, чтобы он вернулся домой, туда, где все началось, и убедить того парня пройти через Ворота. Худшее, что с ним может произойти, — оказаться снова в двадцатом столетии. Чем он в такой ситуации рискует?

Дектор встал.

— Тогда не будем больше терять времени, — коротко сказал он, — раз уж мне, наконец, удалось завладеть твоим вниманием. Иди за мной.

Он зашагал вперед быстрым шагом, Вилсон старался не отстать.

Дектор привел его в Зал Ворот и остановился.

— Все, что от тебя требуется, — начал он давать последние указания, — это пройти через Ворота. Ты окажешься в своей комнате, в том самом времени, в котором жил. Убеди человека, который находится в комнате, пройти сквозь Ворота. Нам он необходим. А потом возвращайся сам.

Боб поднял руку вверх, сложив в кольцо большой и указательный пальцы.

— Считай, что он уже у нас в кармане, босс. — Он занес ногу, чтобы войти в Ворота.

— Подожди! — скомандовал Дектор. — Ты еще не привык к путешествиям во времени. Я предупреждаю: тебя ждет ужасный шок, когда ты вернешься в свое время. Этот парень — ты его узнаешь.

— И кто же он?

— Я не могу тебе об этом сейчас сказать, ты все равно не поймешь. Но когда ты увидишь его, тебе все станет ясно. Помни об одном: с путешествиями по времени связаны очень странные парадоксы. Не дай им сбить тебя с толку. Делай то, что я тебе сказал, и все будет в порядке.

— Парадоксы меня совершенно не смущают, — уверенно заявил Боб. — Ну, это все? Я готов.

— Одну минуту, — Дектор скрылся за высокой стойкой. Через несколько секунд его голова высунулась обратно. — Я установил нужное время. Давай!

Боб Вилсон вступил в круг, который назывался Ворота Времени.

Он ничего не почувствовал во время переноса. Ему показалось, что он просто прошел из одной комнаты в другую, раздвинув плотные темные занавеси. Он постоял немного, дожидаясь, пока глаза приспособятся к более темному освещению его старой комнаты. Да, он и в самом деле оказался в своей собственной комнате.

За его письменным столом сидел человек. Тут Дектор оказался прав. Значит, это и есть тот парень, которого Вилсон должен уговорить войти в Ворота Времени. Дектор сказал, что он его узнает. Ну что ж, посмотрим, кто же это такой.

Вилсон почувствовал легкое раздражение из-за того, что кто-то сидит за его столом, в его комнате, но потом подумал, что должен быть выше этого. В конце концов, он всего лишь снимал эту квартиру; когда он исчез, вне всякого сомнения, в нее вселился кто-то другой. Он ведь не знал, как долго его здесь не было, — черт возьми, могло пройти несколько дней или даже недель!

Парень за столом показался ему смутно знакомым, хотя пока он видел только его спину. Так кто же это такой? Должен ли он первым заговорить с ним, заставить его обернуться? Вилсону не хотелось этого делать до тех пор, пока он не сообразит, кто это. Он считал, что всегда лучше знать заранее, с кем предстоит иметь дело, в особенности, если намерен убедить человека совершить столь необычный поступок — пройти сквозь Ворота Времени.

Человек, сидящий за столом, продолжал печатать, останавливаясь только за тем, чтобы затянуться сигаретой, которая лежала рядом в пепельнице, а потом тщательно загасить ее, используя пресс-папье.

Бобу Вилсону был слишком хорошо знаком этот жест.

По его спине пробежал холодок.

«Если он зажжет следующую, — подумал Вилсон, — так, как я думаю…»

Человек, сидящий за столом, достал новую сигарету, покрутил ее между пальцами, постукал одним концом о стол, перевернул, легко провел ногтем по основанию и сунул ее в рот.

Вилсон почувствовал, как кровь застучала у него в ушах. За письменным столом, повернувшись к нему спиной, сидел он сам, Боб Вилсон!

Ему вдруг показалось, что он сейчас потеряет сознание. Он закрыл глаза и, ухватившись за спинку стула, попытался успокоиться. «Я так и знал, — подумал он. — Все происходящее — полнейший абсурд Я спятил. Я знаю, что я спятил. Что-то вроде раздвоения личности. Не надо было столько работать».

Машинка продолжала трещать.

Вилсон, наконец, взял себя в руки и еще раз все обдумал. Дектор предупреждал, что его ждет шок, шок, который невозможно было предотвратить, потому что он бы все равно не поверил, если бы ему сказали, что случится. «Ладно, предположим, что я не безумен. Если путешествие во времени вообще возможно, то почему я не могу вернуться назад и увидеть, как я делаю что-то из того, что делал раньше. Если я, конечно, нормален». — Он вздохнул.

«Ну, а если я спятил, то тогда вообще не имеет ни малейшего значения, что я буду делать! Отсюда следует, — добавил он про себя, — что если я безумен, то, может быть, я смогу пройти обратно в Ворота! Нет, это совсем бессмысленно. Как, впрочем, и все остальное — ну и черт с ним!»

Он на цыпочках подкрался к столу и посмотрел через плечо своего двойника. «Время есть атрибут сознания, — прочитал он, — а не реальности».

«Теперь все ясно, — подумал он, — я вернулся к тому самому моменту, когда писал диссертацию».

Двойник продолжал печатать.

«Это не Ding an Sich. Следовательно…»

Клавиша машинки застряла, и двойник выругался, а потом наклонился, чтобы поправить запавшие буквы.

— Не трать попусту силы, — сказал Вилсон, повинуясь неожиданному импульсу. — Пустая болтовня, чушь собачья.

Другой Боб Вилсон подпрыгнул на месте, а потом медленно обернулся.

— Какого дьявола вы делаете в моей комнате? Как вы сюда попали? Объясните.

«Это, — подумал Вилсон, — будет совсем непросто».

— Через эту штуку, — ответил он, показывая пальцем на круг.

Его двойник посмотрел в ту сторону, куда показывал Вилсон, вскочил и начал медленно подходить к Воротам, а потом поднял руку, собираясь потрогать их.

— Не трогай! — рявкнул Вилсон.

Двойник опустил руку.

— Интересно почему? — угрюмо осведомился он.

— Я объясню. Но сначала давай выпьем. — Это в любом случае была хорошая идея. Еще никогда в жизни он так не нуждался в выпивке, как в этот момент. Совершенно автоматически он направился к шкафу и достал оттуда бутылку.

— Эй! — запротестовал двойник. — Что ты здесь распоряжаешься? Это моя выпивка.

— Твоя выпивка… — Дьявольщина! Это была его выпивка! Нет, не так; это была их общая бутылка. Ну и дела! — Извини. Но ты ведь не станешь возражать, если я немного выпью?

— Ладно, — со вздохом согласился двойник. — Налей и мне, раз уж ты взялся за бутылку.

— Договорились, — согласился Вилсон, — а потом я все объясню.

— И постарайся, чтобы твои объяснения были убедительными, — мрачно предупредил двойник, с угрозой поглядывая на Вилсона, пока тот пил джин.

Вилсон наблюдал, как его второе, более молодое «я», в замешательстве изучало его. Неужели этот безмозглый болван не может узнать свое собственное лицо, которое находится на расстоянии всего нескольких футов от него? Если он даже сейчас не в состоянии понять, что происходит, то как Вилсон вообще сможет объяснить ему хоть что-нибудь?

Вилсон забыл, что в данный момент его лицо было почти неузнаваемо — разбитые губы, синяк под глазом, трехдневная щетина. К тому же, Вилсону и в голову не пришло, что человек никогда не смотрит на свое лицо в зеркале так, как он смотрит на чужие. Ни один человек в здравом уме не станет искать свои черты в лице другого.

Вилсон видел, что двойник смущен его неожиданным появлением, и не узнает его. Это было совершенно очевидно.

— Кто ты такой? — спросил двойник.

— Я? — отозвался Вилсон. — А ты меня не узнаешь?

— Я не уверен. Мы уже встречались?

— Ну, не совсем, — пытался потянуть время Вилсон. Как можно в нескольких словах объяснить, что перед одним Вилсоном стоит другой? — Не будем об этом. Ты все равно сейчас не поймешь.

— Как тебя зовут?

— Меня? Ну… — Дело принимало неприятный оборот! Да и вообще — все это становилось просто смешным. Он уже открыл рот, чтобы произнести: «Боб Вилсон», но тут же сдался, понимая всю безнадежность подобного шага. Как и многие другие до него, он вынужден был солгать, потому что правда была бы воспринята, как наглая ложь. — Называй меня Джо, — наконец, пробормотал он.

И тут же удивился собственным словам. Только сейчас Вилсон осознал, что исполняет роль того самого Джо, которого уже встречал раньше; то, что он оказался в своей комнате, как раз в тот момент, когда заканчивал работать над своей диссертацией, Вилсон уже сообразил, но у него еще не было времени как следует задуматься над тем, что происходит. Услышав, как он сам себя назвал «Джо», он с ужасом понял, что это не просто похожая сцена — а та же самая сцена! Только теперь он играл в ней роль «Джо».

Во всяком случае, Вилсону показалось, что это та же сцена. Отличалась ли она чем-нибудь от прежней? Трудно сказать — он не помнил дословно, как именно протекал первый разговор.

За полный сценарий той сцены Вилсон был готов уплатить двадцать пять долларов наличными да еще добавил бы на торговую наценку.

Нет, тут надо разобраться — ведь его никто не принуждал делать или говорить что-либо. В этом Вилсон был уверен. Все, что он сказал и сделал, было проявлением свободной воли. Даже если он и не в состоянии вспомнить весь разговор, он совершенно точно знает, чего «Джо» не говорил. Ну, например: «У Мэри есть маленькая овечка…» Он мог произнести прямо сейчас этот стишок и выйти из порочного круга. Он уже приготовился начать декламировать этот дурацкий стишок…

— Ладно, Джо как-тебя-там, — вдруг заговорило его второе «я», поставив на стол стакан, в котором еще мгновение назад плескалась добрая четверть пинты джина, — кончай тянуть резину, рассказывай, что все это значит, и выкатывайся отсюда.

Вилсон уже открыл рот, чтобы ответить, но со стуком закрыл его. «Спокойно, старина, спокойно, — сказал он себе. — Ты обладатель свободной воли. Хочешь прочитать стишок — так прочитай его. Не отвечай ему; продекламируй стишок и выйди из этого проклятого круга»

Но под подозрительным, сердитым взглядом человека, сидящего напротив, он мгновенно забыл слова детского стишка. Все его мыслительные процессы зашли в тупик.

Вилсон капитулировал.

— Так я и сделаю. Эта штука, через которую я попал сюда, — он показал на круг, — называется Ворота Времени.

— Как?

— Ворота Времени. По ту и по эту сторону Ворот текут временные потоки… — Пока Вилсон говорил, он почувствовал, как начинает потеть; он был почти уверен, что объясняет практически теми же словами, которые он уже раньше слышал. — …Ты можешь попасть в будущее, сделав всего один шаг сквозь этот круг. — Он замолчал и вытер пот.

— Ну, продолжай. Мне очень нравится твоя история.

Боб вдруг подумал — неужели, этот человек, сидящий за столом, он сам? Тупой, узколобый догматизм его поведения приводил Вилсона в ярость. Ну, ладно! Он ему покажет. Вилсон быстро подошел к шкафу, схватил шляпу и швырнул ее сквозь Ворота.

Его двойник посмотрел на фокус со шляпой ничего не выражающими глазами, а потом встал и, маленькими аккуратными шажками крепко выпившего человека, который старается этого не показать, обошёл Ворота вокруг.

— Ловкий трюк, — зааплодировал он. — А теперь я скажу тебе большое спасибо, если ты будешь так добр, что вернешь мою шляпу.

Вилсон решительно покачал головой.

— Ты сможешь сам забрать ее, когда пройдешь туда, — заявил он.

— Чего, чего?

— Именно так. Послушай… — И Вилсон, как мог убедительно, рассказал своему прежнему «я», что требуется сделать. Ему даже пришлось льстить и уговаривать. Объяснить все, как есть, было равносильно самоубийству. Он скорее согласился бы обучать тензорному исчислению австралийского аборигена — даже при том, что и сам не слишком в нем разбирался.

Двойник ничем не хотел ему помочь. Казалось, что гораздо больше всех объяснений Вилсона его интересует стакан с джином, с которым ему ни на секунду не хотелось расставаться.

— Почему? — нетерпеливо перебил он.

— Черт возьми, если ты сейчас же войдешь туда, то никакие объяснения больше не понадобятся. Однако…

Вилсон продолжал рассказ, который завершил, коротко повторив суть предложения Дектора. Только теперь он с раздражением сообразил, что слова Дектора были весьма общими и ничего толком не разъясняли. Вилсону пришлось отбросить всякую логику и упирать на эмоциональную сторону вопроса — здесь он чувствовал себя куда увереннее, ведь ему было прекрасно известно, как осточертела этому Бобу Вилсону его научная карьера и затхлая атмосфера колледжа.

— Ты ведь не хочешь остаток жизни посвятить обучению всяких пустоголовых болванов в каком-нибудь паршивом колледже, — в заключение сказал он. — Это твой шанс. Не упусти его!

Вилсон внимательно наблюдал за своим оппонентом, и ему показалось, что тот начинает поддаваться на уговоры. Во всяком случае, выглядел он заинтересованным. Однако двойник аккуратно поставил стакан на стол, задумчиво посмотрел на бутылку, вздохнул и заговорил, стараясь тщательно выговаривать слова:

— Нет, мой дорогой друг, я не собираюсь залезать на твою карусель, и знаешь почему?

— Почему?

— Потому, что я пьян. Вот почему. Тебя здесь нет. И этой штуки здесь нет. — Он широким жестом показал на Ворота, покачнулся и едва не упал. — Нет никого, кроме меня, а я напился. Слишком много работал, — уже совсем заплетающимся языком пробормотал он. — Я пошел спать.

— Ты не пьян, — теряя надежду, запротестовал Вилсон. «Проклятье, — подумал он. — Человеку, который не умеет пить, не следует этого делать вообще».

— Нет, пьян. Карл у Клары украл кораллы. — Двойник нетвердым шагом направился в сторону кровати.

Вилсон схватил его за руку.

— Ты не можешь так поступить! — закричал он,

— Оставь его в покое!

Вилсон быстро обернулся и увидел третьего человека, стоящего перед Воротами. Ему стало совсем нехорошо — Вилсон сразу же узнал вновь прибывшего. Его собственные воспоминания о том, что произошло, были довольно смутными — как никак, он ведь был тогда пьян. Теперь Вилсон понял, что должен был предвидеть появление третьего действующего лица. Однако воспоминания не подготовили его к тому, кто будет их новым гостем.

Он узнал себя — еще одну точную свою копию.

С минуту Вилсон молча стоял, пытаясь сообразить, что ему теперь следует делать; он даже закрыл глаза, чтобы получше сосредоточиться. Однако события происходили так быстро, что трудно было собраться с мыслями. Ему вдруг страшно захотелось сказать парочку теплых слов Дектору.

— Кто вы такой? — Вилсон обернулся и увидел, как его пьяный двойник сурово таращится на нового незваного гостя.

Вновь прибывший повернул к нему голову, а потом перенес свое внимание на Вилсона.

— Он меня знает.

Вилсон не стал торопиться с ответом. События начинали выходить из-под контроля.

— Да, — вынужден был он признать, — пожалуй, я тебя знаю. Но какого черта ты здесь делаешь? И почему ты пытаешься сорвать наш план?

Последняя копия Вилсона не дала ему долго говорить.

Удивительная наглость самовлюбленного нахала возмутила Вилсона до глубины души.

— Я с этим никогда не соглашусь… — начал было он, но в этот момент зазвонил телефон.

— Возьми трубку! — скомандовал номер Третий.

Пьяненький номер Первый хотел было возмутиться, но все-таки взял трубку.

— Алло… Да. С кем я говорю? Алло… Алло! — Он постучал по рычагам телефона и сердито бросил трубку.

— Кто это был? — спросил Вилсон, разозленный тем, что не успел сам поднять трубку.

— А, так. Какой-то болван с извращенным чувством юмора. — Телефон снова зазвонил.

— Опять он, — пробормотал номер Первый, хватая трубку. — Послушай ты, обезьяна с куриными мозгами! Я занятой человек, и ты займись-ка лучше чем-нибудь полезным… Что? А, это ты Женевьева. Извини меня, пожалуйста, извини… Ты просто не понимаешь, дорогая. Какой-то псих морочил мне голову по телефону, и я думал, что это опять он. Ты же знаешь, что с тобой я никогда не стал бы так разговаривать, малышка… Что? Сегодня? Ты сказала — сегодня?.. Конечно. Все в порядке. Послушай, малышка, у меня тут возникли кое-какие проблемы. Весь день со мной происходят всякие неприятности, и они никак не кончаются. Я загляну к тебе вечерком, мы во всем разберемся. Однако я твердо знаю, что сегодня я у тебя не был… Что?.. А, ну да, конечно! Так или иначе, но я к тебе еще заскочу.

Вилсону было просто противно смотреть, как его двойник унижается перед этой приставучей девицей. Почему он уже давно не повесил трубку? По сравнению с Армой она была жалкой замарашкой — и это еще больше утвердило Вилсона в намерении довести намеченный план до конца. Мало ли что говорит этот нахальный номер Третий!

Повесив трубку, номер Первый повернулся к Вилсону, демонстративно игнорируя Третьего.

— Ладно, Джо, если ты пойдешь, то я готов последовать за тобой.

— Вот и отлично, — с облегчением заметил Вилсон. — Тебе нужно сделать всего один шаг. Больше ничего от тебя не потребуется.

— Нет, никуда ты не пойдешь! — вмешался номер Третий. Он встал между Вилсоном и Воротами.

Вилсон собрался было возразить, но пьяный двойник опередил его.

Не дожидаясь особого приглашения, они начали колотить друг друга. Вилсон вздохнул и подошел к ним, выбирая подходящий момент для того, чтобы сразить Третьего одним решительным ударом.

Однако он совершенно напрасно перестал обращать внимание на своего пьяного союзника. Отчаянный, размашистый хук пришелся прямо ему в лицо. Острая боль пронзила рассеченную верхнюю губу, которая еще только начала затягиваться после предыдущей драки. Вилсона перекосило от боли, и он отскочил назад.

Послышался звук глухого удара, и сквозь туман, застилающий глаза, Вилсон увидел, как в Воротах исчезают ноги. Номер Третий, как и прежде, стоял возле Ворот.

— Ну, добился своего! — упрекнул он Вилсона, прижимая к губам костяшки пальцев левой руки.

Несправедливое обвинение возмутило Вилсона. Лицо его все еще продолжало гореть от боли.

— Я? — запротестовал он. — Это ты зашвырнул его туда. Я к нему и пальцем не прикасался.

— Верно, но все равно — ты во всем виноват. Если бы ты не встрял, мне бы не пришлось этого делать

— Я встрял? Ах ты наглый лицемер! Это ты встрял и начал во все вмешиваться и все портить. Кстати, ты мне кое-что должен объяснить и тебе не отвертеться. Что это еще за…

Но номер Третий не дал ему договорить.

— Оставь это. Сейчас уже слишком поздно, — мрачно сказал он. — Он уже там.

— Слишком поздно для чего? — заинтересовался Вилсон.

— Поздно делать что-то, чтобы остановить эту цепочку событий.

— А зачем нам ее останавливать?

— Затем, — с горечью ответил номер Третий, — Дектор обманул меня — я хотел сказать тебя… нет, нас, как парочку последних дурачков. Послушай, ведь он обещал тебе все устроить так, что ты будешь большой шишкой там, — он указал на Ворота, — верно?

— Да, — признался Вилсон.

— Все это полное вранье. Единственное, чего он хочет, — запутать нас в этих проклятых Воротах Времени, чтобы мы до скончания веков болтались в них.

Вилсон почувствовал, что у него в душе зашевелились сомнения. Номер Третий вполне мог говорить правду. В самом деле — в том, что произошло до сих пор, было совсем немного смысла. В конце концов, зачем Дектору понадобилась его помощь, зачем ему делить все с Вилсоном пополам, когда он имел в своем далеком раю право первой руки?

— Откуда ты знаешь? — спросил Вилсон.

— Зачем тратить время на пустые разговоры? — устало ответил номер Третий. — Почему бы тебе не поверить мне на слово?

— С чего бы это?

Его собеседник в полнейшем отчаянии посмотрел на него.

— Если ты не можешь поверить мне, то кому ты вообще можешь верить?

Неоспоримая логика, прозвучавшая в словах номера Третьего, только еще сильнее разозлила Вилсона. Его почему-то ужасно раздражал этот нахальный двойник. Сама мысль о том, что он должен слепо повиноваться, возмущала Вилсона.

— Я с Миссури, — заявил он. — Пойду туда и посмотрю сам. — Он сделал движение в сторону Ворот.

— Куда это ты собрался?

— Туда! Я найду там Дектора и разберусь с ним.

— Не делай этого! — сказал двойник. — Может быть, мы сумеем разорвать цепочку событий сейчас. — Но Вилсон ничего не хотел слушать. Видимо, на его лице была написана такая решимость, что номер Третий вздохнул и развел руками. — Ну, давай, — сдался он. — Это будут твои похороны. Я умываю руки.

Вилсон уже занес было ногу, чтобы пройти через Ворота, но в последний момент застыл на месте.

— Что? Х-м-м, как это могут быть только мои похороны?

На лице Третьего появилось бессмысленное выражение, а потом глаза его вспыхнули. Это было последнее, что увидел Вилсон, перед тем, как шагнул в Ворота.

Зал Ворот был совершенно пуст, когда Боб Вилсон вновь оказался в нем. Он поискал глазами свою шляпу, но нигде ее не нашел, а потом обошел вокруг высокой стойки, пытаясь припомнить, где была дверь. Тут он нос к носу и столкнулся с Дектором.

— А, вот и ты, — приветствовал его хозяин. — Отлично! Отлично! Теперь осталось сделать совсем немного, и все будет в порядке. Должен сказать, что очень доволен тобой, Боб, просто очень доволен.

— Ага, ты мной доволен? — Боб язвительно посмотрел на него. — К сожалению, не могу того же сказать о тебе! Я, черт подери, тобой просто возмущен! Зачем, интересно, ты заставил меня просто плутать в этой бредовой последовательности событий, ни о чем не предупредив? Что вся эта чепуха значит?

— Только не надо так волноваться. Что я тебе, собственно, мог сказать? Что ты отправляешься на встречу с самим собой? Неужели ты бы мне поверил? Ну, скажи, что я не прав?

Вилсону было нечего возразить.

— Ну вот видишь, — продолжал Дектор, пожимая плечами, — говорить тебе правду было совершенно бессмысленно. Что же мне оставалось делать?

— Так-то оно так…

— Подожди! Я не собирался обманывать тебя. Да на самом деле, я и не сказал ни одного лживого слова. Но если бы я сказал тебе правду, ты бы все равно не поверил. Гораздо лучше для тебя было увидеть все своими глазами. А иначе…

— Минуточку! Минуточку! — прервал его Вилсон. — Ты меня совсем запутал. Я готов забыть все прошлые неприятности, если ты объяснишься со мной до конца. Зачем было вообще посылать меня обратно?

— «Забыть прошлые неприятности», — повторил Дектор. — Если бы мы могли! Но такой возможности у нас нет. Именно поэтому я и послал тебя обратно — чтобы ты вошел в Ворота Времени в первый раз.

— Что? Подожди, подожди — я ведь один раз уже входил в Ворота.

Дектор покачал головой.

— Разве? Подумай немного сам. Когда ты вернулся в свое собственное время, ты нашел там самого себя, не так ли?

— М-м-м-м, да.

— Ты — вернее, твое прежнее «я» — еще не вошло в Ворота, так?

— Не вошло. Я…

— Как ты мог попасть сюда, если бы не сумел убедить его войти в Ворота?

В голове у Боба Вилсона все перемешалось. Он перестал понимать, кто что кому сказал, кто что сделал и кто за все будет отвечать.

— Но это невозможно! Ты хочешь убедить меня, что я сделал нечто из-за того, что сделаю потом.

— Ну, а разве не именно так все и случилось? Ты ведь там был.

— Нет, я не… ну, может, и был, но этого же просто не может быть.

— Но ведь было же! Подобные представления непривычны для тебя — вот и все.

— Но… но… — Вилсон глубоко вздохнул и попытался хоть немного успокоиться. После этого, изрядно напрягшись, сумел выдать одно из своих теоретических суждений. — Происшедшее отрицает все разумные теории о причинно-следственных связях. Ты хочешь, чтобы я поверил в то, что эти связи могут образовывать кольцо. Я прошел сквозь Ворота потому, что, пройдя сквозь них в первый раз, вернулся обратно и убедил себя пройти сквозь них в первый раз. Это же полнейшая глупость.

— Возможно, но ведь именно так все и случилось?

Возразить было нечего. Дектор продолжал:

— Система причинно-следственных связей прекрасно работает в привычном для тебя временно́м поле, но само это поле лишь частный случай более общих закономерностей. Пространственно-временной континуум вовсе не должен подчиняться ограниченному человеческому восприятию времени и пространства.

Вилсон поразмышлял над услышанным. Звучало это утверждение эффектно, но было в нем что-то скользкое.

— Секундочку, — сказал он, — а как быть с энтропией? Как ее обойти?

— Господи! — запротестовал Дектор, — замолчи уж лучше. Ты напоминаешь мне одного математика, доказавшего, что самолеты не могут летать. — Он отвернулся от Вилсона и направился к двери. — Пошли. Нам еще нужно кое-что сделать.

Вилсон торопливо зашагал за ним.

— Черт возьми! Ты не должен так поступать со мной. Что произошло с двумя другими?

— Какими другими?

— Двумя другими моими «я». Где они? Как мне вообще выбраться из этого кошмара?

— А никакого кошмара нет. Ты ведь не чувствуешь раздвоения или растроения личности?

— Нет, но…

— Ну, тогда тебе не о чем беспокоиться.

— Но я не могу не беспокоиться. Что произошло с тем, который вошел в Ворота до меня?

— А ты сам разве не помнишь? Однако… — Дектор ускорил шаг. Они прошли по коридору и остановились перед неожиданно возникшей дверью. — Загляни внутрь, — скомандовал Дектор.

Вилсон подчинился. Он увидел маленькую комнату без мебели, комнату, которую сразу узнал. На полу, сладко посапывая во сне, лежал его двойник.

— Когда ты первый раз прошел сквозь Ворота, — начал объяснять стоящий за его спиной Дектор, — я привел тебя сюда, обработал раны и дал тебе выпить. Питье содержало снотворное, которое заставило тебя крепко проспать тридцать шесть часов. Тебе этот сон был совершенно необходим. Когда ты проснулся, мы позавтракали и я объяснил тебе, что нужно сделать.

У Вилсона снова начала болеть голова.

— Хватит! Не говори о парне, который там спит, как-будто это я. Я стою здесь, рядом с тобой.

— Как хочешь, — не стал возражать Дектор. — Это тот парень, которым ты был. Теперь вспомнил, какие события с ним произойдут?

— Да, но когда я на него смотрю, у меня начинает кружиться голова. Закрой, пожалуйста, дверь.

— Ладно, — сразу согласился Дектор и выполнил просьбу Вилсона. — Мы должны спешить. Когда некая последовательность сложилась, нельзя терять времени. Пошли. — И Дектор повел Вилсона обратно в Зал Ворот.

— Я хочу, чтобы ты вернулся обратно в двадцатое столетие и раздобыл для нас кое-какие вещи, которых здесь нет, но которые могут нам очень пригодиться в будущем для развития — да, пожалуй, это самое правильное слово — для развития этой страны.

— Какие именно вещи?

— Ну, их довольно много. Я составил для тебя список — справочная литература и кое-что еще. Извини, я должен настроить Ворота. — Дектор забрался за высокую стойку. Вилсон последовал за ним и оказался внутри маленького бокса, открытого сверху и с приподнятым полом. С высокого сиденья хорошо были видны ворота.

Пульт управления Воротами произвел на Вилсона странное впечатление.

Четыре разноцветных сферы, размером в половину шарика для пинг-понга, соединялись друг с другом кристаллическими ребрами, образуя тетраэдр. Три сферы в основании тетраэдра были красного, желтого и синего цветов, а четвертая, в вершине — белого.

— Три сферы служат для изменения пространственных координат, а четвертая контролирует время, — начал объяснять Дектор. — Все очень просто. Используя настоящее время и данную точку пространства, как начало координат, мы можем перемещаться вперед и назад вдоль временной оси, так же как и в пространстве, — перемещение сферы вдоль соответствующего ребра приводит к нужному результату.

Вилсон внимательно рассматривал систему управления.

— Да, — сказал он, — но как узнать, в какой именно точке пространства находится другой конец Ворот? Или в каком он времени? Я нигде не вижу никаких шкал.

— А они и не нужны. Ты можешь увидеть, где он находится. Смотри. — Дектор коснулся выступа, находящегося под тетраэдром, на горизонтальной панели. Панель развернулась и на ней появилось миниатюрное изображение самих Ворот. Дектор нажал еще на какую-то кнопочку, и Вилсон увидел то, что находилось по другую сторону Ворот.

Он как будто заглянул в свою комнату, приложившись не к тому концу телескопа. Видны были две фигурки, но изображение было слишком мелким, и кто именно находился там — ему никак не удавалось понять. Все это произвело на него крайне неприятное впечатление.

— Выключи эту штуку, — попросил Вилсон.

Дектор убрал изображение и сказал:

— Как бы не забыть отдать тебе список. — Он вытащил из рукава листок бумаги и протянул его Вилсону. — Вот он. Возьми, пожалуйста.

Вилсон взял листок и, не глядя, засунул его в карман.

— Послушай меня, — начал он, — куда бы я не направлялся, всюду мне попадаются мои двойники. Мне это совсем не нравится. Какое-то размножение. Мне кажется, что я превращаюсь в целый выводок морских свинок. Я и наполовину не понимаю того, что здесь происходит, а ты снова хочешь загнать меня назад, ничего толком не объяснив. Хватит ходить вокруг да около. Расскажи мне все.

В первый раз на лице Дектора появилось выражение нетерпения.

— Ты глупый, невежественный, юный болван. Я рассказал тебе все, что ты был способен осмыслить. То, что происходит здесь, недоступно твоему пониманию. Пройдет не одна неделя, прежде чем ты начнешь понимать хоть что-нибудь. Я предлагаю тебе полмира в обмен на несколько часов твоей помощи, а ты стоишь здесь и споришь со мной, как последний дурак. Отложим этот разговор на потом, я ведь уже просил тебя об этом. А теперь, решай — куда мы тебя забросим? — Дектор потянулся к рукояткам управления.

— Не трогай рукоятки! — рявкнул Вилсон. У него вдруг появились кое-какие соображения. — Кто ты, собственно, такой?

— Я? Дектор.

— Ты же прекрасно понимаешь, что я тебя не об этом спрашиваю. Откуда ты знаешь английский язык?

Дектор ничего не ответил. Его лицо стало непроницаемым.

— Ну, давай, — настаивал Вилсон. — Ты ведь не здесь ему научился, я в этом уверен. Ты из двадцатого столетия, верно?

Дектор кисло улыбнулся.

— А я все ждал, когда это до тебя дойдет.

Вилсон кивнул.

— Может быть, я соображаю и не очень быстро, но я и не так глуп, как ты думаешь. Давай, рассказывай мне все.

Дектор покачал головой.

— Это не имеет отношения к делу. К тому же мы теряем время.

Вилсон рассмеялся.

— Ты слишком часто меня торопишь. Как мы можем терять время, когда у нас есть такая штука? — Он показал на Ворота. — Если ты только не наврал мне, мы можем распоряжаться временем по собственному усмотрению. Нет, мне кажется, я начинаю догадываться, почему ты постоянно торопишь меня. Или тебе необходимо побыстрее избавиться от меня, или то дело, которое ты хочешь поручить мне, дьявольски опасно. Однако я знаю, как решить эту проблему — ты пойдешь со мной!

— Ты сам не понимаешь, что говоришь, — медленно заговорил Дектор. — Это невозможно. Я должен оставаться у пульта управления.

— Ничего у тебя не выйдет. Ты ведь можешь заслать меня туда, откуда мне уже будет не вернуться. Я предпочитаю не выпускать тебя из виду.

— Об этом не может быть и речи, — отозвался Дектор. — Ты должен довериться мне. — Он снова склонился над рукоятками управления.

— Ну-ка, отойди отсюда! — закричал Вилсон. — Отойди, а не то я тебе врежу как следует. — Под злобным взглядом и высоко поднятым кулаком Вилсона Дектор отошел от консоли управления. — Вот так-то лучше, — добавил Вилсон, когда они вышли из бокса.

Наконец-то обрывки мыслей, которые уже давно не давали ему покоя, приняли определенную форму. Он знал, что в данный момент Ворота Времени были настроены на его комнату, в которой он живет — или жил — в двадцатом столетии. Судя по тому, что он успел разглядеть на дисплее управления, машина была настроена на тот самый день 1952 года, когда все началось.

— Стой здесь, — скомандовал он Дектору, — я хочу кое на что посмотреть.

Вилсон подошел к Воротам, словно бы для того, чтобы осмотреть их, но вместо того, чтобы остановиться перед ними, прошел сквозь них.

На этот раз он был гораздо лучше подготовлен к тому, что увидел в комнате, чем когда он возвратился сюда в первый раз. Тем не менее встреча с собственным двойником не могла не действовать на нервы. Особенно если их — двойников — было целых два.

Да, он снова находился в собственной комнате. Оба его двойника были так поглощены друг другом, что поначалу не обратили никакого внимания на его появление; благодаря этому у Вилсона появилась возможность немного привести свои мысли в порядок. У одного из двойников был здоровенный синяк под глазом и рассеченная верхняя губа. Кроме того, его лицо сильно заросло щетиной. Это что-то напомнило Вилсону. У другого лицо было в полном порядке, но ему тоже не мешало бы побриться.

Теперь Вилсон сообразил, в какой именно момент он попал в свою комнату. Все по-прежнему оставалось дьявольски запутанным, но после известных событий он уже лучше ориентировался в этой дурацкой ситуации и понял, что снова оказался в самом начале всей истории. Теперь он положит конец этой бредовой ерунде раз и навсегда.

Его двойники тем временем спорили. Один из них, пошатываясь, направился к постели. Другой схватил его за руку.

— Ты не можешь так поступить! — закричал он.

— Оставь его в покое! — вмешался Вилсон.

Оба двойника разом обернулись. Вилсон увидел, как во взгляде более трезвого из них выражение удивления сменилось узнаванием. Номер Первый, похоже, лишь с большим трудом сохранял вертикальное положение. «Да, — подумал Вилсон, — нелегкая мне предстоит работенка. Этот тип здорово набрался.» Он подивился, как вообще можно столько выпить на пустой желудок. Это было не просто глупо — таким образом зря пропадал отличный джин.

Интересно, осталось ли там что-нибудь для него.

— Кто вы такой? — с пьяной настойчивостью спросил номер Первый.

Вилсон кивнул на «Джо».

— Он меня знает, — со значением заявил он.

«Джо» внимательно оглядел его с ног до головы.

— Да, — сказал «Джо», — пожалуй, я тебя знаю. Но какого черта ты здесь делаешь? И почему ты пытаешься сорвать наш план?

Вилсон прервал его.

— Я с этим никогда не соглашусь…

Зазвонивший телефон прервал их спор. Вилсон был рад, что их прервали, потому что он понял: начинать следовало совсем не так. Неужели он действительно такой упрямый и ограниченный, как этот тип? Неужели он производит на других людей такое же впечатление? Однако для самокопания момент был не самым подходящим.

— Возьми трубку! — скомандовал Вилсон.

Пьяный Вилсон злобно посмотрел на него, но трубку взял, когда заметил, что «Джо» сделал движение в сторону телефона.

— Алло?.. Да. С кем я говорю? Алло… Алло! — Он несколько раз нажал на рычаг, а потом повесил трубку.

— Кто это был? — спросил «Джо».

— А, так. Какой-то болван с извращенным чувством юмора. — Телефон снова зазвонил.

— Опять он, — пробормотал номер Первый, схватив трубку прежде, чем кто-нибудь успел среагировать. — Послушай ты, обезьяна с куриными мозгами! Я занятой человек, и ты займись-ка лучше чем-нибудь полезным… Что? А, это ты, Женевьева. Извини меня, пожалуйста, извини… Ты просто не понимаешь, дорогая. Какой-то псих морочил мне голову по телефону, и я думал, что это опять он. Ты же знаешь, что с тобой я никогда не стал бы так разговаривать, малышка… — Вилсон не обращал особого внимания на разговор — он уже не раз его слышал, к тому же, в данный момент Вилсону было о чем подумать. Номер Первый так набрался, что разговаривать с ним бесполезно. Значит, нужно направить все усилия на то, чтобы убедить в своей правоте «Джо», — иначе ему придется сражаться против двоих сразу.

— Что? Сегодня? Ты сказала — сегодня?… Конечно. Все в порядке. Послушай, малышка, у меня тут возникли кое-какие проблемы. Весь день со мной происходят всякие неприятности, и они никак не кончаются. Я загляну к тебе вечерком, мы во всем разберемся. Однако я твердо знаю, что сегодня я у тебя не был… Что? А, ну да, конечно! Так или иначе, но я к тебе еще заскочу. Пока.

«Теперь самое время, — подумал Вилсон, — пока эта тупая обезьяна не успела открыть рот. Что же сказать? Как его убедить?»

Однако номер Первый успел заговорить первым.

— Ладно, Джо, — заявил он, — если ты пойдешь, то я готов последовать за тобой.

— Вот и отлично, — заметил Джо. — Тебе нужно сделать всего один шаг. Больше ничего от тебя не потребуется.

Ситуация явно выходила из-под контроля, события развивались совсем не так, как того хотелось Вилсону.

— Нет, никуда ты не пойдешь! — вмешался Вилсон. Он встал между номером Первым и Воротами. Он должен заставить их поверить ему, и немедленно.

Но у него так и не возникло подобной возможности. Пьяный номер Первый бросился на него. Вилсона вдруг охватило радостное возбуждение — он понял, что уже довольно давно мечтает трахнуть кого-нибудь по носу. Кто они такие, чтобы шутить с его будущим?

Номер Первый никак не мог скоординировать свои движения. Поэтому Вилсон легко увернулся и нанес удар прямо ему в лицо. Такой удар, несомненно, произвел бы впечатление на трезвого человека, но номер Первый только замотал головой — он явно хотел получить добавки. С другой стороны приближался «Джо». Вилсон решил, что пора кончать с первым противником и перенести все внимание на «Джо», который был куда более опасен.

Когда его копии стали мешать друг другу, Вилсон не упустил свой шанс. Он отступил на шаг назад, тщательно прицелился и нанес мощный удар левой — наверное, это был самый сильный удар, который ему когда-либо приходилось наносить в жизни. Номер Первый даже на короткое время оказался в воздухе.

И уже нанеся удар, Вилсон заметил, где в этот момент находились Ворота, и вдруг, с тоской, понял, что вся сцена подошла к неизбежному концу.

Он остался один с «Джо», а их компаньон исчез за Воротами Времени.

Первая реакция Вилсона была совершенно не логичной, но вполне естественной: вот-посмотри-что-ты-заставил-меня-сделать.

— Ну, добился своего! — с горечью упрекнул он «Джо», прижимая к губам костяшки пальцев левой руки.

— Я? — запротестовал «Джо». — Это ты зашвырнул его туда. Я к нему и пальцем не прикасался.

— Верно, — вынужден был признать Вилсон, — но все равно — ты во всем виноват. Если бы ты не встрял, мне бы не пришлось этого делать.

— Я встрял? Ах ты наглый лицемер! Это ты встрял и начал во все вмешиваться и все портить. Кстати, ты мне кое-что должен объяснить, и тебе не отвертеться. Что это еще за…

— Оставь это, — перебил его Вилсон. Его злило, что он был неправ, и еще сильнее он раздражался от того, что был вынужден это признать. Только теперь он начал понимать, что вся его затея с самого начала была совершенно безнадежной. — Сейчас уже слишком поздно. Он уже там.

— Слишком поздно для чего?

— Поздно делать что-то, чтобы остановить эту цепочку событий. — Вилсон начал понимать, что он постоянно опаздывает, причем не имеет ни малейшего значения, сколько сейчас времени, или какой сейчас год, или сколько раз он уже пытался изменить эту последовательность событий. Теперь он вспомнил, как уже проходил сквозь Ворота один раз и как видел себя спящим на полу в той маленькой комнате. События все равно уже произошли.

— А зачем нам ее останавливать?

Объяснять не было никакого смысла, но ему было необходимо хоть какое-то оправдание в собственных глазах.

— Затем, — сказал он, — Дектор обманул меня — я хотел сказать тебя… нет, нас, как парочку последних дурачков. Послушай, ведь он обещал тебе все устроить так, что ты будешь большой шишкой там, — он указал на Ворота, — верно?

— Да…

«Джо» пристально посмотрел на него.

— Откуда ты знаешь? — спросил он у Вилсона.

Так как на самом деле Вилсон не был уверен в том, что говорил, то он ускользнул от прямого ответа.

— Зачем тратить время на пустые разговоры? Почему бы тебе не поверить мне на слово?

— С чего бы это?

«С чего бы это? — подумал Вилсон. — Как ты не понимаешь, я — это ты, но старше тебя и опытнее, и ты должен верить мне.» А вслух он ответил:

— Если ты не можешь поверить мне, то кому ты вообще можешь верить?

«Джо» мрачно крякнул и, немного подумав, заявил:

— Я с Миссури. Пойду туда и посмотрю сам. — Тут Вилсон заметил, что «Джо» сделал движение в сторону Ворот.

— Куда это ты собрался?

— Туда! Я найду там Дектора и разберусь с ним.

— Не делай этого! — взмолился Вилсон. — Может быть, мы сумеем разорвать цепочку событий сейчас. — Но на лице «Джо» была написана такая решимость, что Вилсон вздохнул и развел руками. — Ну, давай, — сдался он. — Это будут твои похороны. Я умываю руки.

«Джо» остановился перед Воротами.

— Что? Х-м-м, как это могут быть только мои похороны?

Вилсон, онемев, смотрел, как «Джо» проходит сквозь Ворота. Чьи похороны? Он совсем не подумал об этом в таком разрезе. Ему вдруг ужасно захотелось броситься сквозь Ворота, догнать своего двойника и присмотреть за ним. Этот дурачок может натворить там дел. А если его убьют? Что тогда будет с Бобом Вилсоном? Он тогда тоже умрет!

Но может ли такое быть? Может ли смерть человека в будущем, которое отделяют от настоящего тысячи лет, убить его в 1952 году? Вдруг он увидел всю абсурдность этой ситуации и почувствовал большое облегчение. Действия «Джо» не могут подвергнуть его опасности — Вилсон вспомнил все, что «Джо» сделал, точнее, еще только должен будет сделать. Он поспорит с Дектором и, в свое время, вернется обратно через Ворота Времени. Ведь «Джо» это он сам. Трудно было поверить в это.

Да, он был «Джо», Точно так же, как он был номером Первым. Они пройдут путь вслед за ним и окажутся на месте. Во всяком случае, должны оказаться.

Одну минуточку — значит, вся эта безумная история на том и закончится? Он сумел ускользнуть от Дектора, разобрался со своими двойниками и теперь остался при своих — если не считать выросшей щетины и, вероятно, шрама на верхней губе. Ладно, пора и честь знать. Теперь нужно побриться и снова приниматься за работу.

Пока Вилсон брился, он рассматривал в зеркале свое лицо и размышлял о том, почему не узнал себя в первый раз. Пришлось признать, что он никогда не разглядывал внимательно свое лицо. Вилсон всегда принимал его. как некую данность, не представляющую особого интереса,

Теперь он чуть не свернул себе шею, пытаясь разглядеть свой профиль.

Когда он вышел из ванны, на глаза ему попались Ворота. Почему-то Вилсон решил, что к этому моменту они должны были исчезнуть. Однако они оставались на прежнем месте. Он внимательно осмотрел Ворота, обойдя их несколько раз кругом, стараясь при этом их не касаться. Неужели эта проклятая штука никогда не уберется из его комнаты? Ворота уже сыграли свою роль; почему Дектор до сих пор не закрыл их?

Вилсон встал перед ними, и им овладело странное ощущение, напоминающее то, которое тянет людей спрыгнуть с огромной высоты вниз. Что произойдет, если он еще раз войдет туда? Что он там найдет? Он подумал об Арме. И той, другой — как ее звали? Возможно, Дектор так и не назвал ее имени.

Однако Вилсон заставил себя не думать о них и сел за стол. Если он собирается оставаться здесь — а у него нет никаких оснований сомневаться в этом — он должен завершить свою диссертацию. Нужно же что-то есть, ему просто необходимо получить степень — тогда он сможет рассчитывать на приличную работу. Так на чем же он остановился?

Двадцать минут спустя Вилсон пришел к выводу, что диссертацию необходимо переписать с самого начала до самого конца. Ее основная тема — применение эмпирических методов к решению задач сравнительной метафизики и выражение решения в четких математических формулах — была сделана вполне грамотно, но теперь у него появилась масса новых сведений, которые требовали серьезного осмысления и обработки. Перечитывая диссертацию, Вилсон ужасно удивлялся своему догматизму. Раз за разом впадал он в картезианские софизмы, путая понятные рассуждения с верными.

Он попытался набросать новые тезисы, но оказалось, что существуют две проблемы, которые до сих пор остаются для него открытыми: проблема эго и проблема свободной воли. Когда они находились в комнате втроем, кто из них обладал его эго — кто был им самим? И почему получилось так, что он не мог изменить ход событий?

Ответ на первый вопрос поразил Вилсона своей абсурдной простотой. Эго — это и есть он сам. Я есть я — недоказанное и недоказуемое утверждение, которое можно испытать непосредственно. Кем же тогда были двое остальных? Несомненно, они были также твердо уверены в том же самом — он это хорошо помнил. Вилсон стал думать о том, как это можно поточнее сформулировать: эго есть некая черта, присущая сознанию, последняя отметка в постоянно развивающейся последовательности воспоминаний. Это звучало, как некое обобщение, но Вилсон не был до конца уверен в его правильности; ему было просто необходимо перевести эти слова в математические символы. Слова содержали в себе такие странные ловушки.

Зазвонил телефон,

Вилсон механически поднял трубку.

— Алло.

— Это ты, Боб?

— Да, а с кем я говорю?

— Ну, дорогой, это же Женевьева. Что с тобой сегодня происходит? Ты уже второй раз подряд не узнаешь мой голос.

В Вилсоне вдруг стало подниматься разочарование и раздражение. Вот еще одна проблема, которую ему никак не разрешить, — что ж, придется решить ее сейчас. Он проигнорировал ее жалобу.

— Послушай, Женевьева, я ведь говорил тебе, чтобы ты не звонила мне по телефону, когда я работаю. До свидания!

— Ну знаешь… после того… ты не имеешь права так разговаривать со мной, Боб Вилсон! Во-первых, ты сегодня не работаешь. Во-вторых, что заставляет тебя думать, что ты можешь говорить мне разные ласковые слова, а уже через два часа рычать на меня? Теперь я уже совсем не так уверена, что хочу выйти за тебя замуж.

— Ты думаешь, что я собираюсь на тебе жениться? С чего это тебе в голову пришла такая дурацкая мысль?

Несколько секунд трубка страшно верещала. Когда шум начал потихоньку стихать, он твердо сказал:

— А теперь успокойся. Сейчас не те времена, когда стоило парню несколько раз пригласить девушку на свидание, как он уже должен был на ней жениться.

Последовало короткое молчание.

— Значит, ты решил поиграть со мной? — Голос ее стал таким холодным, жестким и пронзительным, что Вилсон едва узнавал его. — Ну что ж, есть разные способы разобраться с таким, как ты. Слава Богу, в нашем Штате закон защищает женщину!

— Ты это должна хорошо знать, — со злостью ответил он, — ведь ты болтаешься в студенческом городке достаточно долго.

В трубке раздались короткие гудки.

Он отер пот со лба. Эта дамочка, тут у него не было никаких сомнений, могла устроить кучу неприятностей. Вилсона предупреждали об этих ее способностях еще до того, как он начал с ней встречаться, но он всегда был уверен в том, что сумеет позаботиться о себе. Следовало быть поосторожнее, но он никак не ожидал, что ситуация может так обостриться.

Он попробовал вернуться к работе над диссертацией, но обнаружил, что не в состоянии сосредоточиться. Ему вдруг показалось, что последний срок сдачи работы — 10 часов завтрашнего утра — надвигается на него стремительно и неотвратимо. Вилсон бросил взгляд на ручные часы. Они встали. Он поставил их по будильнику — четыре пятнадцать. Даже если он просидит всю ночь, ему все равно не довести диссертацию до конца.

А тут еще эта история с Женевьевой…

Снова зазвонил телефон. Вилсон не стал брать трубку. Пусть себе звонит. Однако телефон продолжал названивать. Он не выдержал, поднял трубку, а потом снова опустил ее на рычаг. Больше он с ней разговаривать не будет.

Вилсон подумал об Арме. Вот такая девушка ему вполне подходит. И ведет себя достойно. Он подошел к окну и посмотрел на пыльную, шумную улицу. Невольно Вилсон сравнил ее с видом, который открывался с балкона у Дектора — прекрасная зеленая лужайка, тишина и напоенный ароматами воздух. А здесь был тесный, душный мир. Вилсон в очередной раз пожалел, что Дектор не был с ним до конца откровенным.

И вдруг его осенило. Ведь Ворота все еще открыты! Зачем ему беспокоиться о Декторе? Он сам хозяин своей судьбы. Нужно вернуться и попытаться что-нибудь сделать — терять ему в общем-то нечего, а приобрести он может целый мир.

Он подошел к самым Воротам и в раздумье остановился перед ними. Разумно ли он поступает? В конце концов, что ему вообще известно о будущем?

Он услышал приближающиеся шаги, кто-то шел по коридору мимо его квартиры, нет — человек остановился возле двери. Вилсон был убежден, что это Женевьева. Тогда он, наконец, решился и сделал шаг вперед.

В Зале Ворот никого не было. Он обошел вокруг платформы, на которой находилась консоль управления Воротами и, приближаясь к двери, услышал: «Пошли. Нам еще нужно кое-что сделать». Две фигуры выходили в коридор. Вилсон сразу же их узнал и застыл на месте.

Да, он чуть-чуть не попался. Теперь нужно будет подождать, пока они уйдут. Вилсон осмотрелся, пытаясь разыскать место, где можно было бы спрятаться, но не нашел ничего подходящего, кроме бокса с консолью управления. Это ничего не давало — они должны были скоро вернуться. Однако…

Когда Вилсон входил в бокс, план действий уже начал смутно формироваться у него в голове. Если он сможет разобраться с управлением Ворот, то у него появится шанс решить все проблемы сразу. Если только он сумеет включить отражатель, благодаря которому можно видеть, куда выходят Ворота Времени. Вилсон пытался вспомнить, что делал Дектор, когда включал это устройство. Совершенно машинально он полез в карман за спичками.

Однако вместо спичек ему в руку попал листок бумаги. Это был список Дектора. В нем перечислялись вещи, которые Вилсону нужно было принести из двадцатого столетия. События развивались так стремительно, что Вилсон так до сих пор и не посмотрел, что там перечислялось.

По мере того, как он читал, брови его все выше поднимались. Это был очень странный список. Вилсон предполагал, что там перечислены разные научные книги, образцы современных приборов и устройств, оружие. Однако ничего подобного в списке не было. И все же все предметы в списке объединяла какая-то безумная логика. В конце концов, Дектор хорошо знал здешних людей. Возможно, им требовалось именно это.

Вилсон еще раз обдумал свой план, который основывался на том, что он сможет разобраться с управлением Воротами. Теперь он решил вернуться назад и сделать все закупки по списку Дектора — только вот принесет он их сюда не для Дектора, а для себя. В полумраке бокса он пытался найти способ включить отражатель. Вдруг его рука наткнулась на что-то мягкое. Тихонько вскрикнув, он схватил эту штуку и вытащил ее на свет.

Это была его собственная шляпа.

Вилсон надел ее на голову, решив, что сюда шляпу засунул Дектор, и снова начал осторожно ощупывать все вокруг. На сей раз он нашел маленькую записную книжку. Похоже, что ему, наконец, повезло — очень может быть, там содержались указания по управлению Воротами. Вилсон начал нетерпеливо перелистывать странички.

Нет, это было совсем не то, на что он рассчитывал. Все странички аккуратно исписаны Дектором. На каждой — по три колонки: английские слова составляли первую, во второй использовались международные фонетические символы, а в третьей были совершенно незнакомые значки. Не требовалось особого ума, чтобы сообразить: у него в руках оказался словарь. С широкой улыбкой он сунул книжечку в карман; Дектору наверняка потребовался не один месяц, может быть, даже годы ушли у него на то, чтобы составить этот словарь. Теперь Вилсон сумеет воспользоваться плодами его трудов.

С третьей попытки ему удалось нажать на нужную кнопку — отражатель включился. Вилсон снова ощутил странную неловкость — он опять видел свою комнату — в ней, как и прежде, находилось два человека. Ему совсем не хотелось участвовать в этой сцене в четвертый раз — в этом он был уверен. Очень осторожно Вилсон коснулся одной из цветных сфер.

Сцена на экране отражателя мгновенно изменилась. Теперь Ворота зависли над студенческим городком на высоте третьего этажа. Он был очень доволен, что ему удалось убрать Ворота из своей комнаты, но высота в три этажа его не устраивала — так можно и шею свернуть. Повозившись немного с двумя другими сферами, Вилсон обнаружил, что одна из них позволяет приближать или удалять место выхода из Ворот, а другая перемещает выход вверх или вниз.

Вилсон хотел расположить Ворота так, чтобы они не привлекали постороннего внимания. Тут ему пришлось немного повозиться: идеального места попросту не существовало, поэтому, в конце концов, Вилсон выбрал глухую аллею, выходящую на маленький дворик, образованный трансформаторной будкой подстанции и задней стеной библиотеки. Осторожно и не слишком ловко он все-таки сумел переместить Ворота в выбранное место, опустив их между глухими, без окон, стенами двух зданий. Должно сойти!

Выскользнув из бокса, Вилсон подошел к Воротам и без долгих колебаний шагнул обратно в свое время.

В результате он чуть не разбил нос о кирпичную стену. «Еще немного и дело бы закончилось для меня печально», — подумал он, вылезая из узкого промежутка между стеной и Воротами. Круг висел дюймах в пятнадцати над землей, почти параллельно стене. Немного подумав, Вилсон решил, что между кругом и стеной достаточно места и ему можно не возвращаться обратно, чтобы чуть отодвинуть Ворота. Он быстро вышел из дворика и направился прямиком в местное отделение банка. За окном сидела его знакомая кассирша.

— Привет, Боб.

— Привет, Плакса. Возьмешь чек?

— На сколько?

— На двадцать долларов.

— Ну, могу рискнуть. А чек-то надежный?

— Не очень. Мой собственный.

— Тогда я могу вложить в него деньги, как в раритет, — она протянула ему деньги.

— Так и сделай, — посоветовал Вилсон. — Мои автографы станут большой редкостью, за ними будут охотиться коллекционеры. — Он взял деньги и направился в книжный магазин, который находился в том же здании. Большинство книг из списка нашлись на полках. Десять минут спустя он купил следующие книги:

«Принц» Никколо Макиавелли,

«Оборотная сторона выборов» Джеймса Фарлея,

«Майн Кампф» Адольфа Шикльгрубера,

«Как заводить друзей и оказывать влияние на людей» Дейла Карнеги.

Остальных книг в магазине не было. Вилсон направился в университетскую библиотеку, где он раздобыл «Недвижимость — пособие для брокеров», «Историю музыкальных инструментов» и толстый том «Эволюция моды». Последняя книга была роскошно издана, с многочисленными цветными иллюстрациями. Библиотекарь долго не хотел давать ее на дом, Вилсону лишь с большим трудом удалось его уговорить выдать ему книгу на двадцать четыре часа.

К этому моменту он был уже довольно солидно нагружен, поэтому зашел в небольшой магазинчик и купил две здоровенные подержанные сумки, в одну из которых сложил книги. Оттуда он направился в крупнейший музыкальный магазин города и провел там сорок пять минут, выбирая пластинки, стараясь, чтобы они обладали максимальным эмоциональным воздействием; при этом он не пренебрегал ни джазом, ни классикой. В результате у него получился довольно-таки странный набор: от Марсельезы и «Болеро» Равеля до Кола Портера и «Послеполуденного отдыха фавна».

Потом Вилсон купил самый дорогой механический проигрыватель, хотя продавец всячески уговаривал его выбрать электрический. Выписав чек, он упаковал все покупки в сумки и попросил продавца вызвать ему такси.

У Вилсона возникло неприятное чувство, когда он расплачивался чеком. Это был чистой воды обман — у него на счету не осталось ни гроша. Он сразу стал настаивать, чтобы они обязательно позвонили в банк, — ведь ему так хотелось, чтобы они этого не делали. И сработало! Вилсон подумал, что установил мировой рекорд по выдаче фиктивных чеков — на тридцать тысяч лет.

Когда такси остановилось неподалеку от той аллеи, где находились Ворота, Вилсон, горя от нетерпения, выскочил из машины и поспешил во дворик.

Ворота исчезли.

Он постоял несколько минут, тихонько насвистывая. Теперь он рассматривал свою хитроумную деятельность совсем под другим утлом — ответственность за выдачу фиктивных чеков вдруг перестала быть чисто гипотетической.

Он почувствовал, как его потянули за рукав.

— Послушай, старина, тебе нужна машина или нет? Счетчик-то не выключен.

— Что? А, конечно. — Он последовал за шофером и забрался обратно в машину.

— Куда поедем?

Ясности с этим вопросом у Вилсона не было. Он посмотрел на часы, но тут же сообразил, что его часы просто не могут показывать правильное время.

— Который час?

— Два пятнадцать, — ответил шофер. Вилсон переставил стрелки на часах.

Сейчас в его комнате идет такое веселье, что ему туда лучше нос не совать. Нет, домой он не поедет, во всяком случае, не сейчас. Подождет, когда его кровные братья закончат свои веселые игры с Воротами.

Ворота!

Они еще были в его комнате в четверть пятого. Если он правильно рассчитает время…

— Поехали на угол Четвертой и Маккинли, — сказал Вилсон, назвав перекресток, ближайший к своему дому.

Там он расплатился с шофером и оставил сумки на хранение на заправочной станции. Теперь ему нужно было убить два часа. Вилсон боялся уходить далеко от дома, чтобы не произошло какой-нибудь накладки.

В этот момент Вилсон вспомнил, что у него осталось одно незаконченное дельце, — времени более чем достаточно, чтобы разобраться с ним. Весело насвистывая, он прошел пару кварталов и остановился перед дверями квартиры номер 211.

В ответ на его стук дверь осторожно приоткрылась, а потом и совсем распахнулась.

— Боб, милый. А я думала, что ты сегодня целый день работаешь.

— Приветик, Женевьева. Ничего подобного — у меня образовалось свободное время.

Она бросила взгляд через плечо.

— Вот уж не знаю, следует ли мне пускать тебя — у меня даже посуда не вымыта и кровать не застелена — я ведь тебя никак не ждала. Я еще только начала краситься.

— Не будь такой скромницей. — Он шагнул мимо нее в квартиру.

Выходя от Женевьевы, Вилсон посмотрел на часы. Полчетвертого — еще полно времени. Он шел по улице, а на лице у него было выражение, как у канарейки, которая только что пообедала кошкой.

Вилсон поблагодарил служащего бензоколонки, дал ему четверть доллара за беспокойство, после чего у него остался одинокий десятицентовик. Он посмотрел на монетку, усмехнулся, подошел к телефону-автомату и набрал свой собственный номер.

— Алло, — услышал он в трубке знакомый голос.

— Алло, — ответил он. — Это Боб Вилсон?

— Да. С кем я говорю?

— Не имеет значения. Я просто хотел убедиться, что ты дома. Я так и думал, что ты должен быть сейчас дома. Ты попал в колею, приятель, в самую колею. — Широко улыбаясь, Вилсон повесил трубку.

В десять минут пятого Вилсон стал так нервничать, что больше уже не мог ждать. Пошатываясь под тяжестью двух набитых сумок, он зашагал к дому. Поднявшись по лестнице, он остановился перед дверью квартиры и услышал, как в комнате зазвонил телефон. Вилсон посмотрел на часы — пятнадцать минут пятого. Подождав три невыносимо долгих минуты, он открыл дверь и вошел в свою квартиру.

В комнате было пусто. Ворота были на месте.

Не останавливаясь, опасаясь только того, что Ворота могут в любой момент исчезнуть, пока он идет к ним, Вилсон покрепче перехватил сумки и шагнул в круг.

В Зале Ворот, к его несказанному облегчению, никого не было. Наконец-то ему повезло, с облегчением подумал Вилсон. Теперь ему нужно всего пять минут. Пять минут — больше он ничего не просит. Он оставил сумки рядом с Воротами, на тот случай, если ему придется быстро уносить ноги. Тут-то Вилсон и заметил, что у одной из сумок не хватает целого угла и из дыры торчит половина книги, перерезанной, словно гильотиной. Присмотревшись, Вилсон понял, что это «Майн Кампф».

Он не стал особенно жалеть о потере книги, но по спине у него пробежал холодок — Вилсон вдруг представил себе, что было бы, если бы на месте книги оказался он сам! Человек, разрезанный надвое, — и никаких тебе иллюзий!

Он отер лоб и направился к боксу, где помещалась консоль управления Воротами. Вспомнив объяснения Дектора, он свел все четыре сферы вместе. Выглянув из бокса, обнаружил, что Ворота исчезли. «Вот так! — подумал он. — Все на нуле — и Ворот нет». Он слегка подвинул белую сферу. Ворота появились. Включив отражатель, Вилсон убедился в том, что теперь Ворота выходят в Зал. Пока все хорошо — но как ему узнать, сколько времени прошло? Глядя в Зал, ничего не узнаешь. Он чуть дотронулся до сферы, при помощи которой происходило перемещение в горизонтальной плоскости. Теперь Ворота оказались висящими за стенами дворца. Вернув белую, временную сферу на ноль, он начал очень медленно перемещать ее. На отражателе солнце описало стремительную огненную дугу и скрылось за горизонтом; дни начали мелькать один за другим, периодически озаряя экран отражателя огненными дугами солнца. Вилсон увеличил скорость и увидел, как побурела, побелела, а потом снова позеленела земля.

Действуя с величайшей осторожностью, придерживая правую руку левой, он заставлял год за годом маршировать перед ним на экране. Вилсон успел насчитать десять зим, когда послышались голоса. Он застыл на месте, прислушиваясь, а потом торопливо свел три сферы, соответствующие пространственным координатам, на ноле, оставив время как было — на десять лет смещенным в прошлое — и выскочил из бокса.

Вилсон едва успел схватить сумки, поднять их и проскочить в Ворота. Правда, на этот раз он постарался не задеть края круга.

Как Вилсон и предполагал, он оказался в Зале Ворот, причем если ему удалось ничего не напутать, то теперь он переместился во времени на десять лет назад. Вилсон намеревался получить еще большую фору перед Дектором, но не успел. Однако, судя по словам Дектора и его черному блокнотику, тот сам пришел из двадцатого столетия, из чего следовало, что десяти лет должно было вполне хватить. Возможно, что Дектора в этом времени вообще не было. А если и был, то Вилсон в любой момент может сбежать при помощи Ворот Времени. А сейчас вполне разумно все здесь разведать, прежде чем совершать новые перемещения во времени.

Вилсону вдруг пришло в голову, что Дектор может попытаться разыскать его при помощи отражателя Ворот Времени. Не сообразив, что быстрота в данном случае его все равно не спасет — ведь с экрана отражателя можно было заглянуть в любое время, — он торопливо потащил обе сумки в бокс. Оказавшись за спасительными стенами, он удовлетворенно вздохнул. Теперь он сам мог проследить за своим соперником. Все сферы были установлены на ноль; пользуясь уже знакомой техникой, Вилсон начал путешествие во времени — на десять лет вперед, после чего начал менять пространственные координаты, осторожно сводя их к нулю. Задача была очень трудной — нужно было проверить промежуток времени в несколько месяцев, который проскакивал на отражателе с такой быстротой, что его глаз не успевал следить за происходящим. Несколько раз ему показалось, что он заметил скользнувшие по экрану тени, которые вполне могли бы быть людьми, но ему никак не удавалось увидеть их, когда он останавливал сферу, контролирующую время.

Вилсон с раздражением подумал, что конструктор Ворот Времени мог бы обеспечить их более удобной временной шкалой и чувствительной системой каких-нибудь реле, чтобы можно было медленнее изменять время. Только немного позднее он сообразил, что создателю Ворот Времени, вполне возможно, совсем и не требовалось такой точности, Вилсон уже готов был сдаться, когда в самый последний момент, по чистой случайности, его усилия были вознаграждены: появилась фигура.

Это был он сам с двумя тяжелыми сумками в руках. Вилсон увидел, как его фигура приближается к экрану отражателя, все больше растет и, наконец, исчезает. Он выглянул на площадку перед Воротами, ожидая, что сейчас из круга появится его очередной двойник.

Однако перед Воротами никто не появился. Сначала это его удивило, но потом он сообразил, что в том времени, в котором он находится, это событие уже произошло несколько минут назад. Теперь Вилсону оставалось только сидеть и наблюдать за тем, что произошло в Зале Ворот после того, как он ускользнул оттуда. Почти сразу же в Зале появились Дектор и очередной Вилсон. Он сразу вспомнил эпизод, который проигрывался сейчас на экране отражателя. Перед ним был Боб Вилсон номер Третий — сейчас он начнет спорить с Дектором, а потом ускользнет от него в двадцатое столетие.

Ничего другого Вилсону и не требовалось — Дектор не видел его и даже не предполагал, что Вилсон воспользовался без спросу Воротами Времени и прячется сейчас в прошлом. Значит, и искать Вилсона Дектор не станет. Он вернул все сферы на ноль и выкинул Дектора из головы.

Теперь у него возникли новые проблемы — прежде всего нужно было поесть. Тут только Вилсон удивился, почему он не позаботился о том, чтобы захватить с собой продуктов хотя бы на пару дней. Да и пистолет ему бы не помешал. Пришлось признать, что он не проявил необходимой предусмотрительности. Однако вряд ли следовало всерьез упрекать себя в чем-нибудь — события развивались с такой быстротой и непредсказуемостью, что он едва поспевал за ними.

— Что ж, старина Боб, — громко подбодрил он себя, — посмотрим, так ли приветливы и безобидны местные жители, как это утверждал Дектор.

Осторожное изучение покоев дворца убедило Вилсона, что в нем никто не живет — нигде ему не удалось найти ни души. Повсюду царила стерильная чистота — никаких следов жизни. Он даже один раз крикнул, просто чтобы услышать звук собственного голоса. Пронзительное эхо заставило его вздрогнуть; больше он кричать не стал.

Архитектура дворца смущала Вилсона. Дело было даже не в том, что она была довольно странной — другого он и не ждал — просто возникало ощущение, что дворец абсолютно не приспособлен для того, чтобы в нем жили человеческие существа. Огромные залы, в которых могли бы поместиться, наверное, десять тысяч человек, если бы им было на чем стоять. Во многих помещениях не было пола — в общепринятом смысле этого слова: Вилсон шел по коридору и неожиданно оказался перед входом в таинственное необъятное пространство, он чуть не свалился вниз, прежде чем сообразил, что пол под его ногами резко обрывается. Вилсон опустился на четвереньки, осторожно подполз к краю и заглянул вниз. Прямо впереди была глухая стена, которая так круто уходила в пустоту, что глаз даже не мог нащупать вертикальной поверхности. Далеко внизу стена начинала постепенно загибаться внутрь, пока на огромной глубине, под каким-то странным углом, не сходилась с дном.

Таких круто обрывающихся проходов, по которым невозможно было пройти человеку, Вилсон потом насчитал не один десяток. «Исполины», — прошептал он, с благоговением глядя в открывшуюся перед ним бездну. Вся его храбрость исчезла. По своим следам, едва заметным на тонком слое пыли, он вернулся в уже хорошо знакомый Зал Ворот и только тут перевел дух.

Во второй раз Вилсон старался идти только по тем проходам, которые были явно предназначены для людей. Про себя он решил, что это, вероятно, та часть дворца, где должны были жить слуги, а может быть, и рабы. Здесь к нему постепенно вернулось мужество. Хотя тут тоже было совершенно пусто, эта часть дворца казалась приятной и даже веселой — особенно по сравнению с огромными помещениями, где, как он предположил, жили сами «Исполины». Вилсона несколько беспокоили немеркнущий, яркий свет, источник которого он никак не мог определить, и мертвая тишина, нарушаемая лишь звуком его шагов.

Он почти потерял всякую надежду найти выход из дворца и уже собирался снова вернуться в Зал Ворот, когда коридор, по которому он шел, резко повернул и Вилсон вышел на яркий солнечный свет.

Он стоял на вершине широкого крутого спуска, веерообразно уходившего вниз к основанию дворца. Далеко впереди и ниже, не менее чем в пятистах ярдах, твердое, каменное покрытие спуска переходило в гладкий зеленый газон. Далее Вилсон увидел тот самый прекрасный пейзаж, который открывался с балкона, где они с Дектором завтракали — несколько часов назад и десять лет спустя.

Он некоторое время постоял на месте, наслаждаясь теплыми лучами солнца, погружаясь в изумительную прелесть этого чудесного летнего дня.

— Все будет хорошо! — не удержавшись, воскликнул Вилсон. — Это замечательное место!

Он начал медленно спускаться вниз, внимательно оглядываясь по сторонам в поисках людей. Вилсон находился на середине спуска, когда заметил маленькую фигурку, вышедшую из-за деревьев на поляну, к которой вел спуск. Он радостно закричал и замахал руками. Ребенок — а это, несомненно, был еще совсем маленький ребенок — посмотрел наверх, а потом стремглав бросился за деревья.

— Нельзя быть таким импульсивным, Роберт, — выругал Вилсон сам себя. — Не надо их так пугать. Веди себя поспокойнее.

Однако он не особенно расстроился — там, где дети, обязательно должны быть и их родители, некое сообщество людей, где обязательно предоставятся прекрасные возможности для молодого способного человека, умеющего во всем видеть положительный момент. Дальше Вилсон пошел еще медленнее.

В том самом месте, где исчез ребенок, появился мужчина. Вилсон остановился. Мужчина посмотрел на него, а потом сделал два несмелых шага вперед.

— Подойди ко мне, — ласково сказал Вилсон, — я не причиню тебе вреда.

Человек вряд ли его понял, но начал медленно подходить. Там, где кончался каменный спуск, он остановился. Было очевидно, что дальше он не пойдет.

Его манера поведения заставила Вилсона вспомнить то, что он видел во дворце, и то немногое, что успел рассказать ему Дектор. «Если только все, что я проходил, изучая курс антропологии, имеет хоть какой-то смысл, — сказал он себе, — то дворец для него — табу, спуск, на котором я стою, — табу, и, наконец, как следствие этого, я сам — табу. Ну, сынок, теперь нужно грамотно разыграть свою карту!»

Он подошел к самому краю каменного спуска, но сходить с него не стал. Человек мгновенно встал перед Вилсоном на колени, сложив перед собой руки и опустив голову. Без малейших колебаний Вилсон коснулся его лба. Человек поднялся на ноги с сияющим лицом.

— Ну, это совсем неинтересно, — пробормотал Вилсон. — По правилам мне полагалось пристрелить его в тот момент, когда он поднимался с колен.

Его Пятница склонил голову набок, с некоторым удивлением посмотрел на Вилсона и ответил низким мелодичным голосом. Речь его была плавной и странной, напоминающей пение.

— Тебе бы записывать рекламные ролики, — с восхищением заметил Вилсон. — У многих наших звезд голоса намного хуже. Однако сейчас я хочу перекусить. Еда. — Вилсон показал на свой рот.

Человек непонимающе посмотрел на него и снова заговорил. Боб достал из кармана записную книжечку Дектора. Полистав ее, он нашел слово «еда», а потом разыскал «пищу». Оказалось, что эти слова совпадают.

— Блеллан, — медленно произнес Вилсон.

— Блеллааан?

— Блеллааааан, — согласился Вилсон. — Прошу извинить за мой акцент. А теперь поторопись. — Он поискал в словарике слово «быстрее», но его там не было. Либо это понятие просто отсутствовало в их языке, либо Дектор посчитал, что он вполне может обойтись без него. «Ну, — подумал Вилсон, — эту проблему мы решим быстро — если у них нет такого слова, я его для них изобрету».

Человек ушел.

Вилсон уселся по-турецки и стал ждать. Чтобы не терять даром времени, он принялся изучать записную книжку. Быстрота, с которой он сумеет подняться в этом обществе, зависит от того, как скоро он сумеет овладеть местным языком. Однако он успел познакомиться только с несколькими самыми общими понятиями, как новый знакомец вернулся. Вернулся не один.

Во главе процессии шел очень старый, седой, но безбородый человек. Да и все остальные мужчины были безбородые. Седовласый старик шествовал под балдахином, который несли четверо совершенно голых мужчин. Только на старике было достаточно одежды, чтобы появиться где-нибудь в приличном обществе, — остальным место было разве что на пляже. Старик явно чувствовал себя неуютно в своем одеянии, напоминающем римскую тогу. То, что он был главным среди всех, не вызывало сомнения.

Вилсон принялся торопливо искать слово «вождь».

Это понятие обозначалось словом «Дектор».

Вилсон слегка оторопел. Было бы совершенно естественным предположить, что слово «Дектор» — скорее титул, нежели имя, но Вилсону это даже не приходило в голову.

Дектор — его знакомый Дектор — написал рядом небольшое примечание: «Одно из нескольких слов, — прочитал Вилсон, — которое ведет свое происхождение от мертвых языков. Это слово и несколько дюжин других, а также сама грамматическая структура языка — единственное звено, связывающее язык „Покинутых“ и английский».

Вождь остановился перед Вилсоном, не вставая, однако, на каменное покрытие спуска.

— Ну, Дектор, — приказал Вилсон, — на колени. Тут не может быть никаких исключений. — Он указал на землю. Вождь встал на колени. Вилсон коснулся его лба.

Они принесли более чем достаточно всякой еды, причем она оказалась весьма вкусной. Вилсон ел медленно, стараясь соблюдать важность и достоинство — положение обязывало. Пока он насыщался, вся компания начала для него петь. Вилсон должен был признать, что пели они просто великолепно. Мелодии показались ему довольно странными и немного примитивными, но голоса были кристально чистыми и мелодичными. У Вилсона создалось впечатление, что они сами получают удовольствие от своего пения.

Концерт навел Вилсона на одну мысль. Удовлетворив голод, он при помощи своей замечательной записной книжки объяснил вождю, что тот вместе со всей компанией должен подождать его на этом месте. Сам же сходил в Зал Ворот и принес оттуда дюжину пластинок и проигрыватель. И устроил им концерт «современной» музыки.

Их реакция превзошла все его ожидания. «Зарождение влюбленности» вызвало поток слез из глаз старого вождя. Музыка первого фортепьянного концерта Чайковского ошеломила их. Они задрожали, обхватили головы руками и начали стонать. А когда стихли последние звуки, завопили от восторга. После этого Вилсон поставил «Болеро».

— Дектор, — задумчиво сказал Вилсон, и он обращался вовсе не к старому вождю, по лицу которого все еще текли слезы, — Дектор, старина, ты здорово все рассчитал, когда послал меня за этими покупками. Только учти — к тому времени, когда ты покажешься, если только это вообще произойдет, я буду здесь хозяином положения.

Подъем Вилсона к власти скорее напоминал триумфальное шествие, нежели борьбу с равными ему противниками; все произошло просто и естественно. После нескольких тысячелетий, проведенных человечеством под властью расы Исполинов, оно так изменилось, что сходство с прежними людьми осталось чисто внешним. Кроткие доброжелательные дети, с которыми пришлось иметь дело Вилсону, невероятно отличались от хвастливой, вульгарной, динамичной и агрессивной расы, которая гордо называла себя гражданами Соединенных Штатов.

Примерно так кошки отличались от пантер, а коккер-спаниели от волков. Дух агрессии не был им присущ. И дело было не в том, что они деградировали интеллектуально или утратили способность к искусствам. У них пропал дух конкуренции, воля к победе.

Тут у Вилсона была монополия.

Но и ему быстро наскучила игра, в которой он всегда побеждал. Утвердив себя в качестве главы племени и устроив свою резиденцию во дворце, он тем самым доказал, что является прямым наследником власти ушедших Исполинов. Первое время он был очень занят организацией сразу нескольких проектов, направленных на то, чтобы «возродить» культуру — вновь изобрести старые музыкальные инструменты, почту, моды; он даже издал указ, запрещающий следовать одной и той же моде более одного сезона. На этот указ Вилсон возлагал особые надежды. Он рассчитывал, что проснувшийся у женщин интерес к одежде заставит мужчин начать соревноваться между собой. Этой культуре прежде всего не хватало духа соревнования, поэтому она и вырождалась. Вилсон попытался возродить этот дух.

Подданные Вилсона охотно выполняли все его желания, но делали это весьма своеобразно, как собака, выполняющая некий трюк не потому, что она понимает его, а просто от того, что так желает господин.

Вскоре Вилсону это все надоело.

Однако тайны Исполинов, а в особенности их Ворота Времени, продолжали занимать его. Вилсон был человеком действия только наполовину, другая его половина была склонна к философии. Теперь пришла ее очередь.

Для него было интеллектуальной необходимостью понять психоматематические принципы феномена Ворот Времени. В конце концов ему удалось придумать некую модель — может быть, не слишком удачную, но зато удовлетворяющую всем требованиям. Представьте себе плоскую поверхность, лист бумаги, или, еще лучше, шелковый платок — шелковый потому, что он мягкий и легко складывается, сохраняя при этом все свойства двумерного пространства на своей поверхности. Пусть нити ткани будут линиями времени; пусть искривления нитей представляют собой все три пространственных измерения.

Пятнышко чернил на платке станет Воротами Времени… Складывая платок, можно добиться того, что пятнышко окажется прижатым к любой точке на шелке. Сожмите эти две точки между большим и указательным пальцами, управление Воротами приведено в действие — Ворота открылись и микроскопическая пылинка может перейти с одной поверхности платка на другую, не коснувшись его ни в какой другой точке.

Модель, конечно, несовершенна; картинка статична — но физическое восприятие неизбежно ограничено чувственными возможностями субъекта, наблюдающего за экспериментом.

Он никак не мог решить: необходимо ли выходить в новое измерение для того, чтобы сложить четырехмерный континуум — три пространственных измерения и одно временное — и «открыть» Ворота? Так, во всяком случае, ему казалось, но это могло быть лишь следствием ограниченности возможностей человеческого мозга. Для того чтобы произошло «складывание», не требуется ничего, кроме пустого пространства, но само понятие «пустого пространства» было начисто лишено всякого смысла — он достаточно знал математику, чтобы понимать это.

Если пятое измерение необходимо для того, чтобы «держать» четырехмерный континуум, тогда совершенно очевидно, что число пространственных и временных измерений бесконечно; каждый следующий континуум требовал нового измерения, и так до бесконечности.

Но «бесконечность» — это еще один лишенный всякого смысла термин. «Открытые серии» звучат чуть получше, но не более того.

Еще одно соображение заставляло его предполагать, что существует еще хотя бы одно измерение, кроме тех четырех, которые он способен воспринять, — сами Ворота Времени. Вилсон научился довольно уверенно управляться с ними, но у него не возникло даже самого смутного представления о том, как они работают, или о том, как их удалось построить. Ему казалось, что существа, построившие Ворота, должны были обладать некими сверхвозможностями, выходящими за рамки его понимания. Таким образом, он был вынужден признать, что понять природу Ворот ему не дано.

Вилсон подозревал, что, работая с консолью управления, он использует лишь минимальную часть колоссальных возможностей Ворот, часть, доступную его восприятию. Да и сам дворец мог быть всего лишь одним из трехмерных элементов некой огромной, многомерной структуры. Такая предпосылка могла помочь в его обреченных в противном случае на провал попытках понять удивительную архитектуру дворца.

Вилсона захватило непреодолимое желание узнать побольше об этих странных существах, но «Исполины», которые покорили расу людей и долгие годы управляли ими, построили дворец и Ворота, а потом ушли навсегда. Вилсон оказался здесь, вырванный из своего времени на многие тысячелетия вперед. А для людей, живущих тут, «Исполины» превратились в священный миф, в массу противоречивых традиций и не более того. Не осталось ни одной картины, никаких следов их письменности. Ничего, кроме дворца Норкаал и Ворот Времени, да еще чувства невосполнимой утраты в сердцах расы, которой они управляли, чувства, так хорошо отраженного в том, как они сами называли себя, — Покинутые.

При помощи четырех сфер и отражателя он путешествовал по времени, разыскивая Строителей. Дело было весьма трудоемким. Быстро мелькающие тени, долгие поиски — и бесконечные неудачи.

Однажды он был уверен, что видел тень, на миг появившуюся на экране отражателя. Вилсон перевел время достаточно далеко назад, чтобы наверняка захватить нужный период, затем попросил принести ему побольше еды и стал ждать.

Он ждал три недели.

Возможно, тень проскочила в тот момент, когда он спал. Однако Вилсон был уверен, что находится в нужном временном отрезке; он продолжал свою вахту.

Наконец, он увидел.

Что-то двигалось в сторону Ворот.

Когда Вилсон сумел заставить себя хоть немного успокоиться, оказалось, что он успел пробежать половину длинного коридора, ведущего к выходу из дворца. Он понял, что громкими отчаянными криками почти сорвал себе голос. Его все еще трясло.

Много позднее Вилсон заставил себя вернуться в Зал, не глядя на экран, войти в бокс и быстро вывести все четыре сферы на ноль. Потом он стремительно выскочил из Зала Ворот и направился в свои комнаты. Более двух лет он не входил в Зал Ворот и не прикасался к управляющим сферам.

Что же произвело на Вилсона такое впечатление? Существа на экране не были какими-то слишком ужасными — более того, он даже не мог вспомнить, как именно они выглядели, Однако лишь один раз взглянув на них, Вилсон испытал такое чувство скорби, отчаяния и безнадежности, неизбывной тоски и потери, что даже вспоминать об этом ему было больно. Его эмоциям был нанесен такой сокрушительный удар, что он даже и помыслить не мог о повторении опыта. Скорее устрица научится играть на скрипке, чем Вилсон сможет долго испытывать подобные чувства.

Он осознал, что сумел узнать об «Исполинах» все, что мог узнать человек и не сойти при этом с ума. У него пропало любопытство. Тень тех переживаний на долгие годы разрушила сон Вилсона, наполнив его невообразимыми кошмарами.

Вилсона беспокоила еще одна проблема — его собственные путешествия во времени. Он никак не мог до конца свыкнуться с мыслью, что встречался сам с собой, разговаривал с собой и даже дрался.

Так кто же их них был им самим?

Он знал, что был каждым из них, помнил все эпизоды. Но как быть с теми случаями, когда в комнате находилось более одного Боба Вилсона?

Вилсон был просто вынужден расширить понятие принципа неидентичности — «Ничто не идентично ничему, включая и самое себя», — включив в него понятие эго. В четырехмерном континууме всякое событие абсолютно оригинально, у него есть пространственные и временные координаты. Боб Вилсон, которым он является в данный момент, это совсем не тот же самый Боб Вилсон, которым он был десять минут назад. Каждый был отдельным элементом четырехмерного пространства. Один был во многих отношениях похож на другого, как два ломтя хлеба. Однако они не были одним и тем же Бобом Вилсоном — их разделяло время.

Когда у него появились двойники, эта разница стала хорошо заметной, ведь теперь различие было уже в пространстве, а он устроен так, что мог увидеть это различие, в то время как различие во времени он лишь помнил. Думая о прошлом, он вспоминал превеликое множество разных Бобов Вилсонов: маленький ребенок, подросток, молодой человек. И все они, несомненно, были разными. Единственное, что их связывало в одно «я» — память Вилсона,

Аналогичным образом связаны между собой три — нет, четыре Боба Вилсона, появившиеся в его квартире в один странный суматошный день; он помнил, как был каждым из них. Таким образом, удивительным в результате оказывался лишь сам факт путешествия во времени.

Ну, и еще кое-какие детали — природа «свободной воли», проблема энтропии, закон сохранения энергии и массы. Теперь он понимал, что последние два закона обязательно должны быть распространены на все случаи, в которых Ворота, или нечто вроде них, позволяли перемещаться массе и энергии из одного пространственно-временного континуума в другой. Ведь при переходе они продолжали сохранять все свои свойства. А вот со свободной волей дело обстояло иначе. От этого Вилсон не мог отмахнуться — ведь он сам непосредственно испытал все это — однако его свободная воля раз за разом воссоздавала одну и ту же сцену. Очевидно, воля человека должна рассматриваться, как один из факторов, определяющих процессы в данном континиуме — свободная — для отдельного эго, предопределенная — для внешнего мира.

И все же тот факт, что он сумел ускользнуть от Дектора, видимо изменил ход событий. Вилсон находился здесь и управлял страной уже много лет, а Дектор так и не появился. Может быть, каждый акт истинного проявления свободной воли приводит к появлению нового варианта будущего? Многие философы считают именно так.

Создавалось впечатление, что в будущем вообще не будет Дектора — нигде и никогда.

К концу первого своего года, проведенного в будущем, Вилсон начал все больше и больше нервничать и терять уверенность. «Проклятье, — думал он, — если Дектор вообще собирается появиться, то сейчас самое время это сделать». Вилсону не терпелось вступить в схватку с ним и раз и навсегда выяснить, кто же из них будет боссом.

По всей стране Покинутых он велел выставить посты. Патрульные получили строжайшие инструкции арестовывать любого человека с волосами на лице и немедленно доставлять его во дворец. За Залом Ворот Вилсон наблюдал сам.

Он пытался найти Дектора в будущем, но ему не везло. Трижды он успевал заметить тень, но после долгих поисков всякий раз оказывалось, что это он сам. От скуки и любопытства он решил проследить за другой стороной процесса и попытаться найти свой прежний дом, находящийся в тридцати тысячах лет назад.

Задача оказалась нелегкой. Чем дальше от настоящего момента уходила сфера времени, тем труднее было ею управлять. Однажды во время этих экспериментов ему посчастливилось найти то, что он пытался разыскать когда-то: дополнительный верньер, предназначенный для более точной настройки. Оказывается, нужно было не перемещать сферу, а просто крутить ее.

Теперь он легко нашел двадцатое столетие, а нужный год ему помогли найти модели автомобилей, архитектура и другие бросающиеся в глаза детали. В конце концов нашел, как полагал, 1952 год. Аккуратная работа с тремя пространственными координатами позволила ему найти университетский городок; на это тоже ушло немало времени — изображение на экране было довольно мелким и разглядеть надписи на дорожных указателях не удавалось.

Он нашел свой дом, а потом расположил ворота в собственной комнате. Там было совсем пусто, кто-то вынес из комнаты всю мебель.

Тогда Вилсон перенесся на год назад. Теперь его ждал успех — мебель в комнате стояла так, как раньше, когда он в ней жил, но людей в ней не было. Вилсон стал вращать сферу, надеясь заметить тень.

Вот! Он остановил сферу. В комнате находилось три человека, но изображение было слишком мелким, чтобы он мог что-нибудь разглядеть. Он приблизил лицо к экрану отражателя и принялся внимательно наблюдать за происходящим.

Тут послышался какой-то негромкий звук за стенками бокса. Вилсон выпрямился и выглянул наружу.

На полу неподвижно распростерлась фигура. Рядом с ней валялась мятая, потрепанная шляпа.

Он долго стоял и молча смотрел на шляпу и неподвижного человека, а в голове его с безумной скоростью вращались колесики. Ему не нужно было осматривать неподвижное тело, чтобы узнать кто это. Он знал… он знал — это был он сам, только моложе на десять лет. Тот, кого он когда-то называл номер Первый.

Сам по себе этот факт не слишком удивил его, Он, конечно, не ожидал ничего подобного, ведь ему уже давно казалось, что он живет в ином, альтернативном будущем, несовместимом с тем, в котором он прошел через Ворота Времени. Однако Вилсон понимал, что подобное вполне могло произойти, — поразился он совсем другому факту.

Когда Вилсон номер Первый попал в Зал Ворот, единственным свидетелем этого события оказался сам Вилсон!

А из этого неопровержимым образом следовало, что он и есть Дектор. А другого Дектора никогда не было!

Ему не придется разбираться с Дектором, и бояться его не следовало. Потому что никакого другого Дектора не существовало!

Теперь, задним числом, он понимал, что только он и мог быть Дектором. Множество мелких фактов указывало на это. Однако раньше он не мог связать их между собой. Его сходство с Дектором было вызвано вполне объективными причинами — ему хотелось получить превосходство перед своим потенциальным соперником и бессознательно Вилсон пытался на него походить. Именно по этой причине он и жил в тех самых комнатах, где жил Дектор.

То, что все здесь называли его Дектором, не удивляло Вилсона — они так называли всякого, кто управлял ими, даже тех вождей, которые от его имени управляли дальними провинциями.

Он отрастил бороду — точно такую же, как у Дектора, частично потому, что так выглядел тот Дектор, а еще из-за того, что все мужчины Покинутого народа не имели на лице никакой растительности. Это поднимало престиж, усиливало табу. Он поскреб свой бородатый подбородок. И все же очень странно, что он не соотнес свою нынешнюю внешность с внешностью того Дектора. Но тот Дектор казался совсем пожилым человеком, на вид ему было лет сорок пять, а Вилсону сейчас было тридцать два, а тогда — двадцать два.

С другой стороны, если взглянуть на Вилсона глазами непредвзятого свидетеля, то ему вполне можно было дать больше сорока. В волосах и бороде поблескивала седина — она появилась после того, как он сумел-таки выследить «Исполинов». Лицо испещряли морщины. Управлять страной, даже такой мирной и счастливой, как эта, было совсем непросто — не одну ночь он провел без сна, пытаясь разумно разрешить встающие перед правителем проблемы.

Нет, Вилсон не собирался жаловаться — у него была хорошая жизнь, прекрасная жизнь, много лучше той, что могла быть в далеком прошлом.

Так или иначе, но тогда он смотрел в лицо человека, которому было за сорок и чье лицо за прошедшие десять лет он успел забыть. И ему даже в голову не приходило сравнить свое лицо с тем, давно забытым.

Но были еще и другие детали. Например, Арма. Он выбрал подходящую девушку около трех лет назад и сделал ее одной из своих служанок, переименовав ее в Арму в память о той девушке, которую он тогда здесь встретил. В результате оказалось, что существует одна-единственная Арма.

Однако теперь ему казалось, что «первая» Арма была куда красивее.

Х-ммм, скорее всего это просто изменилось его собственное восприятие. Нельзя было не признать, что у него имелось куда больше возможностей любоваться на прекрасных женщин, чем у его юного друга, лежащего перед ним на полу. Он со смешком вспомнил, как ему пришлось окружить себя сложной системой табу, чтобы избавиться от домогательств прекрасных дочерей своего народа — не насовсем, конечно! Он даже издал указ о том, что в одном из небольших озер неподалеку от дворца не разрешалось купаться никому, кроме него — в противном случае ему было бы не отбиться от многочисленных русалок.

Человек на полу застонал, но глаз не открыл.

Вилсон, он же Дектор, наклонился над ним, но не сделал попытки привести его в чувство. В том, что этот человек не получил серьезных ранений, он не сомневался. Прежде чем он придет в себя, Вилсону необходимо было привести свои мысли в порядок.

Потому что ему нужно было кое-что сделать, причем сделать это тщательно, без ошибок. «Каждый, — подумал он с кривой улыбкой, — должен позаботиться о собственном будущем.»

Ему же необходимо навести порядок в своем прошлом.

Нужно было настроить Ворота Времени с тем, чтобы послать номер Первый обратно. Он подключился к своей прежней комнате в тот самый момент, когда номер Третий вмазал номеру Первому, после чего тот влетел в Ворота Времени. Прежде, чем послать его обратно, Вилсон должен сделать так, чтобы номер Первый попал в свою комнату около двух часов того же дня. Задача довольно легкая — достаточно будет найти момент, когда Боб Вилсон сидит в комнате один и работает.

Однако Ворота Времени появились в его комнате гораздо позже — он сам их туда отправил несколько минут назад. «Что-то все у меня перепуталось», — подумал Вилсон.

Нет, одну минуточку! Если он изменит время, то Ворота появятся в комнате раньше, останутся там, а там просто сольются с теми, которые появились позже. Да, пожалуй, все верно. Для того, кто находится в комнате, получится, что все это время Ворота оставались на месте начиная с двух часов.

Так собственно и было. Уж он об этом позаботится.

Хотя он уже много лет был знаком с явлениями, возникающими при использовании Ворот Времени, требовались заметные интеллектуальные усилия, чтобы думать о подобных ситуациях с позиции Вечности.

Ага, вот шляпа. Он поднял ее и примерил. Немножко маловата, ничего удивительного нет: теперь он носит гораздо более длинные волосы. Шляпу нужно поместить туда, где ее будет легко найти. Ах да, на панель управления в боксе. И записную книжку тоже.

Записная книжка, записная книжка… Тут что-то странное. Украденная записная книжка совсем замусолилась от беспрестанного использования. Около четырех лет назад он самым тщательным образом переписал ее содержимое в новую, скорее для того, чтобы вспомнить английский — остальное Вилсон уже давно выучил наизусть. Старую записную книжку он уничтожил — что ж, молодой Вилсон получит новую, значит, можно считать, что записная книжка была только одна.

Две эти книжки были разными аспектами одного и того же процесса, необходимого для того, чтобы все события — следствия действия Ворот Времени — шли своим чередом.

Вилсон пожалел, что выбросил старую книжку. Если бы она была под рукой, он бы мог их сравнить и убедиться в том, что они идентичны, если не считать того, что одна совсем разваливается.

Но когда же он изучил язык настолько, что мог составить подобный словарь? Можно не сомневаться, что когда он начал переносить его в новую книжку, ему она была совершенно не нужна — ведь язык-то он уже давно успел выучить.

Однако он перенес все записи в новую книжку.

Вилсон сумел выстроить физический процесс, последовательность событий стала ему, в основном, ясна, но вот интеллектуальная сторона проблемы представляла собой нерасторжимый, замкнутый круг. Будучи «Дектором», он научил своего более молодого двойника языку, который «Дектор» узнал благодаря молодому двойнику, который, научившись языку, стал «Дектором», после чего сумел научить языку более молодого Боба Вилсона.

Но с чего же все это началось?

Что было вначале: курица или яйцо?

Ты кормишь кошек крысами, свежуешь кошек, скармливаешь их крысам, которых, в свою очередь, съедают кошки. Бесконечный процесс производства кошачьих шкурок.

Если Бог создал мир, то кто создал Бога?

Кто заполнил эту книжечку в первый раз? Кто был первым эвеном в цепи?

Вилсон почувствовал интеллектуальное бессилие, которое, рано или поздно, охватывает всякого честного философа. Он знал, что у него есть примерно столько же шансов понять происходящие процессы, сколько у колли, задумавшейся над тем, как собачья еда попадает в консервные банки. Вот прикладная психология ему по силам — тут Вилсон подумал, что ему нужно обязательно включить соответствующие книги в список, который он потом отдаст своему более молодому «я». Они ему очень пригодятся при решении проблем, возникающих у всякого главы государства.

Человек на полу зашевелился и сел. Вилсон знал; что пришло время, когда он должен обеспечить свое прошлое. Однако он не слишком беспокоился — у него было ощущение игрока, которому начало везти, и теперь он точно знает, как в следующий раз упадут кости.

Он склонился над своим молодым «я».

— С тобой все в порядке? — спросил он.

— Кажется, да, — хрипло отозвался молодой Вилсон. Он провел рукой по перепачканному кровью лицу. — Только вот голова болит.

— Ну, иначе и быть не может, — попытался утешить его Вилсон. — Ты вывалился сюда головой вперед.

Молодой Вилсон явно плохо понимал, что ему говорят. Он ошеломленно оглядывался по сторонам, пытаясь сообразить, куда он попал. Наконец, он спросил:

— Вывалился откуда? И куда?

— Из Ворот, естественно, — ответил Вилсон. Он кивнул в сторону Ворот, надеясь, что их вид поможет сориентироваться молодому Бобу.

Тот посмотрел через плечо в указанном направлении, вздрогнул и закрыл глаза. Когда он через некоторое время открыл их, Вилсону показалось, что молодой Боб начинает понемногу приходить в себя.

— Значит, я попал сюда через него? — спросил молодой Боб.

— Да, — уверил его Вилсон.

— И где я теперь нахожусь?

— В Зале Ворот Священного Дворца Норкаал. Но что гораздо важнее, так это то, когда ты тут находишься. Ты продвинулся вперед по времени на тридцать тысяч лет.

Эта информация, судя по всему, не слишком подбодрила молодого Боба. Он встал и нетвердой походкой направился в сторону Ворот.

Вилсон положил руку ему на плечо.

— Куда ты идешь?

— Обратно!

— Не так быстро. — Вилсон не мог отпустить его сейчас, пока он не запрограммировал Ворота заново. Кроме того, Боб все еще был сильно пьян — от него несло, как из пивной бочки. — Ты обязательно вернешься обратно — я даю тебе слово, Но сначала дай мне обработать твои раны. Кроме того, тебе просто необходимо отдохнуть. Я тебе должен многое рассказать и объяснить, а потом у меня будет к тебе просьба. Если ты ее исполнишь, то мы оба от этого выиграем. Тогда нас обоих — тебя и меня — ждет прекрасное будущее!

Прекрасное будущее!

КОЛУМБ БЫЛ ОСТОЛОПОМ

В прохладные сумерки бара вошел новый посетитель, и сидящий у столика в углу жизнерадостный толстяк завопил, перекрывая голосом шум кондиционера:

— Эй, Фред! Фред Нолан! Идите к нам! Познакомьтесь с профессором Эпплби — главным инженером звездолета «Пегас». Я только что продал профессору партию стали для его коробочки, давайте по этому поводу выпьем!

— С удовольствием, мистер Барнс, — согласился Нолан. — А с профессором мы знакомы, моя компания поставляет ему приборы.

— Ну тогда тем более необходимо выпить. Что вам, Фред? «Старомодный»? А вам, профессор?

— И мне. Только не зовите меня профессором, пожалуйста. Во-первых, я не профессор, во-вторых, чувствую себя стариком, когда вы меня так называете.

— Хорошо, док! Эй, Пит, два «старомодных» и один двойной «манхэттен»! А я-то и впрямь раньше представлял вас старцем с длинной седой бородой. Но вот теперь, познакомившись с вами, все никак не могу понять…

— Что именно?

— Зачем вам, в ваши-то годы, хоронить себя в такой глуши…

— «Пегас» ведь в Нью-Йорке не построишь, — заметил Эпплби, — да и стартовать отсюда удобнее.

— Оно, конечно, но я о другом. Я вот о чем… Вам нужны специальные сплавы для звездолета. Пожалуйста, я продам. Но скажите мне, на кой вам все это сдалось? Что вас тянет на эту Проксиму Центавра?

— Ну, этого не объяснишь, — улыбнулся Эпплби. — Что тянет людей взбираться на Эверест? Что тянуло Пири на Северный полюс? Почему Колумб уговорил королеву заложить ее бриллианты?

Бармен принес поднос с напитками.

— Послушай, Пит, — обратился Барнс к нему. — Ты бы согласился лететь на «Пегасе»?

— Нет. Мне здесь нравится.

— В одних живет дух Колумба, в других он умер, — отметил Эпплби.

— Колумб рассчитывал вернуться обратно, — стоял на своем Барнс. — А вы? Вы же сами говорили, что лететь не меньше шестидесяти лет. Вы же не долетите!

— Мы — нет, наши дети — да. А обратно вернутся наши внуки.

— Но… Вы что, женаты?

— Разумеется. Экипаж подбирается только семьями. Весь проект рассчитан на два-три поколения. — Инженер вынул из кармана бумажник. — Вот, пожалуйста, миссис Эпплби и Диана. Ей три с половиной года.

— Хорошенькая девочка, — взглянул на фотографию Барнс. — И что же с ней будет?

— Как что? Полетит с нами, разумеется. — Допив коктейль, Эпплби встал. — Пора домой.

— Теперь моя очередь угощать, — сказал Нолан после его ухода. — Вам то же самое?

— Ага. — Барнс поднялся из-за стола. — Пошли за стойку, Фред, там пить удобнее, а мне сейчас надо не меньше шести бокалов.

— Пошли. А с чего это вы так завелись?

— То есть как «с чего»? Разве вы не видели фото?

— Ну и что?

— Что! Я торговец, Фред, продаю сталь, и мне плевать, на что ее употребит заказчик. Я готов продать веревку человеку, который собирается ею удавиться. Но я люблю детей. А тут эта малышка, которую родители берут в сумасшедшую экспедицию!.. Да ведь они обречены на гибель! Они не долетят!

— Может, и долетят.

— Все равно это безумие. Давайте скорее, Пит, и налейте себе тоже. Вот Пит, он у нас человек мудрый! Он-то ни в какие звездные авантюры не пустится. Подумаешь, тоже! Колумб! Да дурак он был, Колумб! Остолоп! Сидел бы себе дома и не рыпался!

— Вы неверно меня поняли, мистер Барнс, — покачал головой бармен. — Ведь если бы не такие люди, как Колумб, нас бы сегодня не было здесь, верно? Просто по характеру я не путешественник. Но путешественников уважаю. И ничего не имею против «Пегаса». А дети были и на борту «Мэйфлауэра».

— Это совсем не одно и то же, — возразил Барнс. — Если бы господь предназначал человека для полетов к звездам, он создал бы нас с ракетными двигателями.

— Мой старик, помнится, считал необходимым ввести закон против летательных аппаратов, потому что людям от природы не дано летать. Он был не прав. Людям всегда хочется попробовать что-нибудь новое, отсюда и прогресс.

— Вот уж не думал, что вы помните время, когда люди еще не летали, — сказал Нолан.

— О, что вы, я уже стар! Да уже здесь лет десять прожил, не меньше.

— А по свежему воздуху не скучаете?

— Нет. Когда я продавал напитки на Сорок второй улице, свежего воздуха там не было и в помине, так что не по чему скучать. А здесь мне нравится. И всегда есть что-то новое. Сначала атомные лаборатории, сейчас вот «Пегас». А главное — здесь мой дом. И… всего одна шестая сила тяжести. На Земле у меня все время опухали ноги, когда я стоял за стойкой, а здесь я вешу всего тридцать пять фунтов.

Нет, мне нравится здесь, на Луне.

УГРОЗА С ЗЕМЛИ

Меня зовут Холли Джоунс, мне 15 лет. Я из третьего поколения, родилась здесь, в Луна-Сити. Живу с родителями в Доме Артемиды. Это кооператив в Пятом уровне, на глубине 800 футов. Но дел у меня по горло, так юго дома я появляюсь редко.

По утрам я в технической школе, во второй половине дня занимаюсь или летаю со своим компаньоном Джеффом Хардести, а когда прибывает туристический корабль, сопровождаю кротов. Вот и сегодня прямо из школы отправилась его встречать.

Из карантина, как стая гусей, тянулись туристы. Я не стала лезть вперед, мистер Доркас и без того знает, что работаю я лучше всех. В гидах я временно, мое основное занятие космические корабли. Но раз уж взялась за чго-то, делай как следует.

Мистер Доркас меня заметил.

— Холли, подойди, пожалуйста. Мисс Брентвуд Холли Джоунс будет вашим гидом.

— Холли, — повторила она, — какое необычное имя. Ты, правда, гид, детка?

К кротам я отношусь терпимо. Некоторые из моих самых близких друзей — земляшки. Как говорит папа, родиться на Луне счастье, земляшкам просто не повезло. В конце концов и Гаутама Будда, и Христос, и доктор Эйнштейн были этими.

Но до чего же они раздражают! Если бы не старшеклассники, кто бы, интересно, с ними работал? Я ответила:

— В моем документе написано именно так, — оглядев ее при этом с ног до голоны, точно так же, как она в тот момент оглядывала меня.

Ее лицо показалось мне знакомым. Возможно, я видела ее фотографию в светской хронике какого-нибудь земного журнала. Одна из многочисленных тамошних бездельниц. Она была хороша до противности… Глядя на ее шелковистую кожу, мятые, волнистые, серебристо-светлые волосы, фигуру и все прочее, я чувствовала себя уродцем на детском рисунке. Но не ощутила дурных предчувствий. Она ведь была кротом, а кроты не в счет.

— Все гиды по городу — девушки, — объяснил мистер Доркас. Холли очень компетентна.

— Нисколько не сомневаюсь.

Потом она стала охать и ахать, как все туристы. Неужели гид нужен только затем, чтобы проводить до отеля? А где таксист? А носильщики? Узнав, что мы пойдем по подземному городу одни, она изумленно вытаращила глаза.

Мистер Доркас терпеливо отвечал на все вопросы и в заключение произнес:

— Мисс Брентвуд Луна-Сити — единственная столица в Солнечной системе, где женщина по-настоящему чувствует себя в безопасности. Здесь нет ни темных аллей, ни преступников.

Очень надо было мне все это слушать. Я сунула мистеру Доркасу бумажки — печать поставить — и взяла ее вещи. Вообще-то таскать чемоданы не мое дело: большинство туристов приходят в восторг, узнав, что тридцать футов положенного им багажа тут еле тянут на пять. Но надо же было заставить ее сдвинуться с места. Вдруг она остановилась:

— Мне не дали карты города.

— Изжните, но их вообще нет. Поэтому и нужны гиды.

— Но почему бы не обеспечить картами туристов? Или вы, гиды, боитесь остаться без куска хлеба?

Представляете?

— Вы действительно думаете, что гид — это профессия? Мисс Брентвуд, если бы тут водились обезьяны, они бы этим и занимались.

— Тем более, почему не напечатать карты?

— Да потому, что Луна-Сити не такой плоский, как… — я чуть не ляпнула «кротиные города», но вовремя прикусила язык, как земные города. То, что вы видели из космоса, — всего лишь метеоритный щит. Под ним располагаются более десяти уровней и город уходит на много миль в глубину.

— Да, я знаю, но почему бы не сделать карту для каждого уровня отдельно?

От кротов только и слышишь: «Да, я за, но…»

— Я могу показать вам карту города. Это стереоскопический макет высотой в двадцать футов. Но даже там отчетливо видны только очень крупные сооружения. Гидропонические фермы, Замок Горного Короля, Пещера Летучих Мышей.

— Пещера Летучих Мышей? — повторила она. — Это где летают?

— Да, мы там летаем

К «Цюриху» — отель, который она выбрала, — можно попасть через тоннель Грэя, мимо Марсианского посольства, сойти у храма, затем в Шлюзовую Камеру, и вы на бульваре Дианы. Но я-то отлично знаю, где можно срезать путь. Мы сошли с движущегося тротуара, чтобы спуститься на лифте. По-моему, ей должно было это понравиться. Я велела ей ухватиться за кольцо. Она глянула в шахту и отпрянула назад:

— Ты шутишь?

Тут вниз проехала наша соседка. Я крикнула:

— Здравствуйте, миссис Гринберг.

— Привет, Холлы. Как твои?

Сузи Гринберг можно назвать толстухой. Она ехала, повиснув на одной руке, другой держала маленького Дэвида и при этом умудрялась читать газету «Дейли лунэтик».

Мисс Брентвуд смотрела на это, прикусив губу. Потом спросила:

— Что надо делать?

— Можете держаться обеими руками, я, так и быть, возьму сумки.

Связав носовым платком ручки чемоданов, я поехала первая. Когда мы спустились ее трясло.

— Господи, Холлы, как вы тут живете? Неужели тебе не хочется домой?

Все они так спрашивают. Два года назад мама отправила меня в Омаху; в гости к тетке. Это было какое-то наказание. Жара, холод грязь… Я весила целую тонну и отвратительно себя чувствовала. А чертова тетка без конца гнала меня на улицу заниматься, видите ли, физическими упражнениями. Все, чего мне там хотелось, так это влезть в ванну и потихоньку страдать. К тому же я заболела сенной лихорадкой. Вы, наверное, и не слышали о сенной лихорадке. Это когда вы живы, но лучше бы вы умерли.

Словом, я позвонила папе и все ему рассказала. Слава богу, он разрешил мне вернуться. До кротов никак не доходит, что их жизнь — дикость. Но кроты есть кроты, а мы — это мы. И никогда им нас не понять.

Как и все лучшие отели, «Цюрих» располагается в первом уровне на западной стороне. Так, чтобы было видно Землю. Я помогла мисс Брентвуд зарегистрироваться у дежурного робота и нашла ее номер с отдельным входом. Она туда влетела и, охая и ахая, стала пялиться на Землю. Выглянув в окно, я определила, что было тринадцать часов с минутами: Солнце отсекало самый край Индии. Для следующего клиента еще слишком рано.

— Ну все, мисс Брентвуд?

Вместо того чтобы ответить, она пролепетала с благоговением:

— Холлы, видела ты что-нибудь более прекрасное?

Вид был скучный-прескучный. Кроме Земли, висящей в небе, смотреть не на что. Но туристам только того и надо. Не успев улететь с Земли, ож готовы глазеть на нее часами. Надо признать выглядит она неплохо. Но когда вы наблюдаете за тем, как там меняется погода, приятно сознавать, что вы в этот момент в другом месте. А может, и вам доводилось провести лето в Омахе?

— Великолепно, — согласилась я. — Вы еще куда-нибудь хотите или поставите вот здесь подпись?

— Что? Извини, я замечталась. Нет, не сейчас, то есть, да, хочу! Холлы, я хочу туда! Я должна! Есть у меня время? Еще не скоро стемнеет?

— До захода Солнца еще два дня.

— Холли, ты можешь раздобыть скафандр? Мне надо наружу.

Я не удивилась: все они называют скафандрами герметические костюмы.

— Мы, девушки, там не работаем, — сказала я. — Но могу позвонить приятелю.

Мы с Джеффом Хардести конструируем космические корабли. Джеффу восемнадцать, он учится в институте Годдарда. Я изо всех сил стараюсь не отставать от него. Мы должны создать собственную фирму «Джоунс и Хардести». Я рассчитываю получить докторскую степень довольно скоро, потому что у меня блестящие способности к математике. А это главное в конструкторском деле.

По вторникам и четвергам Джефф водит туристов. Клиентов он встречает у Западного Шлюза, а в перерывах занимается. Я дозвонилась до Шлюзовой и попросила Джеффа.

— Привет, Одна Десятая.

— Привет, Штрафной Вес. Можешь взять клиента? Мисс Брентвуд встаньте, пожалуйста, здесь. Это мистер Хардести. Джефф уставился на нее, и вот тут я ошутила беспокойство. Но хоть и говорят, что мужчины в таких случаях слепо следуют своим инстинктам, я все же не допускала мысли, что Джеффа может прельстить кротиха.

В Джеффа я не влюблена, мы просто коллеги. Однако все, что затрагивает интересы «Джоунс и Хардести», касается и меня лично.

Когда мы встретили Джеффа у Западного Шлюза, на него тошно было смотреть. Он даже не пытался скрыть, что именно так привлекает его в мисс Брентвуд. Почему мужчины такие придурки?

Зато мисс Брентвуд, кажется, ничего не имела против. Улыбнувшись, она поблагодарила его за то, что ради нее он изменил свои планы. Тут же он совсем обалдел и промямлил какую-то глупость, вроде того, что для него это только удовольствие.

Когда мы вышли из раздевалки, на мне костюма не было. Джефф даже не поинтересовался почему. Сразу взял ее за руку и повел к шлюзу. Мне пришлось между ними вклиниться, чтобы она подписала мне бланк.

Никогда в жизни дни не тянулись так долго… Джеффа я видела всего один раз. Он ехал по бульвару Дианы. Естественно, с этим блондинистым чучелом.

И хотя больше я его не встречала, я знался что происходит. Он пропускал занятия и три ночи подряд торчал с ней в Комнате с видом на Землю. Меня это не касается. Пускай теперь она учит его танцевать. Надеюсь, у нее это лучше получится. Джефф свободный гражданин, и, если он такой кретин, чтобы пропускать школу и недосыпать из-за какой-то расфранченной кротихи, — на здоровье! Но как он смеет пренебрегать интересами фирмы! Ведь «Джоунс и Хардестиэ жутко загружены работой. Мы строим звездный корабль «Прометей». Больше года вкалывали как проклятые, света белого не видели, летали и то раз в неделю, а это чего-то стоит.

Конечно, сейчас звездный корабль — утопия. Двигателя нужного нет. Но скоро произойдет технический переворот и появится новый, гравитационный. По крайней мере так говорит мой папа. А уж он-то точно знает. Отец — главный инженер по космическим трассам на всей Луне, да и теорию Ферми в институте Годдарда тоже читает он. Поэтому мы с Джеффом строим межзвездный корабль, основываясь на его предположениях.

Наше детище снабжено замкнутой системой жизнеобеспечения. Здесь есть все: жилые и подсобные помещения, поликлиника, лаборатории.

Отец считает, что это неплохая практика. Но мама лучше его разобралась. Она химик-математик и соображает не хуже моего. Мама отлично знает, что к моменту создания двигателя, когда другие фирмы только начнут суетиться, у «Джоунс и Хардести» уже будет готовый проект.

Вот почему меня бесило, что Джефф расходует время на эту мымру. Раньше мы старались не терять ни минутки. Джефф появлялся после обеда, мы быстро делали уроки и сразу принимались за дело. Это были счастливые часы. Мы проверяли друг у друга расчеты и ломали головы над чертежами. Но в тот же день, как я познакомила его с мисс Ариэль Брентвуд он не соизволил явиться. Я сделала уроки и не знала, как быть: то ли начинать без него, то ли еще подождать. Тут мне позвонила его мать.

— Дорогая, Джефф просил передать, что обедает с туристкой и не сможет прийти.

Всю ту неделю я мучительно привыкала к мысли, что «Джоунс и Хардести» — конец. Джефф больше не отменял встреч. Ведь он их и не назначал. По четвергам после обеда мы обычно летали, если никто из нас не был занят с туристами. В этот четверг он не позвонил. Где они были, я знаю. На катке в Фенгальской пещере.

Я осталась дома и работала над «Прометеем». Делала перерасчет прочности гидропонических оранжерей. Но выходило с ошибками. Дважды забывала логарифмы, так что пришлось лезть в таблицу. Я настолько привыкла обо всем спорить с Джеффом, что мой мозг просто отказывался нормально работать.

Передо мной лежал лист, и вдруг мне бросился в глаза знак фирмы «Джоунс и Хардести». Я сказала себе: «Холли Джоунс, брось валять дурака. Ясно, что это конец. Ты ведь отдавала себе отчет в том, что рано или поздно он влюбится. Какой же ты инженер, если не можешь взглянуть правде в глаза? Она красива и богата, заставит своего папашу пристроить Джеффа на Земле. Слышишь? На Земле! Так что подыскивай, себе другого компаньона или организуй собственное дело». Я стерла надпись «Джоунс и Хардести», вывела «Джоунс и компания» и уставилась в одну точку. Потом стала стирать и это, но получилось пятно, на него упала слеза. Это уж было совсем глупо!

В следующий вторник родители обедали дома. Это меня несколько насторожило, потому что папа обычно обедает в порту.

Если вы не космический корабль, то не рассчитывайте, что мой папочка обратит на вас внимание. Но сегодня он вдруг заметил, что я заказала себе толысо салат, да и тот не доела.

— В этой порции не хватает восьмисот калорий, — сказал он. — Не взлетишь ведь без топлива. Ты что, хандришь? Может, стоит показаться врачу? — Он глянул на маму.

— Все в порядке, спасибо.

Вовсе я не хандрила. Подумаешь, не молола языком. Не имею права, что ли? Терпеть не могу, когда ощупывают эти доктора, поэтому на всякий случай добавила:

— Я мало ем, потому что после обеда собираюсь летать. Но если тебе так хочется, могу заказать себе целую кучу мяса с картошкой, а потом завалиться спать.

— Ну-ну, не злись. Как полетаешь, перекуси… и передай привет Джеффу.

Я процедила сквозь зубы:

— Ладно, — и, извинившись, вышла из-за стола. Намек, на то, что я, видите ли, не могу летать без мистера Джефферсона Хардести, — был для меня унизителен, но я сдержалась. Папаша бросил мне вслед:

— Не опаздывай к ужину.

Еда меня совершенно не интересовала. На меня это не похоже. Направляясь к Пещере Летучих Мышей, я даже подумала, уж не подхватила ли чего-нибудь. Но лоб не горел, да и желудок был в порядке. Вдруг меня пронзила жуткая мысль: что, если я ревную?

Нет, невозможно. Я не какая-нибудь чувствительная барышня, а деловая женщина. Джефф был моим компаньоном. Под моим руководством он мог бы стать великим конструктором. Каждый из нас ценил интеллект другого, и без всяких там штучек. Деловая женщина не может себе этого позволить. Сколько полезного времени угробила, например, мои мама, чтобы вырастить меня!

Нет, все, что угодно, только не это. Я просто нервничала, ведь Джефф не очень-то разбирается в женщинах. Кроме того, он ни разу не был на Земле и не представляет, что это такое. Если она соблазнит его уехать на Землю, с «Джоунс и Хардести» покончено. «Прометей» может так и остаться недостроенным.

Я пришла к этому грустному выводу у самого входа в Пещеру Летучих Мышей. Мне не очень-то хотелось летать, но тем не менее я прошла в раздевалку и надела крылья.

Почти все, что написано о Пещере Летучих Мышей, — неверно. Это резервуар городского воздухохранилища. Воздух нагнетается сюда очистительными насосами, работающими на большой глубине. Такие вощухохранилища есть в любом городе. Нам просто повезло, что наше достаточно велико и в нем можно летать. Специально его не строили. Это большой вулканический купол шириной в две мили. Если бы в прошлом здесь произошло извержение, то он превратился бы в кратер. Туристы иногда жалеют нас за то, что мы лишены возможности плавать. Я как-то раз попробовала в Омахе. Вода попала мне в нос, и я жутко перепугалась. Вода для того, чтобы пить, а не для того, чтобы в ней барахтаться. Я слышала, как кроты говорят: «О да, мы летали много раз». Я проделала то, что они имеют в виду, между Белыми Песками и Омахой. Я чувствовала себя ужасно, меня тошнило. Эти их штуки не внушают доверия.

Я оставила туфли и юбку в раздевалке, надела на ноги хвостовые лопасти, застегнула «молнию» на костюме с крыльями, а мне помогли затянуть плечевые ремни. Сложив крылья, я вошла в шлюзовую камеру. Когда на двери появился зеленый сигнал, я заспешила наверх, поглядывая на барометр. Семнадцать фунтов, то есть на две единицы больше, чем на уровне моря на Земле, и почти в два раза больше, чем у нас в городе. Тут бы и страус взлетел. У меня поднялось настроение, и мне стало жаль всех хротов, придавленных собственным весом, который в шесть раз больше, чем положено. Они никогда, никогда, никогда не смогут летать.

На Земле и я бы не смогла. Нагрузка на мои крылья составляет менее фунта на квадратный фут, так как мой вес с крыльями равняется двадцати фунтам. А на Земле я весила бы более ста фунтов, так что сколько там ни хлопай крыльями, все равно не взлетишь.

Мне стало так хорошо, что я забыла про Джеффа. Расправив крылья, пробежала несколько шагов, нагнулась для прыжка, загребла воздух крыльями и взмыла вверх.

Слегка работая руками, я спланировала к отверстию для подачи воздуха, которое находится в центре на дне пещеры. Мы называем этот район Детским Эскалатором, так как двигаясь в восходящем потоке воздухе, вы можете подняться на полмили, ни разу не шевельнув крыльями. Почувствовав, что попала на Эскалатор, я качнулась вправо, чуть сильнее, чем нужно, потом выправилась и струи воздуха понесли меня вверх.

На высоте около двухсот футов я оглядела пещеру. Она была почти, пуста — не более двухсот человек в воздухе, и еще сто отдыхали, сидя на балках: в общем, достаточно места, чтобы порезвиться. Поднявшись на пятьсот футов, я отклонилась от воздушного столба и начала работать крыльями. Вы не затрачиваете никаких усилий, когда парите, но трудитесь когда летаете, причем от вас самих зависит, насколько интенсивно. При парении каждое из моих крыльев несет на себе десять фунтов веса, это ерунда — на Земле у вас уходит больше сил на то, чтобы просто лежать в постели. Когда вы поднимаетесь, вообще не нужно ничего делать, все получается само собой, лишь бы было движение воздуха.

Даже если вы не находитесь в восходящем потоке, а парите горизонтально, достаточно просто грести кончиками пальцев, чтобы двигаться. Подъем происходит за счет разницы в воздушном давлении, но вам незачем это знать: вы лишь легонько гребете, а воздух сам вас держит, как если бы лежали на удобнейшей в мире кровати. Когда вы гребете, то двигаетесь вперед, как будто плывете в лодке… По крайней мере мне так говорили, сама я никогда в лодке не плавала. В Небраске у меня была возможность попробовать, но я не люблю попусту рисковать.

Когда же вы летите по-настоящему, у вас действует вся рука, включая кисть, а за счет плечевых мышц увеличивается сила гребка. Крылья уже не только поднимают вас вверх, но и толкают вперед. Таким образом вы можете наращивать скорость или набирать высоту или то и другое одновременно, контролируя угол атаки ступнями ног, я хотела сказать — хвостовыми лопастями, надетыми на ступни.

Только кажется, что это очень сложно, на самом же деле нет. Все получается само собой. Вы летаете точно так же, как птица. Птенцы ведь могут научиться, а они не бог весть какие способные. В общем, это так же легко, как легко дышать, стоит только научиться… а уж какое это удовольствие, вы и представить себе не можете.

Энергично работая крыльями, я поднялась под самый купол. Зависнув там в воздухе, огляделась. Внизу у южной стеа туристы примеряли крылья для прыжков, если это можно назвать «крыльями». Глазеющие туристы толпились и в галерее для посетителей вдоль западной стены. Я круто нырнула вниз к галерее, затем, приняв горизонтальное положение, быстро полетела вдоль нее. Джеффа с его Цирцеей нигде не было, но из-за того, что я не смотрела вперед я чуть в кого-то не врезалась. Затормозила в самый последний момент и начала падать. Мне удалось выровнять полет только через пятьдесят футов. Конечно, никакой опасности не было, так как галерея находится на высоте двухсот футов, но выглядела я глупо и исключительно по собственной вине: нарушила правила безопасности.

Таких правил немного, но их необходимо соблюдать. Первое — уступи дорогу оранжевым крыльям. Это начинающие. У летящего передо мной не было оранжевых крыльев, но я мчалась на него сзади. Следует уступать дорогу летящему ниже или летящему впереди, как и тому, кто находится ближе к стене или движется против часовой стрелки.

Неужели меня кто-то видел? Какой позор! Я снова поднялась на самый верх, убедилась, что подо мной никого нет, и, как ястреб, сложив крылья и подняв хвост, камнем бросилась вниз.

Остановилась я у галереи и, сделав резкий гребок вперед обоими крыльями, с такой силой опустила и расправила хвост, что почувствовала, как на ногах натянулись мышцы. Затем заскользила вдоль галереи с предельной скоростью. Глаза у туристов полезли на лоб. «То-то же, будете знать», — думала я с удовольствием.

Но что за черт! Сверху прямо на меня кто-то летел. Этот ненормальный застопорил над моей головой, и от резкого воздушного толчка я чуть было не потеряла управление. Я затормозила, прекратив скольжение на крыло, выругалась и посмотрела по сторонам, желая выяснить, кто же это был. Черный с золотом узор крыльев — Мэри Муленбург, моя лучшая подруга. Она качнулась ко мне.

— Привет, Холли! Здорово я тебя напугала?

— Ни капельки.

Все еще злясь, я отлетела в сторону и начала набирать высоту. Когда она меня догнала, я уже остыла, и мы полетели рядом. Она крикнула:

— Сядем?

Я согласилась. Мэри всегда расскажет что-нибудь любопытное. Мы направились к нашему обычному месту — опоре для прожекторов. Вообще-то она не предназначена для того, чтобы на ней сидели, но начальство почти никогда сюда не заглядывает.

Мэри подлетела к опоре первая и остановилась как вкопанная. Блестящая посадка. Меня же немного занесло в сторону, но, Мэри протянула мне крыло и помогла обрести равновесие. Сесть на эту жердь непросто, особенно из горизонтального полета. Два года назад мальчик, который толькотолько снял оранжевые крылья, попытался это сделать… Он ударился о балку левым боком и все две тысячи футов летел вниз, описывая круги и судорожно молоти крыльями. Он разбился. С тех пор я здесь не отдыхала.

Мы сложили крылья, и Мэри подвинулась ко мне.

— Тебя разыскивает Джефф, — сказала она, лукаво улыбаясь. Но на твоем месте я бы не стала к нему подходить.

— Почему это? — Я хотела сказать, с какой стати я должна к нему подходить?

Мэри выведет из себя кого угодно.

— Да ты вечно к нему мчишься, как только свистнет. Но сегодня он снова возится со своей земной красоткой, Это тебя не смущает?

— Мэри, что ты городишь?

— Ну ладно, Холли Джоунс, не придуривайся. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

— Уверяю тебя, нет, — сказала я с холодным достоинством.

— В таком случае ты единственная в Луна-Сити, кто этого не понимает. Все знают, что ты без ума от Джеффа, все знают, что из-за нее он тебя бросил… И ты просто сгораешь от ревности.

Мэри моя любимая подруга, но когда-нибудь я спушу с нее шкуру.

— Мэри, но ведь это же полнейшая чушь! Как тебе такое в голову могло прийтись

— Слушай, дорогуша, кончай притворяться. Я же на твоей стороне.

Она похлопала меня по плечу тыльной стороной крыла. Тут я отпихнула ее назад. Добрую сотню футов она падала, затем выровняла полет, сделала петлю и снова уселась рядом со мной, скаля зубы. За это время я успела сообразить, что сказать.

— Мэри Муленбург, во-первых, я ни от кого не схожу с ума, и меньше всего от Джеффа Хардести. Мы с ним просто друзья. Поэтому говорить о том, что я «ревную», совершенно бессмысленно. Во-вторых, мисс Брентвуд просто туристка, а Джефф ее сопровождает. Чисто деловой контакт, не боль-«ше того.

— Ну хорошо, хорошо, — примирительно сказала Мэри. — Я была не права, Но все-таки… — Она пожала крыльями и замолчала.

— Что все-таки? Мэри, говори до конца.

— М-мм… Ну я лишь удивилась, как ты догадалась, что речь идет об Ариэль Брентвуд, если она тут ни при чем.

— Так ведь ты же сама назвала ее по имени.

— Ничего подобного.

Я лихорадочно соображала.

— Ну, допустим. Но это же очевидно. Мисс Брентвуд клиентка, которую я передала Джеффу, вот я и предположила, что о ней-то ты и говоришь.

— Да? Только вот что-то не припоминаю, чтобы я употребила слово «клиентками. Но если уж она и вправду ваша общая туристка, то почему тогда не ты сопровождаешь ее в городе? Я думала, у вас, гидов, принято так.

— Ну если по городу все это время ее он водил, я об этом ровным счетом ничего не знала.

— Одна ты только и не знала.

— И знать не желаю. Такими вопросами занимается специальная комиссия. Все равно Джефф ни гроша не получит за эту работу.

— Само собой. По крайней мере в банк у него эти денежки не примут. Ладно, Холли, вижу, что была не права. Тогда тем более, почему бы тебе ему не помочь? Она хочет научиться парить.

У меня не было ни малейшего желания навязывать свои услуги этой парочке.

— Если мистеру Хардести нужна моя помощь, он сам меня об этом попросит. А пока что я буду заниматься своим делом… Что и тебе рекомендую.

Когда она скрылась из виду, я с трудом достала носовой платок — в костюме с крыльями это неудобно, но от света прожекторов у меня начали слезиться глаза. Я вытерла слезы, высморкалась, убрала носовой платок и приготовилась к прыжку.

Но не прыгнула. А так и осталась сидеть в задумчивости со сложенными крыльями, Я должна была признать, что Мэри отчасти права — Джефф действительно был занят только… этой кротихой. Так что рано иж поздно он отбудет на Землю и с «Джоунс и Хардести» будет покончено.

Но тут я напомнила себе, что собиралась стать конструктором космических кораблей, как папа, задолго до того, как мы объединились с Джеффом. Я ни от кого не зависела и могла вести дело совершенно самостоятельно.

Я узнала красивые с серебром крылья Джеффа, когда он был еще далеко, и хотела улизнуть потихоньку. Но Джефф, если захочет, все равно меня догонит, поэтому я решила: «Холли, не будь дурой! С чего это ты должна удирать?.. Будь просто подчеркнуто вежлива».

Он приземлился рядом, но ко мне не приблизился.

— Привет, Одна Десятая.

— Привет, Нуль. Ну что, много украл за последнее время?

— Всего-навсего Городской Банк, но меня заставили водворить его на место. — Он нахмурился и добавил: — Холли, ты на меня злишься?

— Да что ты, Джеф, с чего ты взял?

— М-мм… Мэри Длинный Язык что-то такое болтала.

— Она? Не обращай внимания на то, что она несет. Это всегда наполовину вранье, наполовину пустая болтовня.

— Да, с серым веществом у нее плоховато. Так, значит, ты на меня не злишься? Послушай, сделай доброе дело. Помоги одному моему другу, одной клиентке… Она хочет научиться парить на крыльях.

Я сделала вид что обдумываю его просьбу.

— Я ее знаю?

— Да-да. Дело в том, что ты-то нас и познакомила. Ариэль Брентвуд.

— Брентвуд? Джефф, тут ведь столько туристов. Дай вспомнить. Такая высокая девушка? Блондинка? Хорошенькая?

Он улибнулся во весь рот, как дурак, и я чуть его не столкнула.

— Это Ариэль!

— Припоминаю… Она думала, что я понесу ее сумки. Но зачем тебе помощь, Джефф? Мне она показалась очень способной, с хорошим чувством равновесия.

— Да, конечно, все это так и есть. Но видишь ли, я хочу, чтобы вы друг друга получше узнали. Она… она очень хорошая, Холлы. Настоящий человек. Ты ее полюбишь, когда лучше узнаешь…

Если бы не мое хорошее воспитание, я бы ответила: «Пошел вон, дурак безмозглый! Мне нет дела до твоих земных подружек». Но вслух я произнесла:

— Ладно, Джефф.

Итак, я стала учить Ариэль Бренвуд летать! Эти так называемые «крылья», которыми туристам разрешено пользоваться, практически лишены органов управления, а их площадь составляет пятьдесят квадратных футов. Хвост мало того, что неподвижен, он еще и отклонен к верху, так что если вы остановитесь в воздухе (что почти невозможно), то приземлитесь на ступни ног. Все, что может турист, — пробежать несколько ярдов, оттолкнуться (это получается само собой) и скатиться вниз по воздушной подушке. Зато потом будет рассказывать внукам, как он летал по-настоящему, словно птица…

Так «летать» и обезьяна научилась бы.

Я унизилась до того, чтобы напялить на себя эти идиотские штуки. Потом поднялась по Детскому Эскалатору на сто футов, продемонстрировав Ариэль, что с их помощью действительно можно «летать». После этого я с радостью их скинула, помогла Ариэль застегнуть комплект большего размера и надела свои красавцы. Джеффа я отослала (два инструктора — это чересчур), но, увидев на ней крылья, он опустился возле нас.

— Тебе не кажется, что ты слишком сильно затянула плечевые ремни?

— Кто здесь тренер — я или ты? Если хочешь помочь, стряхни свои цветастые плавники и надень то же, что и Арыэль… Я на твоем примере буду объяснить, чего не следует делать. А нет, так заберись на двести футов вверх и оставайся там как-нибудь обойдемся без советов празднолетающих.

Глайдеры он не надел, но и не отстал. Кружил рядом, не сводя с нас глаз, пока ему не влетело от дежурного распорядителя за то, что он торчал в туристской зоне.

Надо отдать Ариэль должное — она была прилежной ученицей. Я поймала себя на мысли, что, пока думала только о том, как ее научить, она мне даже нравилась. Она очень старалась и благодаря хорошим рефлексам и развитому чувству равновесия быстро все схватывала. Я сказала об этом, и она скромно призналась, что когда-то занималась балетом.

Около полудня она спросила:

— Можно мне попробовать настоящие крылья?

— Ну ты даешь, Ариэль. Нет, не стоит.

— Почему?

Я не нашлась что ответить. Она полностью освоила все, что можно, с этими ужасными глайдерами. Чтобы учиться дальше, ей нужны настоящие крылья.

— Ариэль, это опасно. Поверь, это совсем не то, что ты делала до сих пор. Ты можешь удариться или даже разбиться.

— А отвечать будешь ты?

— Нет, ты же дала расписку.

— В таком случае я хочу попробовать

Я пржусила губу. Расшибись она без моей помощи, я не проронила бы и слезинки. Но она — моя ученица.

— Ариэль, я не могу тебе этого запретить, но я снимаю крылья и умываю руки.

Теперь уже она прикусила губу.

— Если ты так настроена, я не буду тебя упрашивать. Может быть, Джефф поможет?

— Конечно, — выпалила я, — если он такой дурак, как я о нем думаю.

Выражение ее лица изменилось, но она ничего не сказала, потому что рядом появился Джефф.

— О чем спор?

Мы хором стали объяснить, в чем дело, но только сбили его с толку — он решил, что это моя идея, и начал на меня орать: я что, спятила? Я хочу, чтобы Ариэль разбилась? Соображаю я или нету Я рявкнула:

— Заткнись! — потом добавила тихо, но твердо: Джефферсон Хардести, ты просил меня позаниматься с твоей приятельницей, и я согласилась. И нечего теперь встревать. Не думай, что я позволю разговаривать с собой подобньж тоном. Он насупился и произнес:

— Я категорически запрещаю.

За время воцарившегося молчания можно было медленно сосчитать до пяти. Потом Ариэль спокойно сказала:

— Пошли, Холли, раздобудем мне какие-нибудь крылья. Пошли.

У всех, кто летает, крылья, естественно, свои. Напрокат их не выдают. Правда, можно купить уже бывшие в употреблении: дети из них выросли или еще что-нибудь в этом роде. Я разыскала мистера Шульца и сообщила, что Ариэль собирается купить крылья. Однако я ей этого не позволю, пока она их не испробует. Перебрав сорок с лишним пар, я нашла комплект, который стал мал Джону Квивераз — я знала, что эти крылья в порядке, но тем не менее тщательно их проверила.

Помогая ей с хвостовым оперением, сказала:

— Ариэль, все-таки зря мы это затеяли.

— Знаю. Но нельзя же, чтобы мужчины думали, будто мы у них под каблуком.

— Да, пожалуй.

— На самом-то деле, так оно и есть. Но только им незачем об этом знать. — Она пробовала хвостовое управление. — Лопасти раскрываются большими пальцами ног?

— Да. Но ты этого не делай. Просто держи ноги вместе, вытянув носки. Понимаешь, Ариыь, по-настожцему ты еще не готова. Сегодня будешь лишь парить. Обещаешь?

Она посмотрела мне в глаза:

— Буду делать только то, что ты мне позволишь.

Мы вернулись к вышке, и она взлетела. У нее отлично получилось, она споткнулась всего один раз при посадке. Джефф все время торчал поблизости, выписывая над нами восьмерки, но мы не обращали на него никакого внимания. Очень скоро она научилась заворачивать в широком плавном вираже. Наконец, я опустилась рядом с ней и спросила:

— Ну что, хватит?

— Мне никогда не хватит. Но если ты скажешь, я их сниму.

Она взглянула поверх крыла на Детский Эскалатор — около десяти человек лениво скользили по нему вверх.

— Вот бы разок попробовать! Это, наверное, такое блаженство.

— Вообще-то чем выше, тем безопаснее.

— В чем же тогда дело?

— М-м-м… безопаснее, если ты знаешь, что делаешь. Подниматься и воздушном столбе — то же, что просто парить, иными словами, делать то, что ты делала до сих пор. Ты спокойно лежишь, а поток сам уносит тебя на полмили вверх. Потом ты так же спускаешься, плавно описывая круги вдоль стены. Но ты наверняка хлопнешь крыльями или выкинешь еще какой-нибудь фокус.

Она серьезно покачала головой:

— Я не сделаю ничего, чему ты меня не учила.

Но я все же беспокоилась:

— Слушай, подняться надо будет всего на полмили, но потом больше пяти миль вниз. Уверена, что руки у тебя выдержат?

— Уверена.

— Имей в виду, можешь начинать спуск в любой момент, необязательно подниматься до конца. Время от времени слегка сгибай руки, чтобы не онемели. Только ни в коем случае не хлопай крыльями.

— Не буду.

— Ладно. — Я расправила крылья. — Пошли.

Я ввела ее в поток, плавно качнулась вправо, потом влево и начала двигаться вверх против часовой стрелки. При этом я очень медленно гребла руками, чтобы она не отставала. Как только у нас стало получаться синхронно, я хрикнула:

— Продолжай точно так же. — Резко взмыла вверх и, отлетев в сторону, зависла над ней футах в тридцати.

— Ариэль!

— Да, Холли.

— Я буду над тобой. Не тяни шею, тебе на меня незачем смотреть, это я должна держать тебя в поле зрения. У тебя здорово получается.

— Я чувствую себя прекрасно.

— Слегка покачивайся. Не напрягайся, до купола еще далеко. Если хочешь, можешь грести сильнее.

— Слушаюсь, капитан.

— Не устала?

— Да нет же. Боже мой, я живу, — она хмыкнула. — А мама говорила, мне никогда не стать ангелом.

Я не ответила, потому что на меня чуть не налетели красные с серебряным крылья. Они резко затормозили и зависли между мной и Ариэль. Физиономия Джеффа была почти такой же пунцовой, как и его крылья.

— Черт подери! Ты соображаешь, что делаешь!

Я крикнула:

— Оранжевые крылья! Прочь с дороги!

— Чтобы вас сейчас же здесь не было! Обеих!

— Не смей вклиниваться между нами! Она моя ученица. Ты знаешь правила.

— Ариэль! — крикнул Джефф. — Начинай спускаться. Я буду рядом.

Я пришла в бешенство.

— Джефф Хардести, даю тебе три секунды, чтобы убраться отсюда, а потом обязательно сообщу, что ты нарушил Правила. Третий раз повторяю: оранжевые крылья!

Джефф что-то прорычал, опустил правое крыло и отлетел от нас. Этот идиот сколынул в пяти футах от кончика крыла Ариэль. Мне бы следовало и об этом сообщить — новичкам необходимо уступать как можно больше свободного пространства. Я спросила:

— Ну как, Ариэль, все в порядке?

— Все в порядке, Холли. Жаль только, что Джефф так обозлился.

— Переживет. Скажи, когда устанешь.

— Я не устала. Я хочу подняться до конца. На какой мы высоте?

— Думаю, футов четыреста.

Некоторое время Джефф покрутился внизу, потом набрал высоту и стал летать над нами… Скорее всего, как и я, он хотел лучше видеть, что происходит. Пока он не вмешивался, меня вполне устраивало, что мы вдвоем за ней следим, поскольку я уже начинала нервничать — ведь Ариэль могла не отдавать себе отчета в том, что обратный путь будет таким же долгим и утомительным, как и наверх. Я-то могу парить пока голод не погонит меня вниз, но для новичка это сильное напряжение.

Джефф носился над нами взад и вперед — он слишком деятельная натура, чтобы парить подолгу, а мы с Ариэль медленными кругами продолжали подниматься к куполу. Я крикнула:

— Ариэль, теперь устала?

— Нет.

— А я — да. Пожалуйста, давай спускаться.

Она не стала спорится а только спросила:

— Хорошо, что мне для этого надо делать?

— Наклонись вправо и выйди из круга.

Я взглянула вверх, пытаясь найти Джеффа. Он напралялся к нам. Я крикнула:

— Джефф, встретимся внизу.

Возможно, он не расслышал, но ничего — сам догадается. Я снова взглянула на Ариэль.

Ее там не было.

Наконец я отыскала ее глазами на добрую сотню футов ниже — она молотила крыльями и неслась вниз, потеряв управление.

Не знаю, как это могло случиться. Возможно, она слишком сильно накренилась, упала на крыло и начала трепыхаться. Но я и не старалась понять — в глазах у меня потемнело от ужаса. Казалось, я висела там целый час, окаменев, и смотрела на нее.

Потом я завопила: «Джефф!» — и бросилась вниз.

Но я никак не могла ее догнать, у меня не возникало ощущения, что я падаю. Я полностью сложила крылья, но и это не помогло — она была все так же далеко.

Начало падения всегда бывает очень медленным из-за малого тяготения. Даже камень и тот пролетает едва три фута в первую секунду. Эта первая секунда тянулась целую вечность.

Наконец я почувствовала, что падаю. Я слышала, как свистит воздух, но мне никак не удавалось к ней приблизиться. Ее беспорядочные, отчаянные движения не позволяли ей летать быстрее в то время, как я неслась вниз изо всех сил, сложив крылья. В мозгу все время вертелась только одна безумная мысль — только бы мне с ней поравняться, а там уж я сумею заставить ее нырнуть, затем расправить крылья и начать парить. Но я не могла ее догнать.

Этот кошмар был нескончаем.

В действительности нам оставалось не более двадцати секунд для того, чтобы в падении преодолеть расстояние в тысячу футов, больше времени не требуется.

Но двадцать секунд могут тянуться ужасно долго… достаточно долго для того, чтобы раскаяться во всех глупостях, которые я наговорила или сделала, и мысленно попрощаться с Джеффом. Достаточно долго, чтобы увидеть, как на нас несется пол, и понять — мы неминуемо разобьемся, если я ее не догоню.

Я посмотрела вверх. Джефф падал прямо над нами, но он был еще очень далеко. Я тут же снова глянула вниз… я ее догоняла… обгоняла — была под ней!

Затем я затормозила всем, чем можно, так, что чуть не осталась без крыльев. Я с силой загребла перед собой воздух, замерла на мгновение и заработала руками, даже не заняв горизонтального положения. Первый взмах, второй, третий… я перехватила ее снизу, и мы бешено завертелись на месте.

Потом был сильный удар об пол.

Я почувствовала одновременно слабость и удовлетворение. Я лежала на спине в полутемной комнате. Кажется, мама была где-то рядом… папа был здесь, это точно. У меня зачесался нос, я попыталась поднять руку, но рука не двигалась. Тогда я снова уснула.

Проснулась я голодная, спать больше не хотелось Я лежала на больничной кровати, руки были в гипсе. Вошла сестра с подносом.

— Хочешь есть? — спросила она.

— Просто умираю с голоду, — призналась я.

— Ну что ж, сейчас поедим.

И она начала кормить меня с ложечки.

Я отвернулась от третьей ложки и твердо спросила:

— Что у меня с руками?

— Тс-с, — произнесла она и сунула мне ложку в рот.

Немного погодя пришел очень симпатичный доктор и ответил на мой вопрос:

— Ничего особенного. Три простых перелома. В твоем возрасте кости срастаюгся моментально. Но нам приятно твое общество, вот я тебя и держу, заодно хочу убедиться, что нет внутренних повреждений.

— Внутри у меня все цело, — ответила я. — По крайней мере, ничего не болит.

— Я же сказал, что это всего-навсего предлог.

— Доктор?

— Да?

— Я смогу снова летать? — Я со страхом ждала ответа.

— Конечно. Я видел, как люди, пострадавшие намного серьезнее, поднимались вверх и делали три круга подряд.

— Слава богу. Спасибо, доктор. А что случилось с той, другой девушкой? Она… она…

— Брендвуд? Она здесь.

— Да, здесь — отозвалась Ариэль из дверей. — Можно? У меня отвисла челюсть, я с трудом выговорила:

— Да. Конечно, входи.

Доктор предупредил:

— Только недолго, — и вышел.

— Садись.

— Спасибо.

Она не шла, а прыгала, и я увидела, что одна нога у нее забинтована. Она уселась на краешек кровати.

— Ты повредила ногу?

Она пожала плечами.

— Ничего страшного. Растяжение и разрыв связок. Два сломанных ребра. Но меня вообще могло бы уже не быть на белом свете. А знаешь, почему я осталась жива?

Я не ответила. Она прикоснулась к моей гипсовой повязке.

— Вот почему. Ты подхватила меня в воздухе, и я рухнула на тебя сверху. Ты спасла мне жизнь, из-за меня у тебя теперь сломаны руки.

— Не надо меня благодарить. Я бы сделала то же самое для любого другого.

— Верю и не собираюсь тебя благодарить. Разве благодарят человека, который спас жизнью Ты просто должна знать, что я этого не забуду.

Мне нечего было ответить, и я спросила:

— Где Джефф? С ним все в порядке?

— Он скоро будет здесь Джефф не пострадал, хотя я удивляюсь, как он не сломал обе лодыжки. Он с такой силой стукнулся ногами об пол, что это вполне могло случиться. Но, Холли… Холли, родная моя… Я сюда пробралась, чтобы поговорить о нем, пока его нет.

Не знаю, чем уж они меня перед этим пичкали — я была в каком-то полусне, однако почувствовала, что смущаюсь.

— Ариэль, что произошло? Все было так замечательно, и вдруг на тебе.

Она понуро ответила:

— Я сама виновата. Ты сказала, что мы спускаемся, и я посмотрела вниз. Вниз, в буквальном смысле слова. До этого все мои мысли были заняты только тем, как добраться до самого верха. Я и не предполагала, что поднялась так высоко. А тут я глянула вниз… у меня закружилась голова, стало страшно, и я перестала соображать — Она пожала плечами. — Ты оказалась права, я была не готова.

Я понимающе кивнула:

— Ясно. Но не переживай. Когда у меня заживут руки, я снова возьму тебя наверх.

— Холли, милая, — она дотронулась до моей ноги, — только я больше не полечу. Я возвращаюсь. Улетаю в среду на «Билли Митчел».

— Мне очень жаль.

Она слегка нахмурилась.

— Правда? Холли, ведь ты меня не любишь?

Я совсем растерялась. Ну что тут скажешь? Особенно если учесть, что так оно и есть. Я медленно произнесла:

— Что значит — не люблю? Я просто не очень хорошо тебя знаю.

Она кивнула.

— Я тоже не очень хорошо тебя знаю… хотя узнала намного ближе всего за несколько секунд. Но, Холли, послушай, пожалуйста, и не сердись. Это касается Джеффа. Он не слишком хорошо себя вел последние несколько дней, я имею в виду то время, что я была здесь. Я уеду, и все будет попрежнему.

Теперь, когда она назвала вещи своими именами, я уже не могла уйти от разговора, чтобы она не вообразила того, чего на самом деле нет. Поэтому мне пришлось объяснить, что я деловая женщина, что если я и казалась расстроенной, то только потому, что распалась фирма «Джоунс и Хардести», так и не построив свой первый космический корабль, что в Джеффа я совсем не влюблена, а просто ценю его как друга и компаньона, но раз уж фирма «Джоунс и Хардести» не состоялась», она превратится в «Джоунс и Компания».

— Так что видишь, Ариэль, тебе вовсе не надо отказываться от Джеффа. Если чувствуешь себя за что-то обязанной, забудь про это.

Она моргнула, и я с удивлением заметила, что она сдерживает слезы.

— Холли, Холли, ты ничего не понимаешь.

— Все я прекрасно понимаю. Не маленькая.

— Конечно, ты взрослая… но все же до конца ты не разобралась. Первое. — Она подняла кверху палец. — Джефф меня не любит.

— Не верю.

— Второе. Я его не Люблю.

— Снова не верю.

— Третье… Ты говоришь, что ты к нему равнодушна, впрочем, к этому мы еще вернемся. Холли, я красивая? Менять тему разговора — типично для женщин. Но я, наверно, никогда не научусь делать это так быстро.

— М-мм?

— Я спрашиваю, я красивая?

— Ты ведь сама прекрасно знаешь, что да!

— Да, знаю. Я умею немного петь и танцевать. Но одного этого недостаточно, чтобы получать хорошие роли, потому что я всего лишь третъесортная актриса. Так что, хочешь, не хочешь, приходится быть красивой. Сколько мне лет, по-твоему?

Я было заколебалась, но лгать не стала:

— Ты старше, чем думает Джефф. По крайней мере, двадцать один. Может бытц даже двадцать два.

Она вздохнула:

— Холли, я гожусь тебе в матери.

— Ну уж! В это я и вовсе не поверю.

— Я рада, что по мне этого не скажешь. Но прежде всего поэтому совершенно невозможно, чтобы я влюбилась в Джеффа, хотя, конечно, он прелесть. Но вообще, все это неважно. Важно то, что он любит тебя.

— Что-что? Ну знаешь, это самая большая глупость из всего, что ты до сих пор сказала. Я ему нравлюсь или нравилась. Но не больше. — Я чуть не подавилась. — А мне больше ничего и не надо. Да ты бы только послушала, как он со мной разговаривает.

— Я слышала. Но мальчики в этом возрасте еще не умеют выражать того, что чувствуюг, они стесняются.

— Но…

— Подожди, Холли. Я кое-что видела, чего не могла видеть ты, так как была без сознания. Знаешь, что случилось, когда мы с тобой грохнулись?

— Ну ясно, нет.

— Джефф прилетел, как карающий ангел, через долю секунды после нас. Еще не успев приземлиться, он стал сдирать с себя крылья, чтобы освободить руки. На меня он и не взглянул. Просто перешагнул. Потом взял тебя на руки и стал качать, рыдая как ребенок.

— Это… правда?

— Правда.

Может, я действительно немного нравилась глупому верзиле.

— Понимаешь, Холли, — продолжала Ариэль. — Даже если ты к нему равнодушна, все равно надо быть с ним мягкой и внимательной. Ведь он любит тебя, и ты можешь легко сделать ему больно.

Я постаралась собраться с мыслями. Любовные истории… это как раз то, чего следует избегать деловой женщине… но если Джефф и вправду питает ко мне такие чувства, предам ли я свои идеалы, если выйду за него замуж, лишь для того, чтобы сделать его счастливым? Чтобы сохранить фирму? В конечном счете разве не это главное?

Но если я так поступлю, то «Джоунс и Хардести» уже не будет, ее сменит «Хардести и Хардести».

Ариэль не умолкала:

— Может, ты его еще полюбишь. Такое бывает, детка. И если так случится, ты будешь жалеть, что бросила его. И уж какая-нибудь другая девица постарается его не упустить, ведь он такой славный парень.

— Но… — Я замолчала, так как раздались шаги Джеффа, я их всегда узнаю. Он остановился в дверях и посмотрел на нас, сдвинув брови.

— Привет, Ариэль,

— Привет, Джефф.

— Привет, Покалеченная. — Он оглядел меня с ног до головы. — Боже, на кого ты похожа.

— Ты тоже выглядишь не лучшим образом. Я слышала, у тебя плоскостопие?

— Хроническое. Как ты ухитряешься чистить зубы с этими штуками на руках?

— А я и не чищу.

Ариэль сколынула с кровати и сказала, удерживаясь на одной ноге:

— Должна бежать. Пока, ребята.

Джефф закрыл за ней дверь и сказал несколько грубовато:

— Не двигайся.

Потом обнял меня и поцеловал.

Ведь я не могла его остановить, правда? Со сломанными руками. К тому же это совпадало с интересами фирмы. Я совершенно обалдела, потому что Джефф никогда меня не целовал, разве что в дни рождения, а они не в счет. Я попыталась ответить на поцелуй, чтобы показать, что я все оценила.

Не знаю, чем они меня перед этим пичкали, но у меня зазвенело в ушах и снова закружилась голова.

— Кроха, — он склонился надо мной. — Как я из-за тебя настрадался.

— Ты тоже мне не дешево достаешься, — сказала я с достоинством.

— Да, пожалуй. — Он с грустью на меня посмотрел. — О чем ты плачешь?

Я и не заметила, что плакала. Тут я вспомнила.

— Ох, Джефф! Я угробила свои прекрасные крылья.

— Достанем новые. Ну, держись. Я сейчас повторю.

— Давай.

И он меня поцеловал.

Я полагаю, в названии «Хардести и Хардести» заложено больше ритма, чем в «Джоунс и Хардести».

Оно и в самом деле лучше звучит.

ЛИФТ В НЕБЕСА

— Внимание! Всем факел-пилотам явиться к коммодору! — голос разнесся по всему спутнику. Джо Эплби прикрутил душ, чтобы лучше слышать. — Ко мне это не относится, — благодушно буркнул он. — Я в отпуске и скорее превращусь в пыль, чем изменю свое мнение.

Одевшись, Джо поспешил по коридору внешнего кольца огромного спутника, где вращение создавало иллюзию притяжения. Когда он добрался до своей каюты, динамик снова пробудился: — Внимание! Всем факел-пилотам явиться к коммодору! Эплби гадко выругался.

Кабинет коммодора был переполнен. У всех на лацканах были нашивки в виде факелов; только врач и сам коммодор Беррио носили нашивки ракетных пилотов. Беррио быстро глянул на Джо и продолжил: — … ситуация. Станцию «Прозерпина» может спасти только срочный полет к Плутону. Есть вопросы?

Все молчали. У Эплби были, конечно, вопросы, но он не хотел напоминать Беррио, что явился слишком поздно.

— Прекрасно, — произнес коммодор. — Господа, это — работа для факел-пилотов. Мне нужен доброволец.

— Вот и хорошо, — подумал Эплби. — Теперь иди вызывайся, или убирайся прочь. Если поспешить, еще успею на ближайший транспорт к Земле. Тем временем Коммодор продолжал:

— Итак, добровольцев прошу остаться, остальные могут идти.

— Отлично! — подумал Эплби. — Теперь главное, не сразу рвануться к двери, а с достоинством выскользнуть среди прочих, старших по чину.

Но никто не вышел. Эплби почувствовал себя обманутым, хотя не имел права распускаться, ибо дело, похоже, было весьма серьезным. Коммодор сухо произнес:

— Спасибо, господа. Подождите, пожалуйста, в кают-компании. Эплби вышел вместе с остальными, ворча про себя. Конечно, ему хотелось когда-нибудь слетать к Плутону, только не теперь, с отпускными документами в кармане. Как и все факел-пилоты, он презирал огромные расстояния. Старые пилоты все еще смотрели на такие перелеты глазами ракетчиков — для них это означало целые годы, а факельные корабли преодолевали такие расстояния за считанные дни при таких же ускорениях. По траекториям ракетных кораблей полет к Юпитеру и обратно продолжался пять лет, к Сатурну — вдвое дольше, к Урану — еще вдвое. До Плутона же ракетные корабли вовсе не могли добраться — полет только в одну сторону длился бы девятнадцать лет. Но факельные корабли помогли основать станцию даже там. На «Прозерпине» была лаборатория низких температур, лаборатория внесистемных излучений, параллаксная обсерватория, физическая лаборатория — все под звездчатым куполом, среди неописуемого холода.

В пяти миллионах миль от станции «Прозерпина» Эплби и его коллеги набились в кают-компанию.

— Эй, Джерри, — спросил Джо, — можешь ты сказать мне, на что мы вызвались? Джерри Прайс обернулся.

— А, опоздавший Джо Эплби! Ну, ладно, расскажу, только закажи чего-нибудь выпить. Одним словом, с «Прозерпины» приняли радиограмму: там разразилась эпидемия болезни Ларкинса.

Эплби присвистнул тихо и протяжно. Болезнь Ларкинса вызывалась вирусом-мутантом, возможно, марсианского происхождения. Жертва быстро теряла красные кровяные тельца и вскоре наступала смерть. Помогало только полное переливание крови, раз за разом, пока болезнь не проходила.

— Поэтому, юноша, кто-то должен отбуксировать к Плутону бак с кровью.

Эплби мрачно уставился перед собой.

— Мой старый хозяин хотел мне добра. «Джо, — предупреждал он, — держи рот на замке и никогда не рыпайся в добровольцы».

— Ну, выберут-то только одного, — усмехнулся Джерри.

— А сколько туда лететь. Восемнадцать дней, или около этого? Мои дела на Земле ждать не могут.

— Восемнадцать дней — это если лететь с повышенным ускорением. А у них нет больше доноров.

— Насколько больше? Полтора «же»?

Прайс покачал головой.

— Точнее — два.

— Два «же»?!

— Ну и что? Многие выдерживали и побольше.

— Да, во время старта, но не изо дня в день. Два «же» превратят сердце в лохмотья.

— Не стоит переживать, тебе это не грозит. Я и сам отнюдь не герой. Если ты ускользнешь в отпуск, вспомни обо мне. Я явлюсь несчастным, словно ангел милосердия в безбрежной пустыне. Закажи-ка еще чего-нибудь выпить.

Эплби подумал, что Джерри, собственно, прав. Нужны только два пилота и были великолепные шансы успеть на ближайший транспорт к Земле. Он достал маленькую черную телефонную книжечку и полистал ее. Подошел офицер-ординарец.

— Господин лейтенант Эплби?

Джо кивнул.

— Коммодор просит немедленно явиться к нему, господин лейтенант.

— Иду, — Джо взглянул на Прайса. — Ну, что скажешь? Кто герой?

— Хочешь, я позабочусь о твоих… э-э, неотложных делах? — спросил Джерри.

— Ты что, не в своем уме?

— Я и не надеялся. Всего хорошего, приятель.

В кабинете Беррио сидели врач и пожилой лейтенант.

— Садитесь, Эплби. Вы знакомы с лейтенантом Клюгером? Он ваш командир, вы — второй пилот.

— Так точно, коммодор.

— Эплби, лейтенант Клюгер — опытный факел-пилот, он не раз бывал в деле, а вас рекомендовали медики — по их данным, вы прекрасно переносите ускорения. Этот полет пройдет с огромным ускорением.

— С каким именно, коммодор?

— Три с половиной «же», — помешкав, ответил Беррио.

— Три с половиной «же» — это не полет, а верная смерть, — запротестовал врач. — Мне жаль, коммодор, но три с половиной «же» — это слишком.

— По уставу решение принимает капитан корабля, — насупился Беррио, — но от этого зависит жизнь трехсот человек.

— Доктор, — сказал Клюгер, — позвольте взглянуть на график.

Врач подвинул бумагу через стол, Клюгер положил ее так, чтобы Джо тоже мог видеть.

Кривая сначала поднималась, потом полого опускалась, внезапно делала «колено» и, наконец, отвесно падала.

— К этому времени, — врач показал на «колено», — доноры на «Прозерпине» начнут страдать от потери крови так же, как и пациенты с болезнью Ларкинса. После этой точки не останется консервированной крови, не останется надежды.

— Что это за кривая? — спросил Джо.

— Это эмпирический график болезни Ларкинса, выведенный на основе наблюдения за двумястами восемьюдесятью больными.

Эплби заметил отвесные линии, над каждой из них было указано ускорение и время полета. Несколько левее шла линия с надписью «Земная нормаль — восемнадцать дней». Это будет обычный полет, но кровь уже никому не понадобится. Двойное ускорение сокращало полет до двенадцати дней и семнадцати часов, но и тогда половина людей на станции умрет. Три «же» — уже лучше, но все равно недостаточно. Он видел, почему коммодор предлагал три с половиной «же» — эта линия как раз касалась калена, полет занимал девять дней и пятнадцать часов, таким образом они могли спасти почти всех… но пилоты… о, боже, что будет с пилотами!

Время полета сокращалось обратно квадрату скорости. Восемнадцать часов требовали ускорение в двадцать один «же». Чтобы долететь за четыре с половиной дня, требовались фантастические шестнадцать «же». Но рядом с надписью «шестнадцать «же» — четыре с половиной дня» протянулась еще одна линия.

— Эй, да здесь расчет для киберфакела — это же выход! Разве он еще не готов?

— Готов, но какие у него шансы? — тихо спросил Беррио.

Джо замолк. Даже внутри орбиты Марса автоматические корабли часто терялись, а при дистанции свыше четырех миллиардов миль шансы были и вовсе ничтожны.

— Мы все же пошлем его, — пообещал Беррио, — и если он дойдет, тотчас же сообщим вам, — он посмотрел на Клюгера. — Командир, времени в обрез. Что вы решили?

— Доктор… — Клюгер повернулся к врачу. — А не можем ли мы прибавить еще половину «же»? Я слышал о шимпанзе, который выдержал двадцать семь дней в центрифуге при еще большей тяжести.

— Шимпанзе — не человек.

Джо взорвался:

— Сколько выдержал этот шимпанзе, доктор?!

— Три с четвертью «же» в течение двадцати семи дней.

— Вот как? В каком состоянии он был после испытания?

— У него не было никакого состояния, — проворчал врач.

Клюгер посмотрел на диаграмму, бросил взгляд на Джо и сказал коммодору:

— Мы пойдем на трех с половиной «же».

Через сорок семь минут к станции пришвартовался патрульный факельник «Саламандра». Джо и Клюгера провели в корабль через гармошку переходника. От полного промывания и целой дюжины других малоприятных процедур Джо ослаб и клевал носом. «Слава богу, — думал он, — что старт в автоматическом режиме».

Корабль создавался для больших ускорений. Приборы управления и контроля нависали над бассейнами пилотов, оттуда они могли одними пальцами, не поднимая рук, управлять кораблем. Врач и его ассистент устроили Клюгера в одном бассейне, а двое других занялись Эплби. Один из них спросил:

— Нижнее белье гладкое? Складок нет?

— Вроде, нет.

— Я посмотрю, — он проверил белье, подогнал приспособления, необходимые человеку, который вынужден днями лежать в одном положении. — Мундштук слева — вода, два справа — глюкоза и мясной бульон.

— И ничего пожевать?

Врач повернулся и ответил:

— Вам не понадобится жевать, да вы и не захотите. И глотайте осторожнее.

— Доктор, я же не в первый раз лечу!

— Конечно, конечно, но, все равно, будьте осторожны.

Бассейны походили на большие ванны, наполненные особой плотной жидкостью. Они были покрыты прорезиненными покрывалами, утолщенными по краям и еще больше — на углах. Во время ускорения люди будут плавать в жидкости и покрывала охватят их тела. Когда же наступит невесомость, покрывала удержат жидкость в бассейнах.

Эплби уложили посреди бассейна, закрепили клейкими лентами и положили под голову массивный противоперегрузочный воротник. Врач подошел и сам все проверил.

— Все ли ясно?

— Да.

— Помните: глотать осторожно. Всего хорошего, — и он вместе с техниками покинул корабль.

Иллюминаторов в кабине не было, они были ни к чему. Прямо перед лицом пилота висели консоли с экранами и приборами, возле самого лба был окуляр для обзора и ориентации по звездам. Один из огоньков вспыхнул зеленым — это отсоединили пассажирский переходник. Клюгер через зеркало посмотрел на Джо. — Ну что, начали?

— Минус семь минут ноль четыре. Свободный полет. Камера горячая. Свободный путь. Зеленый на старт.

— Я проверил ориентацию, — Клюгер оторвался от окуляров. — Проверь еще раз.

— Сейчас, — Джо нажал одну из кнопок, его окуляр опустился. Три звезды сошлись точно в перекрестье нитей. — Лучше не бывает, командир.

— Просите разрешение на старт.

— «Саламандра»- контролю! Просим разрешить старт. Автоматика запрограммирована. Все огни зеленые.

— Контроль — «Саламандре». Старт разрешаю. Всего хорошего!

— Разрешение на старт получено, командир. Минус три ноль ноль! — Джо угрюмо подумал, что мог бы теперь быть на полпути к Земле.

Когда на табло замелькали последние секунды, он забыл о своем потерянном отпуске — его охватила стартовая лихорадка. Лететь… куда угодно, неважно куда… лететь! Он улыбнулся, когда зажегся факел. Потом навалилась тяжесть.

При трех с половиной «же» он весил шестьсот тридцать фунтов и чувствовал себя так, словно на нем лежали мешки с песком, грудь придавило, голову вжало в противоперегрузочный воротник. Он попытался расслабиться. Жидкость в бассейне должна поддержать его! В коротком перелете нужно собраться, но при длительном ускорении лучше расслабиться.

Джо дышал медленно. В атмосфере чистого кислорода можно было дышать пореже, но он боролся за то, чтобы вообще дышать: он чувствовал, как напрягается его сердце, прокачивая тяжелую кровь через сплюснутые сосуды. «Это ужасно, — думал он. — Выдержу ли?» Однажды ему пришлось вынести девять минут при четырех «же» и он хорошо помнил, как ему было погано.

— Джо! Джо!

Он открыл глаза и попытался кивнуть.

— Слушаю, командир, — он посмотрел в зеркало; лицо Клюгера было искажено чудовищным ускорением.

— Проверить ориентацию!

Джо позволил руке всплыть, свинцовыми пальцами нажал несколько кнопок на пульте. — Точно соответствует расчетной, командир. — Хорошо. Свяжитесь с Луной.

Факельное излучение отсекало станции Земли, но Луна была впереди. Эплби вызвал лунный контроль, сообщил ему данные старта и получил указания для коррекции курса. Он повторил цифры и время для Клюгера, а тот скормил их бортовому компьютеру. Джо обнаружил, что забыл во время работы о своем невыносимом весе и теперь чувствовал себя еще хуже, чем прежде. Болел затылок и здорово было похоже, что под левой ногой образовалась складка. Он подвигался в бассейне взад-вперед, но стало еще хуже.

— Как дела, командир?

— Все в порядке, Джо. Отдохните, я принимаю вахту.

Эплби попытался успокоиться. Он чувствовал себя заживо погребенным. Кости ныли, складка мучительно мешала. Боль в затылке стала жуткой, очевидно, при старте он потянул какую-то мышцу. Он пошевелил головой, но было только два положения — плохое и еще хуже. Джо закрыл глаза и попытался заснуть, но уже десять минут спустя он опять бодрствовал, а его мысли сошлись на трех вещах: на боли в затылке, на досадной складке под ногой и на давящем, чудовищном весе.

«Слушай, друг, — сказал он самому себе. — Это все надолго. Не мучай себя, иначе устанешь от бессмысленного напряжения. Как там говорится в пособии: «Идеальный пилот хладнокровен. Он не доставляет себе никаких ненужных забот. Однако его живой темперамент не позволяет воображению рисовать чертей на стене». Это писалось явно для домоседов. Этого бы умника сюда, под пресс в три с половиной «же».

«Прекрати, парень!» Он обратил все мысли на амурную тему — он часто использовал такой самогипноз, чтобы в одиночестве пролететь миллион — другой миль, но вскоре признал, что воображаемый гарем на этот раз бросил его на произвол судьбы. Он послал подальше всех девушек разом и почувствовал себя совсем несчастным.

Обливаясь потом, Джо очнулся в кошмаре — будто он с невероятным ускорением летит к Плутону. — Боже мой, это же все на самом деле!

Казалось, тяжесть стала еще мучительнее. Он пошевелил головой — бок пронзила острая боль. Он тяжело дышал, по лицу, заливая глаза, сбегал пот. Он хотел стереть его, но обнаружил, что рука не подчиняется, кончики пальцев ничего не чувствуют. Джо с трудом положил руки поперек тела и снова закрыл глаза, но и это не помогло. Уставившись на комбинированное табло времени ускорения, он попытался вспомнить, когда ему нужно принимать вахту. Долгие минуты спустя он понял, что со времени старта прошло шесть с половиной часов.

Лицо Клюгера в зеркале все еще скалилось под воздействием ускорения, но глаза были закрыты.

— Командир! — крикнул Джо. Клюгер не пошевелился.

Джо нащупал кнопку тревоги, но раздумал будить его: нужно же этой несчастной свинье немного поспать!

Но кто-то должен следить за кухней — значит, прочь туман из мозгов. На табло ускорения было точно три с половиной «же», приборы контроля сообщали о безупречной работе факела. Счетчик излучения показывал менее десяти процентов опасной дозы.

Комбинированное табло высвечивало время с момента старта, скорость и расстояние — все, что нужно в безвоздушном пространстве. Ниже три других шкалы показывали, как эти данные должны выглядеть в идеале — это было нужно для управления факелом. Он был зажжен менее семи часов назад, скорость подошла к двум миллионам миль в час, корабль пролетел свыше шести миллионов миль. Третий ряд указателей корректировал все данные относительно гравитационного поля Солнца, но Джо не смотрел на них: на орбите Земли притяжение солнца составляло всего одну двухтысячную «же», сущие пустяки, пусть компьютер учитывает это в своих расчетах. Джо быстро установил, что идеал и полученные данные совпадают.

Тем временем замолчала лунная станция. Он крутил верньер до тех пор, пока луч радара не нащупал Марс и тогда передал сигнал: «Где я». Он не стал ждать ответа — Марс был в семнадцати радио-минутах. Вместо этого он взялся за ориентацию по звездам. Звезды едва сдвинулись, курс не требовал коррекции.

Он продиктовал данные в бортжурнал и тут навалилась слабость. Ребра болели, каждый вдох вызывал боль в межреберье. Руки и ноги онемели — им не хватало крови. Он подвигался взад и вперед и это вконец ослабило его. Он замер и стал наблюдать за скоростью. Каждую секунду она увеличивалась на двадцать семь миль в секунду, а каждый час — более чем на полмиллиона миль в час. Джо впервые позавидовал пилотам ракет: чтобы достичь своей цели, им требовалась вечность, но летали они с комфортом.

Без факельных кораблей человек никогда бы не осмелился забраться дальше Марса. При прямом переходе массы в энергию даже фунт песка дает пятнадцать миллиардов лошадиных сил в час. Атомный ракетный корабль использует только часть процента, а новейший факельный — более восьмидесяти процентов. Камера факела была маленьким солнцем, рвущиеся из нее частицы почти достигали скорости света.

Эплби гордился тем, что был факел-пилотом, но только не теперь. Затылок чудовищно болел. Он хотел подтянуть колено, но не смог, ему стало дурно от чудовищной тяжести в желудке. Проклятье! Клюгер еще умудрялся спать! Как можно требовать от человека, чтобы он выдерживал такое? Прошло лишь восемь часов, а он чувствовал себя так, словно его пропустили через жернова. Можно ли выдержать такое девять дней кряду?

Позже — время стало чем-то неопределенным — он услышал, что кто-то зовет его.

— Джо! Джо!

Разве нельзя дать человеку спокойно умереть? Взгляд Эплби пополз вверх, нащупал зеркало, он постарался что-нибудь разобрать.

— Джо! Вы должны меня сменить. Я словно пьяный.

— Я уже сменил вас, командир.

— Когда?

Взгляд Джо пополз вверх, к хронометру и ему пришлось закрыть один глаз, чтобы прочесть цифры.

— Э… примерно шесть часов назад.

— Что? Сколько же сейчас времени?

Джо не ответил, угрюмо пожелав Клюгеру испариться.

— Я, должно быть, потерял сознание, — неуверенно сказал Клюгер. — Как дела? Может быть, вы ответите мне?

— Что? О, все в порядке — все по схеме номер одиннадцать. Командир, моя левая нога не вывихнута? Я ее не вижу.

— Отстаньте вы со своей ногой! Какие данные вы получили?

— Что за данные?

— Что за данные? Мы летим вместе, Джо! Вы на службе!

«Он прав, — мрачно подумал Джо. — А я должен закрыть глаза и не обращать на него внимания».

Клюгер повторил:

— Данные, Джо!

— А? Черт побери, прочтите же их в бортовом журнале, если вам так интересно! — он ожидал взрыва в ответ, но ничего не произошло. Когда Джо очнулся в следующий раз, Клюгер лежал с закрытыми глазами. Джо осторожно потянул из мундштука и одна капля попала ему в дыхательное горло. Приступ кашля отозвался болью во всем теле и настолько ослабил его, что пришлось снова отдыхать.

Собравшись с силами, Джо проверил приборы. Двенадцать часов и… нет, минутку! Сутки и двенадцать часов! Невероятно, но скорость превысила десять миллионов миль в час, до Земли теперь было свыше девятнадцати миллионов миль; они проскочили орбиту Марса.

— Командир! Эй! Лейтенант Клюгер!

Лицо Клюгера застыло оскаленной маской. Глухая паника охватила Джо, когда до него дошел смысл ситуации. Звезды показывали. что корабль разбалансирован. Либо он стабилизируется сам по себе, либо скорректировать курс должен был Клюгер. А может, он сам должен был сделать это? Джо решил прослушать бортовой журнал, он пошарил среди кнопок и нашел ту, что пускала магнитофонную ленту.

Джо бездумно перемотал ленту к самому началу и прослушал все записи, незаписанные места прокручивались с большой скоростью, записанные — медленнее. Он услышал только собственное сообщение о первом контроле, потом узнал, что со станции Фобос около Марса передали пожелание счастливого пути, а потом пошутили:

— Где огонь?

Да, несколько часов назад Клюгер корректировал баланс. Лента перемоталась, пошла медленнее. Клюгер наговорил сообщение сумбурно и бессвязно.

— Джо! Джо!

— Ох, заткнись! — услышал Джо собственный ответ. Сам он ничего об этом не помнил.

Нужно было что-то сделать, но он чувствовал себя слишком измотанным, чтобы еще и думать о чем-то. Все тело болело, кроме ног — их он больше не чувствовал. Джо закрыл глаза и попытался ни о чем не думать, а когда очнулся, со времени старта прошло уже три дня. Он снова закрыл глаза, по щекам покатились слезы.

Звонок дребезжал, не смолкая ни на секунду. Джо с усилием понял, что это общая тревога, но его ничего не интересовало, кроме одного — когда же это прекратится. Пальцы онемели, но он нашел выключатель и только собрался отдохнуть, как услышал окрик Клюгера:

— Джо!

— А?

— Джо, не засыпай больше, или я снова включу тревогу. Ты меня слышишь?

— Да.

— Джо, я должен с тобой поговорить. Я больше не выдержу.

— Чего ты больше не выдержишь? — у, дерьмо, врубить тревогу — на это его хватило!

— Я умираю, Джо. Я ослеп, ничего не вижу. В глазах полно крови. Джо, я должен сбросить ускорение. Я должен…

— Ну, а я разве против? — раздраженно ответил Джо.

— Разве ты не понимаешь, Джо? Ты должен прикрыть меня. Я один не могу… Мы должны оба диктовать в бортжурнал, тогда никто не придерется.

— Что говорить в бортжурнал?

— Проклятье, Джо, слушай внимательней. Я не могу долго говорить. Ты должен сказать, что напряжение стало невыносимым и что ты решил сбросить ускорение, а потом я отдам приказ и все будет в порядке, — Эплби с трудом разобрал его мучительный шепот.

Он не мог понять, что Клюгер хочет от него, не мог вспомнить, зачем Клюгеру понадобилось это чудовищное ускорение.

— Быстрее, Джо!

Но этого Джо уже не слышал. Нужно было просыпаться, прислушиваться — а, пусть все катится к дьяволу!

— Да засните же вы, наконец!

Джо задремал, но сигнал тревоги снова вырвал его из сна. На этот раз он быстро вспомнил, где расположен выключатель. Клюгер снова включил тревогу, Джо выключил. Клюгер сдался и Джо потерял сознание.

Очнулся Джо в невесомости. Невольно наслаждаясь легкостью во всем теле, он вспомнил, что летит в «Саламандре», летит к Плутону. Разве они уже долетели? Нет, табло показывало четыре дня и еще пару часов. Может, оборвалась лента курсового компьютера? Или перегорел автомат? И тут он вспомнил о своем последнем пробуждении.

Клюгер отключил факел. С лица командира исчезла напряженная гримаса, черты его стали вялыми, оно казалось совсем старым.

— Командир! Командир Клюгер! — крикнул Джо. Веки Клюгера затрепетали, губы шевельнулись, но Эплби ничего не услышал.

— Командир! Вы меня слышите?

— Я должен был это сделать, — прошептал Клюгер. — Я спас нас обоих. Ты сможешь повернуть корабль, Джо? — глаза его были открыты, но, кажется, ничего не видели.

— Командир, вы меня слышите? Я должен снова включить факел.

— Что? Нет, Джо, нет!

— Я должен.

— Нет, Джо, это приказ!

Эплби взглянул на него, потом ударил в челюсть. Голова Клюгера бессильно мотнулась взад и вперед. Джо вытянулся между бассейнами, нашел позиционный переключатель и переставил его из положения «пилот и второй пилот» в положение «второй пилот». Теперь приборы Клюгера были мертвы. Он посмотрел на командира — его голова теперь бессильно лежала на воротнике — и забрался в свой бассейн. Он откинул голову на место и нащупал кнопку, которая включала курсовую ленту компьютера. Полет обязательно нужно было завершить, но он не мог вспомнить, почему. Джо нажал кнопку и тяжесть навалилась снова.

Очнулся он от приступа тошноты. Шла секунда за секундой, он задыхался. Когда приступ миновал, Джо посмотрел на приборы. «Саламандра» только что сделала сальто, сменив ускорение на торможение. Они прошли половину пути, приблизительно восемнадцать миллиардов миль. Скорость превышала три миллиарда миль в час, теперь они начали ее гасить. Джо решил, что об этом нужно сообщить командиру. О стычке он совсем не помнил.

— Эй, командир!

— Клюгер не шевельнулся. Джо снова позвал его, потом нажал кнопку тревоги. Но звонок разбудил не Клюгера, а воспоминания Джо. Он ужаснулся и отогнал их. Стыд, раскаяние и паника поднялись над физической немощью — он вспомнил все. Джо знал, что должен отметить конфликт в бортовом журнале, но не мог сообразить, что нужно сказать. Он сдался и попытался отдохнуть.

Он проснулся. Что-то точило подсознание… Он должен был что-то сделать для командира… это было как-то связано с автоматическим грузовым кораблем…

Да, точно! Если автоматический факельник достиг Плутона, они могут покончить с этим. Посмотрим — со времени старта прошло свыше пяти дней. И если автоматический факельник вообще добрался туда, тогда…

Он перемотал ленту назад и прослушал сообщение: «Станция Земля — «Саламандре»: нам ужасно неприятно это сообщать, но факельник — автомат не вышел на рандеву. Мы полагаемся только на вас. Беррио». Слезы разочарования, влекомые тройной тяжестью, заструились по его щекам.

На восьмой день Джо понял, что Клюгер мертв. Не из-за запаха — он не смог бы отличить его от запаха собственного тела. И даже не из-за того, что с момента второго старта командир не шевелился — чувство времени у Джо притупилось, он бы просто не осознал этого. Однажды ему почудилось, что Клюгер вскрикнул, вздрогнул и приподнялся.

— Поспеши, Джо! — но тяжесть примяла его. Это видение было так отчетливо, что Эплби, очнувшись, хотел ответить. Потом взглянул на Клюгера в зеркало. Лицо командира выглядело как обычно, но Джо с ужасом осознал, что Клюгер мертв. Все же он попытался разбудить его сигналом тревоги, но в конце — концов сдался; пальцы онемели, он не чувствовал тела ниже пояса. Джо спросил себя, не мертв ли и он сам, надеясь, что так оно и есть, потом соскользнул в привычную летаргию. Он не пришел в сознание даже после того, как через девять с лишним дней автопилот убавил факел. Очнулся он в невесомости посреди кабины, — должно быть, как-то выплыл из бассейна. Джо чувствовал блаженную расслабленность и сильный голод.

Окружающие предметы прояснили связь событий. Он спустился в бассейн, проверил приборы. Уже два часа в свободном полете! План предусматривал, что подход к станции нужно будет рассчитать, скорректировать курс в начале свободного полета, а уж потом передать компьютеру. Прошло уже два часа, а он еще ничего не сделал!

Джо скользнул между бассейном и консолью приборов, обнаружил при этом, что одна нога парализована. Плевать — ни в бассейне, ни в свободном полете она не пригодится. Руки действовали, хотя и не особенно хорошо. Джо вздрогнул, увидев труп Клюгера, но быстро пришел в себя и принялся за работу. Он не имел никакого представления, где находится корабль. Плутон мог оказаться в миллионах миль, а мог быть и прямо перед носом. Может, их уже обнаружили и передали полетные данные для подхода? Джо решил прослушать бортовой журнал.

«Прозерпина» — «Саламандре»: слава богу, вы добрались. Передаем программу для торможения…» — он прослушал данные по времени, направлению и скорости, потом повторные данные. И еще сообщение:

«Передаем уточненные данные. «Саламандра», поторопитесь!» И, наконец, пару минут назад было еще одно: «Саламандра», почему медлите с подходом? Может быть, нам рассчитать баллистику?»

Дикость идеи, что кто-то другой, кроме факел-пилота, может рассчитать баллистику подхода, до него не дошла. Он попытался работать быстрее, но руки плохо слушались. Он вводил неправильные данные и был вынужден их пересчитывать. Через полчаса до него дошло, что в этом виноваты не только пальцы. В баллистических расчетах он разбирался не хуже, чем во флирте с девушками, но сейчас в мозгу все перепуталось. Он не мог вычислять.

«Саламандра» — «Прозерпине»: пожалуйста, дайте баллистические расчеты для выхода на орбиту вокруг Плутона».

Ответ пришел быстро, он понял, что они не сомневались в его согласии. С тяжеловесной тщательностью он оторвал ленту и скормил ее компьютеру. Потом увидел, какое ускорение они должны развить… четыре и три сотых «же». Четыре «же»…

А он-то рассчитывал на нормальный полет. Так бы и было, если бы не пропущенные часы. Но так случилось и это было уже слишком. Он выругался про себя и, улегшись, устроив поудобнее воротник, нажал кнопку, передающую управление на автопилот. У него была в запасе пара минут, он провел их, что-то бормоча про себя. Черт побери, они могли бы рассчитать ему лучшую баллистику. Он сам должен был рассчитать ее! Но они все время торопили его. Добрый старый Джо, ты снова куль с песком! Этот чертов Клюгер ухмыляется как дурак, сбагрив ему всю работу — если бы только он не был до такой степени мертв…

Навалилось ускорение и Джо потерял сознание.

Когда корабль подошел к точке рандеву, с него сняли мертвеца, полумертвеца, а в грузовом отсеке нашли бак с кровью.

Корабль обеспечения доставил новых пилотов для «Саламандры» и забрал домой Эплби. Он не выходил из госпитального отсека, пока его не отправили лечиться на Луну. Там его навестили Беррио и врач станции. Коммодор весело сообщил Джо, что он хорошо, дьявольски хорошо справился с заданием.

Когда все было сказано, врач помог Джо подняться.

— Эй, коммодор! — вдруг сказал Эплби.

— Да, сынок?

— Э-э… есть еще одно, чего я никак не пойму, э-э… да, не пойму: э-э… вот что: почему мне нужно лечиться в геронтологической клинике Луна-Сити? Это же, э-э… для старичков, да? Так я всегда думал — я правильно понимаю, коммодор?

— Я уже говорил вам, Джо, — вмешался врач, — что здесь дают самую лучшую физиотерапию. Для вас мы получили особое разрешение.

— Правда, коммодор? — Джо казался озадаченным. — Разве не смешно, что я буду лежать в лечебнице для престарелых?

— Все в полном порядке, сынок.

— Хорошо, коммодор, — слабо усмехнулся Джо. — Если вы так говорите… — Они пошли к двери.

— Доктор, задержитесь на минуточку. Ординарец, помогите господину Эплби.

— Джо, вы сможете двигаться?

— О, конечно, конечно, коммодор. Моей ноге уже много лучше. Вы же сами видите, — он оперся на ординарца и они медленно вышли.

— Доктор, — спросил Беррио, — давайте открытым текстом. Джо выздоровеет?

— Нет, коммодор.

— Поправится ли он, по крайней мере?

— Может быть, немного. Небольшое лунное притяжение поможет активировать силы, заложенные в природе человека.

— Умственные способности восстановятся?

Доктор помялся.

— Значит так, коммодор: большое ускорение — это ускорение процессов старения. Ткани рвутся, тонкие сосуды лопаются, а сердце выполняет практически непосильную работу. Начинается распад нервной ткани, потому что мозг получает недостаточно кислорода.

Коммодор треснул кулаком по столу. Врач тихо сказал:

— Не усложняйте все это еще больше, коммодор.

— Проклятье, доктор! Вспомните, каким он был раньше! Почти ребенок и такой жизнелюб, а теперь? Старик!

— Попробуйте посмотреть на это под другим углом, — сказал врач. — Вы потеряли одного человека, а спасли двести семьдесят.

— «Потерял одного человека?» Если вы говорите о Клюгере, то он посмертно получит медаль, а его жена — пенсию. Большего мы не в силах сделать. Только я думал не о Клюгере.

— Я тоже, — ответил врач.

АКВАРИУМ С ЗОЛОТЫМИ РЫБКАМИ

Над горизонтом неподвижно висело облако, которое словно шапкой накрывало невиданных размеров водяные колонны, известные как Гавайские Столбы.

Капитан Блейк опустил бинокль.

— Они там, джентльмены.

Кроме вахтенной команды, на мостике гидрографического корабля «Махан» военно-морского флота США находились двое штатских. К ним и были обращены слова капитана. Один из них, постарше и поменьше ростом, пристально смотрел в подзорную трубу, взятую им на время у рулевого.

— Нет, не вижу, — пожаловался он.

— Попробуйте разглядеть в бинокль, — предложил Блейк, потом повернулся к вахтенному офицеру и добавил: — Будьте добры, поставьте людей к дальномеру переднего обзора, мистер Мотт.

Лейтенант Мотт кинул взгляд на помощника боцмана, следившего издали за их разговором, и поднял вверх большой палец.

Старшина шагнул к микрофону, пропела боцманская дудка, и металлический голос громкоговорителя разнесся по кораблю.

— Кома-а-а-нду к дальномеру один! Готовьсь!

— Так лучше видно? — спросил капитан.

— Думаю, теперь я вижу их, — ответил Джекобсон Грейвз. — Две темные вертикальные полосы, идущие из облака к горизонту.

— Это они.

Второй штатский, Билл Айзенберг, взял подзорную трубу, которую Грейвз сменил на бинокль.

— Я тоже их вижу, — заявил он. — С трубой все в порядке, док. Но я ожидал, что они значительно больше.

— Они все еще скрыты за горизонтом, — объяснил Блейк. — То, что вы видите, — лишь верхняя их часть. Высота их около одиннадцати тысяч футов от поверхности воды до облака. Если только ничего не изменилось.

Грейвз быстро взглянул на него.

— А почему вы сделали эту оговорку? Они что, уже менялись?

Капитан Блейк пожал плечами.

— Конечно. Их ведь там вообще не должно быть. Четыре месяца назад они просто не существовали. Откуда мне знать, что с ними произойдет сегодня или завтра?

Грейвз кивнул.

— Я понимаю вас. А можем мы оценить их высоту на расстоянии?

— Посмотрим, — Блейк заглянул в рубку. — Арчи, есть показания?

— Минутку, капитан, — штурман приблизил лицо к переговорной трубе и крикнул: — Дальномер! Приглушенный голос ответил:

— Дальномер один — за пределом чувствительности.

— Расстояние больше двадцати миль, — ободряюще сказал Грейвзу Блейк. Придется подождать, доктор.

Пробило три склянки; капитан покинул мостик, оставив распоряжение известить его, как только корабль достигнет критического расстояния в три мили до Столбов. Грейвз с Айзенбергом неохотно спустились вниз вслед за ним. Нужно было еще успеть переодеться к обеду.

Капитан Блейк был человеком со старомодными манерами. Он никогда не позволял заводить разговоры на профессиональные темы до тех пор, пока обед не переходил в заключительную стадию — с кофе и сигарами.

— Ну, джентльмены, — сказал он, закуривая, — какие будут предложения?

— Разве вам ничего не сообщили из вашего министерства?! — спросил Грейвз, коротко взглянув на него.

— Почти ничего. Я получил приказ предоставить корабль и команду в ваше распоряжение для проведения исследований, связанных с Гавайскими Столбами. Да еще — депешу два дня назад, в которой сообщалось, что вас нужно принять на борт сегодня утром. Без всяких подробностей.

Грейвз неуверенно посмотрел на Айзенберга, потом перевел взгляд на капитана, прочистил горло и сказал:

— Э-э, мы предлагаем, капитан, подняться по Столбу Канака и спуститься по Уахини.

Блейк резко вскинул на него глаза, начал что-то говорить, передумал и начал говорить снова:

— Доктор, я надеюсь, вы извините меня. Не хочу быть грубым, но то, что вы предлагаете, — полнейшее безумие. Весьма своеобразный способ совершить самоубийство.

— Это, возможно, немного опасно…

— Х-м-м!

— …но у нас есть способ сделать это. Если, конечно, верно наше предположение, что вода, поднимаясь вверх, формирует столб Канака, а на обратном пути — столб Уахини.

И Грейвз изложил суть способа.

У них с Айзенбергом за плечами двадцатипятилетний опыт погружений в батисфере: у Айзенберга — восемь, а у него, Трейвза, — семнадцать. С ними вместе на борт «Махана» прибыла улучшенная модель батисферы, которая сейчас находится на корме, упакованная в ящик. Снаружи это обычная батисфера без якорного устройства, а изнутри она больше похожа на одно из тех сложных сооружений, в которых любители острых ощущений проделывают зрелищный, но бессмысленный трюк — спуск с Ниагарского водопада.

Батисфера могла нести 48-часовой запас воздуха; запас воды и концентрированной пищи, рассчитанный на такой же срок; необходимые средства гигиены.

Но самая главная особенность батисферы заключалась в наличии противоударного механизма, «спасательного жилета», который с помощью стальных пружин и сетки из гидеонова шнура позволял тому, кто находился внутри батисферы, висеть, не касаясь стен. «Жилет» надежно защищал при огромных ударных нагрузках. Батисферу можно было выстрелить из пушки, сбросить с горы — человек все равно выжил бы, избежав переломов и повреждений внутренних органов.

Блейк ткнул пальцем в рисунок, которым Грейвз иллюстрировал свое описание.

— Вы действительно намереваетесь подняться по Столбам в этой штуковине?

Айзенберг ответил:

— Не он, капитан. Я.

Грейвз покраснел.

— Ах вы, чертов карьерист…

— …с помощью вашей команды, — добавил Айзенберг. — Видите ли, капитан, Грейвзу не занимать храбрости, но у него неважное сердце, слабые сосуды и больные уши от частого пребывания под водой. Поэтому институт направил меня присматривать за ним.

— Но послушайте, Билл, — запротестовал Грейвз. — Не будьте занудой. Я старый человек, такого шанса мне никогда больше не представится.

— Ничего не выйдет, — отрезал Айзенберг. — Капитан, я должен поставить вас в известность, что Институт передал право владения аппаратом мне, чтобы эта «старая боевая лошадка» не натворила глупостей.

— Дело ваше, — раздраженно ответил Блейк. — Мне приказано обеспечить исследования, проводимые доктором Грейвзом. Итак, один из вас желает совершить самоубийство в этом стальном гробу. Как вы намерены добираться до Столба Канака?

— Это ваша работа, капитан. Вы доставите батисферу к подножию колонны с восходящим водным потоком и поднимете аппарат на борт, когда он опустится вниз по другой колонне.

Блейк сжал губы и медленно покачал головой.

— Я не могу этого сделать.

— Но почему?

— Я не стану подводить корабль к Столбам ближе, чем на три мили. «Махан» крепкое судно, но он не рассчитан на движение с большой скоростью. Мы можем делать не более двенадцати узлов. В некоторых местах трехмильной зоны скорость течения превышает это значение. Я абсолютно не горю желанием узнать, что это за места, потеряв свой корабль. За последнее время в этом районе пропало невероятное количество рыболовных судов. Не хочу, чтобы «Махан» пополнил их список.

— Вы полагаете, что они были затянуты в колонну?

— Да.

— Но послушайте, капитан, — предложил Билл Айзенберг. — Вам не придется вести туда корабль. Можно запустить батисферу с катера.

Блейк покачал головой.

— Об этом не может быть и речи, — мрачно сказал он. — Даже если бы корабельные шлюпки и были приспособлены для этого, я никогда не соглашусь подвергнуть риску членов своей команды. Мы все же не на войне.

— Может быть, и нет, — тихо сказал Грейвз.

— Что вы имеете в виду?

Айзенберг усмехнулся.

— У дока есть романтическая идея, что все таинственные события, происшедшие в последнее время, составляют единое целое и вызваны к жизни одной зловещей силой. Все — от Столбов до шаров Лагранжа.

— Шаровые молнии Лагранжа? Но какое отношение они имеют к делу? Это же просто статическое электричество, тепловая молния. Я сам их видел.

Оба ученых с интересом посмотрели на него, забыв про свои разногласия.

— В самом деле? Где? Когда?

— В прошлом году, в марте, на площадке для гольфа в Хило. Я был…

— Это тот случай, связанный с исчезновением!

— Верно. Но дайте мне рассказать. Я стоял на песке у тринадцатой лунки и случайно взглянул вверх…

Был ясный теплый денек. Никаких туч, барометр показывал нормальное давление, дул легкий бриз. Ничто не предвещало необычных атмосферных явлений — не было ни повышенной солнечной активности, ни радиопомех. Внезапно в небе появилось с полдюжины гигантских шаров — шаровых молний невиданных размеров. Они пересекли площадку для гольфа, выстроившись цепью, как идущие в атаку солдаты. Некоторые наблюдатели говорили потом, что между ними были математически точные интервалы. Впрочем, не все с ними соглашались. Одна из игравших — женщина, туристка с материка — закричала и бросилась бежать. Ближайший к ней шар, нарушив линию построения, покачиваясь, двинулся за ней. Неизвестно, коснулся он женщины или нет. Блейк не разглядел. Но когда шар прошел мимо, женщина лежала на траве без признаков жизни.

Местный врач, известный бонвиван, настаивал, что он обнаружил в организме умершей следы коагуляции и электролиза, но жюри, рассматривавшее это дело, предпочло последовать совету коронера и вынести вердикт, что смерть была вызвана сердечным приступом. Решение было горячо одобрено местной торговой палатой и туристским бюро.

Человек, который исчез, не пытался бежать. Судьба сама нашла его. Это был подносчик мячей для гольфа, парень смешанного японско-португальско-канадского происхождения. Родственников его так и не удалось разыскать. Благодаря этому факту имя его могло вообще не попасть в сводки новостей, если бы не один дотошный газетчик.

— Он стоял на площадке не более чем в двадцати пяти ярдах от меня, рассказывал Блейк, — когда шары приблизились к нам. Два из них прошли слева и справа от меня. Я почувствовал зуд на коже, волосы встали дыбом. Запахло озоном. Я стоял неподвижно…

— Это спасло вас, — заметил Грейвз.

— Чепуха, — сказал Айзенберг. — Его спасло то, что он стоял на сухом песке.

— Билл, не говорите ерунды, — устало возразил Грейвз. — Эти шары действуют, как разумные существа.

Блейк прервал рассказ.

— Почему вы так думаете, доктор?

— Неважно, потом объясню. Продолжайте.

— М-м-м. Шары прошли рядом со мной. Тот парень стоял прямо на пути одного из них. Думаю, он не заметил опасности, потому что находился к ним спиной. Шар подплыл к нему, обволок, — и парень исчез.

Грейвз кивнул.

— Ваш рассказ совпадает с отчетами, которые читал. Но почему ваше имя не упоминалось в списке очевидцев?

— Я предпочел остаться в тени, — коротко ответил Блейк. — Не люблю репортеров.

— Гм-м. Скажите, вы можете что-нибудь добавить опубликованным сообщениям? Может быть, там были ошибки?

— Насколько я помню, ошибок не было. А в отчетах упоминалась сумка с клюшками, которая была у парня?

— По-моему, нет.

— Ее нашли на берегу в шести милях от места исчезновения.

Айзенберг оживился.

— Это новость, — сказал он. — Скажите мне, можно ли предположить, с какой высоты они упали? Хотя бы по степени повреждений.

Блейк покачал головой.

— На песке не осталось никаких следов. Клюшки без единой царапины, но холодные как лед.

Грейвз ожидал продолжения рассказа, но, увидев что капитан не собирается продолжать, спросил:

— И что вы обо всем этом думаете?

— Я? Ничего.

— А как вы это можете объяснить?

— Никак. Неизвестное науке электрическое явление. У меня есть одна догадка — очень грубая гипотеза. Шар представляет собой статическое поле высокого напряжения. Оно накрыло парня, поджарило, как на электрическом стуле, и зашвырнуло невесть куда, словно мячик. А когда заряд рассеялся, парень упал в море.

— Вы так считаете? Но описан аналогичный случай в Канзасе, а это довольно далеко от моря.

— Тело, возможно, просто не смогли найти.

— Их никогда не находят. Но даже если вы правы, как объяснить, что клюшки так аккуратно были спущены вниз? И почему они были холодными?

— Черт возьми, я не знаю! Я не теоретик. Я морской инженер по профессии и эмпирик по характеру. Может, вы мне объясните?

— Хорошо. Но вы должны учитывать, что мои гипотезы очень приблизительны и являются лишь базой для дальнейшего исследования. Во всех феноменах я вижу свидетельства вмешательства разума. Это и Столбы, и гигантские шаровые молнии, и другие непонятные явления, включая случай, происшедший к югу от Боулдера, штат Колорадо, когда сама по себе вдруг стала плоской вершина горы. — Он пожал плечами. — Назовем это разумное начало икс-фактором. Его поисками я как раз и занимаюсь.

Айзенберг изобразил на лице сочувствие.

— Бедного старого дока прорвало, наконец, — вздохнул он.

Никто не обратил внимания на его остроту.

— Но вы же ихтиолог по специальности, да? — спросил Блейк.

— Да.

— А почему вы начали заниматься этими вопросами?

— Не знаю, наверное из любопытства. Мой юный невежливый друг, например, считает, что все ихтиологи ужасно любопытны…

Блейк повернулся к Айзенбергу.

— Вы разве не ихтиолог?

— Черт возьми, конечно, нет! Я океанограф. Занимаюсь экологией.

— Он уходит от ответа, — заметил Грейвз. — Расскажите капитану Блейку про Клео и Пата.

Айзенберг покраснел.

— Они ужасно милые создания, — сказал он смущенно.

У Блейка был озадаченный вид. Грейвз объяснил:

— Он смеется надо мной, но его тайной страстью являются две золотые рыбки. Золотые рыбки! Они сейчас плавают в раковине у него в каюте.

— Научный интерес? — невозмутимо спросил Блейк.

— О, нет. Просто он считает, что они ему преданы.

— Они очень милые, — настаивал Айзенберг. — Не лают, не кусаются, не царапаются, не переворачивают все вверх дном. А Клео вообще ведет себя как разумное существо.

Несмотря на первоначальное сопротивление, Блейк принял живейшее участие в поиске возможностей проведения предложенного эксперимента так, чтобы не подвергать риску команду или корабль. Он любил этот корабль, любил своих людей. Блейк хорошо понимал присущую им безоглядную смелость, которую они удивительным образом сочетали с крайней осторожностью, как и он сам. Они были профессионалами в высоком смысле этого слова. Материальные стимулы не имели для них первостепенного значения.

Для проверки снаряжения Блейк предложил ученым помощь опытного мичмана-водолаза и его команды.

— А знаете, — сказал он, — я склоняюсь к мысли, что ваша батисфера способна совершить круговое путешествие — если, конечно, исходить из предположения, что то, что поднимается по одному столбу, опускается по другому. Вы знаете историю «Ви-Джей-14»?

— Это гидросамолет, который исчез в самом начале исследований?

— Да, — Блейк поманил юнгу. — Пусть мой секретарь принесет папку с материалами о «Ви-Джей-14», — приказал он.

Первые попытки провести воздушную разведку странного неподвижного облака и колоссальных водяных столбов были предприняты вскоре после их появления. Однако узнать удалось очень мало. Самолет проникал в облако, и у него тут же отказывали двигатели. Как только он вылетал наружу, целый и невредимый, двигатели начинали работать. Снова в облако — двигатели глохли. Верхняя граница облака находилась на высоте, превышающей возможности любого из самолетов.

— «Ви-Джей-14», — рассказывал Блейк, время от времени заглядывая в принесенную ему папку, — проводил воздушную разведку Столбов 12 мая в сопровождении корабля «Пеликан» военно-морских сил США. Кроме пилота и радиста, на борту находились кинооператор и специалист по атмосферным явлениям. М-м-м… К делу относятся только две последних записи. «Меняем курс. Летим между Столбами. 14» и «9.13. Самолет теряет управление. 14». Наблюдение с «Пеликана» показало, что самолет сделал полтора восходящих витка по спирали вокруг Столба Канака, потом его затянуло внутрь колонны. Падения самолета зафиксировано не было. Пилот, лейтенант… м-м-м… да, лейтенант Маттсом, был посмертно признан невиновным следственной комиссией. Да, вот еще одна запись, которая может вас заинтересовать. Выдержка из судового журнала «Пеликана»: «17.09. Подобрали обломки крушения, которые были опознаны как части «Ви-Джей-14». Детальное описание смотри в приложении». Приложение мы смотреть не будем. Скажу только, что обломки были обнаружены в четырех милях от основания Уахини со стороны, противоположной Столбу Канака. Вывод очевиден: ваша схема может сработать. Но это не значит, что вам удастся уцелеть.

— Я попытаюсь, — заявил Айзенберг.

— М-м-м, да, конечно. Но я хотел бы предложить вам отправить сначала «мертвый груз», скажем, ящик яиц, упакованный в бочку.

Раздался звонок с мостика,

— Да? — сказал капитан Блейк, в переговорную трубу, расположенную у него над головой.

— Восемь часов, капитан. Габаритные огни включены, огонь на камбузе погашен, все по местам.

— Спасибо, сэр, — Блейк поднялся. — Мы обсудим детали утром.

Пятидесятифутовый катер монотонно покачивался за кормой «Махана», соединенный с корпусом корабля девятидюймовым канатом из кокосового волокна. По канату была проложена телефонная линия, закрепленная на нем через промежутки длиной в морскую сажень. На кормовом настиле катера сидел сигнальщик в наушниках, подключенных к линии связи. На банке рядом с ним лежали пара сигнальных флажков и подзорная труба. Рабочая блуза сигнальщика задралась вверх, из-под нее виднелась кричащая обложка приключенческого журнала «Динамик Тейлз», тайком пронесенного им на катер, чтобы не скучать.

На борту уже находились рулевой, моторист и командир катера, а также Грейвз с Айзенбергом. В передней части катера располагались бочонок с водой, две канистры с бензином емкостью по пятьдесят галлонов и большая бочка. В бочке был не только аккуратно упакованный ящик с яйцами, но еще и дымовые шашки, которые должны были сработать через восемь, девять и десять часов. Взрыватели управлялись по радио с корабля; электрическая цепь устройства замыкалась под действием обычной морской воды. Торпедист, руководивший подготовкой, надеялся, что хоть один из сигналов будет замечен, и тогда они смогут установить местонахождение бочки, а это, в свою очередь, поможет оснастить батисферу более надежным средством обнаружения.

Командир катера сообщил на мостик о готовности. Из мегафона послышалась команда: «Трави понемногу!» Катер медленно двинулся в направлении Столба Канака, находящегося в трех милях от корабля.

Столб, до которого оставалась целая миля, мрачной громадой вставал перед ними. Казалось, его вершина, уходящая в облако, висит прямо у них над головами, грозя рухнуть в любой момент. Колонна в пятьсот футов толщиной поблескивала темным пурпуром, больше похожая на сооружение из полированной стали, чем на массу воды.

— Попытайтесь еще раз завести двигатель, рулевой.

— Есть, сэр!

Двигатель кашлянул, прибавил обороты, моторист осторожно выжал педаль сцепления, и катер рванулся вперед, натянув буксирный канат.

— Ослабьте натяжение, сэр.

— Выключить двигатель, — командир катера повернулся к пассажирам. — Что случилось, мистер Айзенберг? Боитесь?

— Да нет же, черт возьми. Морская болезнь. Ненавижу эти маленькие лодки.

— Плохо дело. Вряд ли нам удастся раздобыть рассол там, куда мы направляемся.

— Спасибо. Рассол мне все равно не помогает. Не беспокойтесь, я потерплю.

Офицер пожал плечами, отвернулся и скользнул взглядом по колонне, уходящей в небо на головокружительную высоту. Он присвистнул, как делал каждый раз, глядя на Гавайские Столбы. Айзенбергу, измученному приступами тошноты, этот свист уже начал казаться вполне достаточной причиной для убийства.

— Н-да! Вы действительно собираетесь подняться вверх по этой штуковине, мистер Айзенберг?

— Собираюсь?

Офицер, пораженный тоном его ответа, натянуто усмехнулся и сказал:

— Я думаю, вас ждет там нечто похуже морской болезни.

Никто не поддержал этот разговор. Грейвз, зная темперамент своего друга, постарался сменить тему.

— Запускайте двигатель, рулевой.

Старшина выполнил распоряжение и доложил:

— Стартер не работает, сэр.

— Помогите мотористу разобраться с маховиком. Я возьму румпель.

Двое мужчин крутили рукоятку, но двигатель не заводился. Прозвучала команда заправить его. Никаких результатов.

Командир катера бросил бесполезный румпель и спрыгнул в моторный отсек, чтобы помочь, завести мотор, бросив через плечо приказ сигнальщику известить корабль.

— «Катер три» вызывает мостик, «Катер три» вызывает мостик. Мостик — прием! Проверка связи… проверка связи.

Сигнальщик снял наушники.

— Телефон молчит, сэр.

— Передайте флажками. Пусть возьмут нас на буксир!

Офицер вытер с лица пот, выпрямился и с беспокойством посмотрел на волны, плещущиеся о борт судна.

Грейвз коснулся его руки.

— А как быть с бочкой?

— Бросьте ее за борт, если вам нужно. Я занят. Сигнальщик, удалось ли связаться с кораблем?

— Я пытаюсь, сэр.

— Пошли, Билл, — сказал Грейвз Айзенбергу. Они начали пробираться в носовую часть катера мимо двигателя и трех человек, возившихся с маховиком. Грейвз освободил бочку от удерживавших ее веревок, и они с Айзенбергом попытались подвести рычаг под неудобный груз. Бочка вместе с ее легким содержимым весила не более двухсот фунтов, но справиться с ней было трудно, тем более что палуба под ногами ходила ходуном.

Наконец они ухитрились перевалить бочку через борт. Айзенберг при этом придавил палец, а Грейвз сильно ушиб голень. Бочка с тяжелым всплеском упала в воду, обдав их солеными брызгами, и, покачиваясь, поплыла за корму, уносимая быстрым течением в направлении Столба Канака.

— Есть связь с кораблем, сэр!

— Хорошо. Передайте им, чтобы взяли нас на буксир — только осторожно.

Командир катера быстро вылез из моторного отсека и бросился проверять надежность крепления каната, связывавшего их с кораблем. Грейвз положил руку ему на плечо.

— А нельзя нам пока остаться здесь, чтобы увидеть, как бочка входит в колонну?

— Нет! Сейчас вам лучше думать не о бочке, а помолиться, чтобы выдержало крепление. Иначе нас самих туда затянет. Сигнальщик, на корабле подтвердили принятие сигнала?

— Только что, сэр.

— А почему вы использовали канат из кокосового волокна, мистер Паркер? спросил Айзенберг, забыв от волнения про морскую болезнь. — Я бы предпочел стальной трос или старую добрую манильскую пеньку.

— Потому, что кокосовое волокно плавает, а любое другое — нет, раздраженно ответил офицер. — Канат длиной в две мили утащил бы нас на дно. Сигнальщик! Передайте, чтобы ослабили натяжение. Мы черпаем воду.

— Есть, сэр!

Бочке понадобилось менее четырех минут, чтобы достичь подножия колонны. Грейвз наблюдал за ней в подзорную трубу, которую одолжил у сигнальщика. Командир катера недовольно посмотрел на него.

Несколько минут спустя, когда катер удалился примерно на пятьсот ярдов от места, где была сброшена бочка, внезапно ожил телефон. Тут же была сделана попытка завести двигатель, и он взревел, готовый к работе.

На обратном пути к кораблю катер шел с малой скоростью, маневрируя, чтобы провисший канат не захлестнул винт.

Одна из дымовых шашек сработала. В двух милях к югу от Столба Уахини появилось облачко дыма — через восемь часов после того, как бочка достигла колонны Столба Канака.

Билл Айзенберг сидел в седле тренажера, предназначенного для профилактики кессонной болезни. Полчаса напряженной работы для усиления циркуляции крови с одновременным вдыханием смеси кислорода и гелия. Этого времени было достаточно, чтобы азот, растворенный в крови, почти полностью заменился гелием. Тренажер был сделан из старого велосипеда, установленного на стационарную платформу.

Блейк посмотрел на него.

— Зачем вы тащили тренажер с собой? У нас на борту есть свой, значительно лучше этого. Водолазы теперь обязательно пользуются тренажером перед погружением.

— Мы не знали, — ответил Грейвз. — Во всяком случае, этот нас вполне устраивает. Все готово, Билл?

— Думаю, да. — Айзенберг посмотрел через плечо туда, где лежал стальной корпус батисферы. Батисфера была распакована, проверена и снабжена всем необходимым, готовая к погружению в воду с помощью бортового крана. — У вас есть герметик для швов?

— Конечно. «Железная Дева» в полном порядке. Мы с торпедистом задраим люк, как только вы влезете внутрь. Вот ваша маска.

Айзенберг взял дыхательную маску, начал застегивать ремень и остановился. Грейвз поймал на себе его взгляд.

— В чем дело, сынок?

— Док, э-э…

— Да?

— Вы позаботитесь о Клео и Пате?

— Да, конечно. Но им ничего не понадобится до того момента, когда вы вернетесь.

— М-м-м, полагаю, нет. Но вы присмотрите за ними?

— Конечно.

— О'кей.

Айзенберг надел маску и махнул торпедисту, ожидавшему его сигнала у газовых баллонов. Торпедист открыл клапаны, и газ со свистом потек по трубкам. Айзенберг налег на педали, как велосипедист во время многодневной гонки.

В течение получаса делать было нечего, и Блейк пригласил Грейвза на бак покурить и прогуляться. Они сделали почти двадцать кругов, когда Блейк остановился у люка, вынул сигару изо рта и сказал:

— А знаете, я считаю, что у Айзенберга есть хороший шанс успешно завершить путешествие.

— Да? Рад это слышать.

— Успех эксперимента с «мертвым грузом» убедил меня. Хочу вас заверить, что вне зависимости от того, сработает сигнальное устройство или нет, если батисфера спустится по Столбу Уахини, я найду ее.

— Я знаю. Вы подали отличную идею выкрасить батисферу в желтый цвет.

— Это должно помочь нам в поисках. Но не думаю, что Айзенберг что-нибудь узнает. В иллюминаторы он не увидит ничего, кроме воды, с того момента, как поднимется по колонне, до момента, когда мы подберем его.

— Возможно.

— А что еще можно увидеть?

— Ну, не знаю. Например, тех, кто создал Столбы.

Прежде чем ответить, Блейк выбросил окурок сигары через поручень.

— Доктор, я не понимаю вас. По-моему, Столбы — естественное, хотя и непонятное явление природы.

— А по-моему, столь же очевидно, что они искусственного происхождения. Явное вмешательство разума в силы природы, не хватает только фирменного знака изготовителя.

— Почему вы настаиваете на этом? Колонны не могут быть творением рук человека.

— Вы правы.

— Тогда кто же построил их?.. Если они вообще были искусственно созданы.

— Не знаю.

Блейк открыл рот, но промолчал, пожав плечами. Они продолжили прогулку. Грейвз повернулся, чтобы выбросить за борт окурок, посмотрел вверх и вдруг застыл на месте:

— Капитан Блейк!

— Да? — Капитан посмотрел в указанном Грейвзом направлении. — Великий Боже! Шары!

— Вот об этом я и думал, когда мы говорили о Столбах.

— Они еще далеко, — сказал Блейк скорее себе, чем Грейвзу, и решительно повернулся. — На мостике! — прокричал он. — Эй, на мостике!

— Мостик слушает!

— Мистер Уимз, объявите аврал. Всем вниз. Задраить иллюминаторы и люки. Мостик закрыть ставнями! Общая тревога!

— Есть, сэр.

— Живо!

Повернувшись к Грейвзу, Блейк добавил:

— Пойдемте внутрь.

Грейвз последовал за ним. Капитан остановился, чтобы запереть дверь, через которую они вошли, и, стуча ботинками, поднялся по трапу, ведущему на мостик. Корабль наполнился звуками боцманской дудки, хриплым голосом громкоговорителя, топотом бегущих ног и монотонным, зловещим сигналом общей тревоги.

Вахтенные на мостике пытались закрыть последний тяжелый стеклянный ставень, когда появился капитан Блейк и сразу кинулся к ним.

— Я принимаю командование, мистер Уимз, — бросил он на ходу и, пройдя по рубке, скользнул взглядом по задней части левого борта, баку и правому борту. Наконец, взгляд его остановился на шарах — они явно приближались, направляясь прямо к кораблю. Блейк выругался и повернулся к Грейвзу: — Ваш друг! Мы же забыли предупредить его!

Ухватившись за рукоятку, капитан потянул в сторону ставень, закрывавший рубку с правого борта. Грейвз оглянулся и сразу понял, о чем шла речь. На кормовой части палубы не осталось никого, кроме Айзенберга, продолжавшего крутить педали тренажера. Шары Лагранжа достигли корабля.

Ставень заклинило. Блейк, оставив попытки открыть его, метнулся к селектору громкоговорителя и включил общую трансляцию, не желая тратить время на выбор нужного переключателя: «Айзенберг, спускайтесь вниз!»

Айзенберг, должно быть, услышал свое имя, повернул голову, и в ту же секунду — Грейвз ясно это видел — один из шаров настиг его, прошел насквозь — и седло тренажера опустело.

Когда шары исчезли, Грейвз с Блейком осмотрели тренажер. Никаких повреждений. Резиновый шланг дыхательной маски гладко срезан. Ни единой капельки крови. Билл Айзенберг просто исчез.

— Я отправляюсь в батисфере.

— Доктор, вы не можете сделать этого по состоянию здоровья.

— Вопрос моего здоровья вне вашей компетенции, капитан Блейк.

— Это мне известно. Отправляйтесь, если хотите, но сначала мы займемся поисками тела вашего друга.

— К черту поиски. Я сам разыщу его.

— Вы? Но как?

— Если верна ваша гипотеза и он мертв, то незачем искать. Но если прав я, то Айзенберг должен быть там, наверху. И я найду его.

Грейвз указал на шапку облака над Столбами. Блейк медленно оглядел его и повернулся к старшине водолазов.

— Мистер Харгрейв, найдите маску для доктора Грейвза.

В течение получаса Грейвз работал на тренажере, готовясь к путешествию. Блейк наблюдал за ним в глубоком молчании. У капитана был такой вид, что вся команда корабля — и «синие блузы», и офицеры — притихла, боясь громко ступить.

Когда подготовка закончилась, группа водолазов помогла Грейвзу одеться и быстро поместила его в батисферу, чтобы не подвергать воздействию азота. Перед тем, как окончательно задраить входной люк аппарата, Грейвз сказал:

— Капитан Блейк!

— Да, доктор?

— Вы присмотрите за рыбками Билла?

— Конечно, доктор.

— Спасибо.

— Не стоит благодарности. Вы готовы?

— Готов.

Блейк шагнул вперед и пожал руку Грейвзу.

— Удачи вам. — Он убрал руку и скомандовал: — Задраивайте.

Матросы спустили батисферу на воду, и два катера полмили толкали ее перед собой, пока течение не стало достаточно сильным, чтобы подхватить батисферу и понести ее в направлении Столбов. Затем катера вернулись назад и были подняты на борт.

Блейк, стоя на мостике, наблюдал за происходящим в бинокль. Батисфера медленно двигалась вперед, потом ее движение ускорилось, и она стремительно преодолела последние несколько сотен ярдов. Блейк успел заметить мелькнувший над поверхностью воды ярко-желтый корпус аппарата, и батисфера исчезла из поля зрения.

Прошло восемь часов — никаких следов дыма. Девять, десять часов — ничего. Спустя сутки непрерывного патрулирования окрестностей Столба Уахини Блейк послал радиограмму в Бюро.

После четырех дней наблюдения Блейк уже был уверен, что Грейвза нет больше в живых. Как он погиб — утонул, задохнулся, взорвался вместе с батисферой не имело значения. Блейк доложил о ситуации и получил приказ продолжать выполнение ранее полученного задания. Команда корабля собралась на корме, и капитан глухим, суровым голосом отдал последние почести погибшим, бросив за борт увядшие цветы гибискуса — единственное, что смог разыскать на корабле стюард. После этого Блейк отправился на мостик, чтобы проложить курс на Перл Харбор. Заглянув по дороге в свою каюту, он вызвал стюарда и приказал:

— В каюте мистера Айзенберга вы найдете золотых рыбок. Подберите подходящую емкость и перенесите их ко мне.

— Есть, сэр, капитан.

Придя в себя, Билл Айзенберг обнаружил, что находится в Замкнутом Пространстве. Более подходящего определения придумать было невозможно, поскольку это место не имело никаких признаков. То есть не совсем, конечно. Там было светло, тепло, не слишком тесно и воздух был пригоден для дыхания. И все же место было настолько безлико, что Билл Айзенберг не мог определить его размеры. Объемное зрение, благодаря которому мы оцениваем размеры предметов, действует на расстоянии не более двадцати футов или около того. При больших расстояниях мы пользуемся нашим предыдущим опытом, исходя из реальных размеров известных нам предметов, производя оценку подсознательно. Например, если человек кажется такого-то роста, то он находится на таком-то расстоянии от нас, и наоборот.

В месте, где очутился Билл Айзенберг, не было знакомых предметов. Потолок располагался довольно высоко над головой, во всяком случае, допрыгнуть до него было нельзя.» Пол изгибался, соединяясь с потолком, позволяя сделать не более дюжины шагов в ту или другую сторону. Билл обнаружил это, неожиданно потеряв равновесие. (На глаз отклонение от горизонтали не было заметно — отсутствовали ориентиры. Кроме того, у него было нарушено чувство равновесия из-за повреждения внутреннего уха, вызванного долгим пребыванием на больших глубинах.) Сидеть было удобнее, чем ходить, да и некуда было идти.

Биллу казалось, он находится внутри гигантской яичной скорлупы, подсвеченной снаружи мягким янтарным светом. Эта бесформенная неопределенность вызывала беспокойство. Билл потряс головой, закрыл глаза, снова открыл — никаких изменений.

Он постепенно вспомнил, что случилось с ним перед тем, как он потерял сознание: огненный шар, плывущий прямо на него, его неуклюжие попытки увернуться, мгновение перед контактом, длившееся, казалось, целую вечность, промелькнувшую у него мысль: «Снимите шляпы, ребята!»

Билл Айзенберг попытался найти объяснение происшедшему. Вероятно, он перенес шок, и это вызвало паралич глазного нерва. Что, если он ослепнет навсегда? Во всяком случае, его не могут оставить в таком беспомощном состоянии. «Док! — крикнул он. — Док Грейвз!»

Никакого ответа. Только его собственный голос, одиноко прозвучавший в глухом безмолвии, не нарушаемом даже теми случайными посторонними шорохами, которые всегда сопровождают «мертвую» тишину. Неужели слух тоже поврежден?

Но он же слышал свой голос. Внезапно он осознал, что видит свои руки. Значит, с глазами все в порядке. Он оглядел себя. Одежды на нем не было.

Через некоторое время ему в голову пришла мысль, что он умер. Это было единственно возможное объяснение, которое соответствовало фактам. Будучи убежденным агностиком, он не верил в загробную жизнь. Смерть означала для него внезапную потерю сознания и кромешную тьму. Но ведь он подвергся электрическому разряду, более чем достаточному, чтобы убить человека; положение, в котором он оказался, вновь обретя сознание, настолько не отвечало его жизненному опыту, что не могло быть ничем иным, кроме смерти. Следовательно — он мертв. Q.E.D.[10]

Да, конечно, ему казалось, что он ощущает свое тело, но ведь существует же субъективно-объективный парадокс. В памяти человека наиболее сильно закрепляется восприятие собственного тела. И пока память окончательно не угасла, чувственный образ тела будет восприниматься как материальный, реально существующий объект.

Не имея возможности хоть чем-нибудь занять себя, Айзенберг заснул в конце концов с мыслью, что смерть — дьявольски скучная штука.

Проснулся он отдохнувшим, испытывая сильный голод и еще более сильную жажду. Его перестали интересовать вопросы жизни и смерти, вся эта теология с метафизикой. Он хотел есть.

Более того, пробуждение сопровождалось феноменом, лишившим его умозаключения о собственной смерти — не достигшее к тому же уровня эмоциональной убежденности — всякого основания: кроме него, в Пространстве появились вполне материальные объекты, к которым можно было прикасаться и которые даже, как он понял позднее, можно было есть. Последнее обстоятельство, впрочем, не было очевидным. Появившиеся предметы были двух типов: аморфная масса непонятного качества, напоминающая серый сыр, слегка жирная на ощупь и совершенно несъедобная на вид; и дюжина очень красивых небольших шариков одинакового размера. Они напомнили Биллу Айзенбергу тот шарик из бразильского горного хрусталя, который он купил когда-то и контрабандой провез домой. Он мог часами разглядывать его, любуясь совершенной красотой.

Айзенберг потрогал один из шариков. Он был гладкий и прохладный, как хрусталь, но в отличие от него мягкий. От прикосновения шарик задрожал, как желе, в глубине его заплясали огоньки, потом он принял первоначальную форму.

Красивые шарики явно не годились в пищу, и Айзенберг решил попробовать серую массу. Он отщипнул кусочек, понюхал, положил в рот и тут же с отвращением выплюнул. Тошнотворная кислятина, гадость какая-то! И зубы, как на грех, почистить нечем. Нет, даже если это и пища, то нужно очень сильно проголодаться…

Айзенберг вернулся к изучению маленьких блестящих сфер. Он подбрасывал их на ладони, ощущая гладкую, мягкую упругость. В глубине шариков он видел свое миниатюрное отражение. Его вдруг поразила спокойная, совершенная красота человеческого тела — почти любого, если, конечно, воспринимать его как целое, а не как сочетание коллоидных образований. Но в тот момент Биллу Айзенбергу было не до самолюбования. Очень хотелось пить. Ему пришла в голову мысль положить один из шариков в рот. Возможно, это вызовет слюноотделение. Но когда Билл проделывал эту операцию, шарик задел за нижние зубы, и по губам и подбородку потекла вода. Сферы сплошь состояли из воды. Ни целлофановой оболочки, ничего, что могло бы сойти за сосуд. Только вода, удерживаемая непонятным образом за счет сил поверхностного натяжения. Айзенберг схватил еще один шарик и постарался осторожно засунуть его в рот, не задев зубами; фокус удался; рот наполнился чистой холодной водой — так быстро, что Билл едва не захлебнулся. В конце концов ему удалось приноровиться, и он выпил воду еще из четырех сфер.

Утолив жажду, он принялся гадать, каков может быть непонятный принцип упаковки воды. Сферы оказались очень прочными. Во всяком случае, их невозможно было раздавить или разбить, бросив на пол. Они скакали, как мячики для гольфа. Тогда Билл Айзенберг защемил ногтями поверхность одной из сфер. Вода потекла между его пальцами, не оставив оболочки или какого-либо инородного вещества. Никаким другим способом нарушить равновесие сил поверхностного натяжения не удавалось. Даже увлажнение не действовало: можно было положить сферу в рот, а потом высушить на ладони.

Айзенберг решил больше не экспериментировать, чтобы не тратить понапрасну оставшиеся шарики, поскольку запас воды был ограничен.

Все сильнее давало о себе знать чувство голода, и Билл обнаружил, что уже способен проглотить немного серой студенистой массы. Может, это не еда, может, это даже отрава, но голодные спазмы в желудке прекратились, да и неприятный привкус во рту исчез после того, как он выпил немного воды.

Поев, Билл попытался привести в порядок свои мысли. Итак, он не умер, а если умер, то, значит, разница между жизнью и смертью весьма несущественна и условна. О'кей, стало быть, он жив. Он заперт в каком-то непонятном помещении и кто-то явно об этом знает, таинственным образом доставляя ему воду и пищу.

Ergo,[11] его держат здесь в качестве пленника. Значит, должны быть и тюремщики.

Но кто мог взять его в плен? Он был захвачен огненным шаром и очнулся в этой камере. Похоже, док Грейвз был прав и шары управлялись какими-то разумными существами, которые к тому же пользовались неизвестными методами захвата и содержания пленников.

Айзенберг был храбрым человеком, ибо он был представителем рода человеческого — рода не менее безрассудного, чем китайские мопсы. Такая храбрость свойственна большинству людей; человек способен осознать, что такое смерть, но при этом он достаточно легко относится к постоянно существующей опасности погибнуть — в автомобильной катастрофе, на операционном столе, в сражении, в разбившемся самолете — и в конце концов смиряется с неизбежностью собственного конца.

Билл был обеспокоен, но не поддавался панике и даже находил свое приключение чрезвычайно интересным. Ему больше не было скучно. Он пленник, а значит, те, кто захватил его, рано или поздно должны дать о себе знать. Изучать его, задавать вопросы, попытаться использовать тем или иным способом. Тот факт, что ему сохранили жизнь, позволяет предположить, что в отношении него существуют какие-то планы.

Прекрасно. Он сумеет подготовить себя к любым неожиданностям. А пока все равно невозможно предпринять что-либо для своего освобождения. Такая тюрьма поставила бы в тупик самого Гудини.[12] Совершенно гладкие стены. Ни единой зацепки.

Вначале, правда, Айзенберг полагал, что ему удастся выбраться из камеры. Здесь явно были какие-то санитарные устройства для удаления отходов его жизнедеятельности. Но позднее Биллу пришлось отказаться от этой идеи. Похоже, камера представляла собой самоочищающуюся систему. Как это происходит, он не мог понять.

Вскоре он снова заснул.

Когда Билл проснулся, все было по-прежнему, за исключением одной детали: ему снова доставили пищу и воду. «День» прошел в бесплодных размышлениях, без всяких неожиданностей. Следующий «день» тоже. И следующий.

Чтобы узнать, каким образом пища и вода попадают в камеру, Айзенберг решил не спать как можно дольше. Он отчаянно боролся со сном — кусал губы, язык, яростно дергал себя за мочку уха, пытался решать в уме сложные задачи. Но сон все равно одолел его. А проснувшись, он увидел, что его дневной рацион доставлен.

Жизнь в заточении не отличалась разнообразием. Сон, пробуждение, утоление голода и жажды и снова сон. Проснувшись в шестой или седьмой раз, Билл подумал, что нужно вести календарь, чтобы сохранить душевное равновесие. В его положении существовал лишь один способ измерения времени — подсчет количества промежутков между бодрствованием и сном. Такой промежуток можно было условно принять за день. Но как вести записи? Ведь у него ничего нет, кроме собственного тела. Айзенберг решил эту проблему, обломив кусок ногтя на большом пальце руки. Получилось что-то вроде иглы для нанесения татуировки. Если несколько раз провести по одному месту на бедре, останется царапина, которая, правда, заживет через пару дней. Но всегда можно ее обновить. Семь таких царапин составляют неделю.

Отмечая недели на пальцах рук и ног, можно было получить календарь, рассчитанный на двадцать недель. А уж за это время обязательно что-нибудь произойдет.

И вот, когда уже вторая семерка бедренных царапин была увековечена царапиной на безымянном пальце левой руки, произошло событие, нарушившее одиночество пленника. Проснувшись в очередной раз, Билл с удивлением увидел, что он не один. Рядом с ним спал человек. Когда Айзенберг окончательно убедился в реальности происходящего — ему часто снились друзья, — он схватил человека за плечо и начал трясти:

— Док! Док Грейвз, проснитесь!

Грейвз открыл глаза, огляделся, сел и протянул руку.

— Привет, Билл, — сказал он. — Ужасно рад вас видеть.

— Док! — Айзенберг хлопнул старика по спине. — Черт возьми! Знали бы вы, как я рад.

— Могу себе представить.

— Послушайте, док, где вы были все это время? Как попали сюда? Вас тоже прихватил шар?

— Все в свое время, сынок. Давай-ка сначала позавтракаем.

На «полу» возле них лежала двойная порция вод» и пищи. Грейвз поднял шарик и ловко выпил воду, не уронив ни единой капли. Айзенберг понимающе посмотрел на него.

— Вы здесь довольно давно.

— Верно.

— Столько же, сколько и я?

— Нет. — Грейвз потянулся к еде. — Я поднялся по Столбу Канака.

— Что?!

— Я говорю правду. Вообще-то я разыскивал вас.

— Этого не может быть!

— И все же это так. Похоже, моя безумная гипотеза подтвердилась. Столбы и шары Лагранжа — разные проявления деятельности одного и того же икс-фактора.

Казалось, можно было услышать, как крутятся шарики в голове у Айзенберга.

— Но, док… Послушайте, ведь это означает, что ваша гипотеза была верна. Кто-то действительно создал все это и держит нас взаперти.

— Так и есть. — Грейвз медленно жевал. Он выглядел усталым и постаревшим. Все говорит о вмешательстве разумных сил. Иного объяснения быть не может.

— Но что это за силы?

— Не знаю.

— Представители иностранной державы с новым вооружением?

— Гм-м-м! Вы думаете, что русские, к примеру, стали бы снабжать нас водой таким способом? — Он взял блестящий шарик.

— Тогда кто?

— Не могу сказать. Будем в дальнейшем условно называть их марсианами.

— Почему марсианами?

— А почему бы и нет? Надо же их как-то называть.

— И все же?

— Потому что они явно не принадлежат к человеческой расе. Вместе с тем это и не животные, поскольку они умнее нас. Стало быть, марсиане.

— Но… подождите. Почему вы так уверены, что ваши икс-существа — не люди? Почему вы отвергаете мысль о неизвестном нам научном открытии?

— Справедливый вопрос, — сказал Грейвз, удаляя пальцем с зубов остатки пищи. — Но так уж устроен наш мир, что мы знаем более или менее точно, над чем работают самые выдающиеся умы человечества. Подобные открытия невозможно держать в тайне в течение долгого времени. Кроме того, Икс продемонстрировал нам принципиально новые технологии, значительно превосходящие уровень нашего развития. Ipso facto,[13] подобные технологии не могут быть созданы людьми. Если же, продолжал Грейвз, — вы настаиваете на существовании ученого-маньяка и секретной лаборатории, я не стану спорить с вами, но лучше оставьте это для воскресных приложений.

Айзенберг долго молчал, обдумывая услышанное. Потом, наконец, признал:

— Вы правы, док. Черт возьми! В наших спорах вы всегда оказываетесь правы. Это марсиане. Я имею в виду, конечно, не обитателей Марса, а вообще пришельцев с других планет.

— Возможно.

— Как? Но вы же сами сказали!

— Я сказал, что мы принимаем это название условно, для удобства рассуждений.

— Но методом исключения мы придем именно к такому выводу.

— Метод исключения — не самый лучший способ доказательства.

— Тогда скажите, какова ваша точка зрения.

— Я пока не совсем готов. Скажу только, что мы не упомянули психологический аспект, тоже указывающий на вмешательство нечеловеческого разума.

— Что вы имеете в виду?

— Икс обращается с пленниками совсем не так, как это принято у людей. Подумайте-ка об этом.

Им нужно было о многом поговорить, несмотря на то что все их разговоры неизбежно сводились к Иксу. Грейвз дал Биллу краткий отчет о своем путешествии в батисфере. Он умолчал об истинной цели путешествия, но Айзенберг все понял и был тронут до глубины души. Глядя на своего постаревшего, осунувшегося друга, он подумал, что недостоин такой жертвы.

— Док, вы плохо выглядите.

— Ерунда, пройдет.

— Вам трудно далось это путешествие. Зря вы его затеяли.

— И все же я справился.

Но Билл видел, что старику с каждым днем становится все хуже.

Проходили дни. Они спали, ели, разговаривали и снова спали. Вдвоем, конечно, легче было переносить унылую монотонность их жизни. Но Грейвз медленно угасал.

— Док, нужно что-то делать с этим.

— С чем?

— Я имею в виду наше положение. То, что случилось с нами, возможно, представляет опасность для всего человечества. Мы не знаем, что творится там, внизу,

— Почему вы говорите «внизу»?

— Потому что вы поднялись в батисфере вверх по колонне.

— Да, это верно. Но мне неизвестно, когда меня вытащили из батисферы и куда отправили после этого. Так что вы хотели сказать?

— Э-э… Ну да, мы не знаем, что могло случиться с людьми за то время, пока мы здесь. Шары могут забирать их по одному, не давая возможности противостоять этому или хотя бы понять, что происходит. Мы с вами, вероятно, знаем, в чем дело. Мы должны выбраться отсюда и предупредить людей об опасности. Должен же существовать способ бороться с этим злом. От нас, возможно, зависит будущее всего человечества.

Грейвз так долго молчал, что Айзенберг почувствовал смущение от чрезмерного пафоса своего высказывания.

Наконец Грейвз сказал:

— Я думаю, вы правы. Мы не можем знать наверняка, но раз существует возможность угрозы человечеству, наш долг — предупредить его. Я и раньше догадывался об опасности, но не имел достаточного количества фактов, чтобы поделиться с кем-нибудь своими подозрениями. Но как мы пошлем предупреждение?

— Мы должны убежать.

— Но как? У вас есть предложения?

— Возможно. Нам не удалось найти ни входа, ни выхода из этого помещения, но они должны быть; нас ведь каким-то образом поместили сюда и каждый день доставляют пищу и воду. Я однажды пытался бороться со сном, чтобы посмотреть, как это делается, но в конце концов заснул…

— Я тоже.

— Ага. Но это и неудивительно. Зато нас теперь двое. Мы могли бы установить дежурство по очереди.

Грейвз кивнул.

— Стоит попробовать.

Поскольку у них не было приборов для измерения времени, они установили такой порядок: один из них дежурил, пока мог бороться со сном, потом будил другого. Однако ничего не происходило. Еда закончилась. Воду они расходовали очень экономно, но в конце концов остался всего один шарик, который они так и не использовали. Каждый хотел уступить последний глоток воды другому.

Неизвестно, сколько времени длилась эта изнурительная вахта. Однажды Айзенберг проснулся, услышав, как кто-то окликнул его по имени. Он сел, щурясь, ничего не понимая со сна.

— А? Кто? Что такое?

— Я, должно быть, задремал, — виновато сказал Грейвз. — Простите, Билл.

Айзенберг огляделся. Обычный дневной рацион был доставлен в камеру.

Билл не стал настаивать на продолжении эксперимента. Во-первых, пришельцы оказались достаточно умны и легко разгадали их хитрость, а во-вторых, Грейвз явно был болен, и у Билла не хватило духу заставлять его продолжать дежурство.

Им так и не удалось узнать что-либо. Не имея под рукой инструментов или материалов для их изготовления, человек становится совершенно беспомощным. Айзенберг пожертвовал бы вечным блаженством ради дрели с алмазным сверлом, ацетиленовой горелки или хотя бы ржавой стамески. Он подумал, что у них не больше шансов выбраться отсюда, чем у Клео и Пата — прогрызть стенки аквариума.

— Док!

— Да, сынок.

— Мы избрали неверный путь. Если этот Икс разумен, мы должны установить с ним контакт, а не пытаться бежать.

— Но как это сделать?

— Я не знаю. Должен быть какой-то способ.

Пусть даже пришельцы видят и слышат их. Как показать им, что их пленники разумные существа? Есть ли хотя бы теоретический шанс, что пришельцы воспримут человеческую речь как проявление разума? Ведь люди, находясь в значительно более выгодном положении, так и не научились понимать язык животных. Чем можно вызвать интерес пришельцев? Декламировать «Воззвание Геттисберга» или таблицу умножения? Можно использовать язык жестов, хотя, возможно, азбука глухонемых будет значить для пришельцев не больше, чем сигнал матросского рожка.

— Док.

— Слушаю, Билл, — Грейвз сильно ослаб и разговаривал в последнее время очень мало.

— Зачем нас держат здесь? Вначале я думал, что наши тюремщики в конце концов извлекут нас отсюда и попытаются вступить в контакт. Но, похоже, это не произойдет.

— Вы правы.

— Тогда зачем мы им? Почему за нами продолжают ухаживать?

Грейвз ответил, помедлив немного:

— Я думаю, они ждут, что мы начнем размножаться.

— Что?! Но это просто смешно!

Грейвз пожал плечами.

— Конечно. Но откуда им знать об этом.

— Они же разумные существа.

Грейвз улыбнулся, наверное, в первый раз за время их пребывания в заточении.

— Вы помните стишок Роланда Янга про блоху?

Чем отличается у блох

Самец от самки — вот загадка.

Но лишь для нас, а не для блох.

Мужчины и женщины прекрасно знают, чем они отличаются друг от друга, хотя внешне эта разница не очень заметна.

Биллу мысль доктора явно пришлась не по душе.

— Но, док, даже поверхностное обследование покажет, что человеческая раса состоит из особей разного пола. В конце концов, мы не первые, кого они изучают.

— Я не уверен, что они нас изучают.

— Тогда что им нужно от нас?

— Может быть, они держат нас, как… домашних животных.

Домашние животные! Мужество Билла Айзенберга не поколебалось перед лицом опасности и неопределенности, но этот удар оказался более чувствительным. Домашнее животное! Он привык думать о себе и Грейвзе как о пленниках или, на худой конец, подопытных. Но домашнее животное!

— Я знаю, что вы сейчас чувствуете, — сказал Грейвз, наблюдая за Айзенбергом. — С антропоцентрической точки зрения все это весьма унизительно. Тем не менее, возможно, дело обстоит именно так. У меня есть одна теория о том, что собой представляет икс-фактор, и о его отношении к людям. Это всего лишь предположение, но оно соответствует известным нам фактам. Дело в том, что наши марсиане могут иметь очень смутное представление о роде человеческом, да и не особенно им не интересоваться.

— Но они же охотятся за нами.

— Возможно. Но возможно также и то, что мы попали к ним совершенно случайно. Многие люди мечтали о встрече с внеземным разумом, представляя себе эту встречу либо как вторжение и войну, либо как исследование и сотрудничество. В обоих случаях предполагалось, что пришельцы достаточно на нас похожи, чтобы с нами воевать или вступать в контакт: так или иначе, воспринимать нас как равных. Я не верю, что наши существа Икс в достаточной степени заинтересованы в людях, чтобы стремиться поработить или уничтожить их. Вряд ли они нас изучают, даже если заметили факт нашего существования. Может быть, им не свойствен исследовательский дух, то обезьянье любопытство, которое заставляет рассматривать любой движущийся предмет. Но разве сами мы способны наладить контакты с другими формами жизни, существующими на Земле. Вы пытались когда-нибудь расспросить своих золотых рыбок об их взглядах на поэзию и политику? Или узнать мнение термита о роли женщины в его жизни? Или спросить бобра, кого он предпочитает — брюнеток или блондинок?

— Вы шутите.

— Вовсе нет. Нам не дано понять, о чем думают животные и думают ли вообще. Так и в нашей ситуации. Икс вряд ли считает нас разумными существами.

Подумав немного, Билл спросил:

— Но откуда взялись эти пришельцы? С Марса? Или вообще из другой солнечной системы?

— Не обязательно. И даже весьма маловероятно. Скорее всего, они с нашей планеты.

— Но, док…

— Да-да. И нечего так смотреть на меня. Я хоть и нездоров, но пока еще в своем уме. На сотворение мира ушло восемь дней.

— А?

— Я использую язык Библии. «И благословил их Бог, и сказал им Бог: Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле»[14]

Так и произошло. Но в Библии ничего не сказано о стратосфере.

— Док, вы хорошо себя чувствуете?

— Черт возьми, да бросьте вы свой психоанализ! Это всего лишь аллегория. Я хотел сказать, что мы не последняя ступень эволюции. Жизнь зародилась в океане, потом началось развитие: от рыб к земноводным и далее от животных до человека. Но разве эволюция на этом закончилась? Думаю, нет. Для рыб воздух — глубокий вакуум. В свою очередь, мы считаем вакуумом верхние слои атмосферы. Однако там все же есть кислород и солнечная энергия. Так почему бы не развиться разумной жизни? Человечество ничего об этом не знает — оно само существует для этого недостаточно долго. Когда наши пращуры еще раскачивались на деревьях, там уже существовала цивилизация.

Айзенберг глубоко вздохнул.

— Подождите, доктор. Я не отрицаю теоретической возможности того, о чем вы говорите, но почему эта цивилизация никак не проявляет себя? Почему мы не видели их?

— А разве муравей видит человека?

— Но люди — не муравьи. Их зрение более совершенно.

— Смотря для чего. Более совершенно для человеческих надобностей. Предположим, существа Икс находятся слишком высоко, или движутся слишком быстро, или имеют прозрачную структуру. Даже столь заметная и материальная вещь, как самолет, поднявшись достаточно высоко, становится недоступна человеческому взгляду. Если наши марсиане хотя бы полупрозрачны, их просто невозможно увидеть. Хотя описаны случаи, когда на фоне луны появлялись какие-то странные тени.

Айзенберг поднялся и принялся прохаживаться взад-вперед.

— Вы хотите сказать, что прозрачные существа, живущие почти в полном вакууме, могут построить сооружения типа Столбов?

— А как люди построили Эмпайр Стейт Билдинг?

Билл покачал головой.

— Нет, это выше моего понимания.

— Вы и не пытаетесь понять. — Грейвз взял шарик с водой. — Я считаю, что жизнь на планете развивалась в трех независимых направлениях, которые почти не соприкасались друг с другом. Океанская культура, земная культура и так называемая стратокультура. Возможно, существует еще одна форма жизни — под землей. Нам известно кое-что о жизни в океане. Но знают ли обитатели глубин о нашем существовании? Несколько десятков погружений в батисферах не означают массового вторжения. Какая-нибудь рыба, увидев подводный аппарат, скорее всего отправится домой и ляжет спать с головной болью, но никому не расскажет об увиденном. Ей просто не поверят. Вели же целая стая рыб заявит то же самое, вызовут рыбу-психолога, которая объяснит все массовой галлюцинацией. Нет, отдельные проявления непонятных сил не способны разрушить ортодоксальные представления о жизни на Земле. Для этого нужно что-нибудь типа Гавайских Столбов.

Айзенберг с трудом сдерживал эмоции.

— Нет, я не могу в это поверить! — сказал он, будто желая убедить себя самого.

— Во что?

— В вашу теорию. Ведь если вы правы, это означает нашу полную несостоятельность и беспомощность.

— Не думаю, что существа Икс захотят воспользоваться этим. Во всяком случае, до сих пор они такой попытки не делали.

— Дело не только в этом. Мы всегда гордились своей принадлежностью к человечеству. Мы стремились к прогрессу и многого достигли. Даже если нас постигали неудачи, оставалось горькое утешение от сознания, что как бы то ни было, мы — самая высокоразвитая форма жизни на Земле. Мы верили в се6я и свои достижения в будущем. Но если мы стоим на низкой ступени развития, к чему все эти достижения? Могу ли я заниматься наукой, если я всего лишь рыба, притаившаяся на дне? Моя работа бессмысленна.

— Возможна, так оно и есть.

— А возможно, и нет! Я не сдамся. Не знаю, откуда явились эти икс-существа, но они представляют угрозу для человечества. Значит, мы должны выбраться отсюда и предупредить об опасности.

— Как?

Перед смертью Грейвз почти не приходил в сомнение. Билл не отходил от него, лишь изредка забываясь беспокойным сном. Он уже ничем не мог помочь своему другу, но его забота и участие скрашивали старику последние часы жизни.

Сквозь сон Айзенберг услышал, как Грейвз окликнул его по имени, и тут же проснулся.

— Да, док?

— Мне уже трудно говорить, сынок. Спасибо за заботу.

— Не стоит, док.

— Помните о своей миссии. Когда-нибудь ваше заточение кончится. Будьте готовы к этому и не упустите свой шанс. Людей нужно предупредить.

— Я сделаю это, док. Обещаю вам.

— Хороший мальчик, — и Грейвз добавил чуть слышно. — Спокойной ночи, сынок.

Айзенберг неподвижно сидел у тела Грейвза, пока оно не начало холодеть. Потом, обессиленный долгим дежурством, Айзенберг провалился в глубокий сон. Когда он проснулся, тела не было.

После смерти Грейвза Биллу так и не удалось обрести душевное равновесие. Как ни важна была стоящая перед ним задача — предупредить человечество о грозящей опасности, — порой ему казалось, что он начинает сходить с ума от унылого однообразия бесконечной череды дней, проведенных в одиночестве. Айзенберг не знал даже, сколько времени он находится в заточении. Он был лишен даже такого средства борьбы с монотонностью, которое доступно любому осужденному — отсчета дней, оставшихся до казни. Ведь его календарь — всего лишь результат подсчета периодов сна.

Большую часть времени теперь он был не в себе — вдвойне трагичном состоянии, когда рассудок убеждал его в собственной ненадежности. Периоды душевного подъема чередовались с глубокой депрессией: будь у него хоть какая-нибудь возможность, он бы покончил с собой. В моменты просветления надежда возвращалась к нему, и тогда он строил планы борьбы с существами Икс. Он лично возглавит «крестовый поход». Ракеты и атомные бомбы посыпятся на Столбы. Они будут преследовать чужаков по всей Земле и уничтожат их. Земля снова будет принадлежать людям.

Когда горькая ясность сознания возвращалась к нему, Билл начинал осознавать, что человечество беспомощно перед силой разума существ, сумевших построить Столбы и захвативших их с Грейвзом столь таинственным способом. Могут ли рыбы напасть на Бостон? Что толку обезьянам из джунглей Гватемалы строить планы уничтожения военно-морского флота?

Человечество бессильно что-либо предпринять. Оно достигло высочайшей ступени в своем развитии — и вдруг оказалось, что на Земле есть куда более могущественная цивилизация. Само по себе знание об этом означало конец, оно уничтожит человечество, как уничтожало сейчас Билла Айзенберга. Айзенберг Homo piscis.[15] Жалкая рыба!

Его изнемогающий рассудок искал возможности предупредить человечество. Ясно, что, если ничего не изменится, он не сможет вырваться отсюда. С этим он уже смирился и даже перестал метаться взад-вперед по своей камере. Но ведь тело Грейвза исчезло. Похоже, существа Икс сбрасывают предметы, не представляющие для них интереса, по Столбу Уахини. Значит, и его мертвое тело в конце концов тоже окажется внизу. Нужно этим воспользоваться. Но как? У него нет никаких средств, чтобы написать послание… И тут ему в голову пришла мысль использовать для этого собственное тело. Куском ногтя, которым он вел календарь, можно нанести татуировку. Если не позволять царапинам зарастать, обновляя их снова и снова, появятся устойчивые шрамы. Послание должно быть коротким, написанным крупными буквами. Будь он полностью в своем уме, может быть, ему и удалось бы составить вразумительное послание.

Айзенберг похудел и ослаб, царапины зарастали плохо, и через некоторое время грудь его была покрыта татуировкой, достойной вождя племени бушменов.

Тело Билла Айзенберга было обнаружено в Тихом океане рыбаком-португальцем, который и доставил его в береговую полицию Гонолулу. Там тело сфотографировали и сняли отпечатки пальцев. Данные отправили в Вашингтон. Так Билл Айзенберг — ученый и член многих научных обществ — был признан погибшим во второй раз. То, что произошло с ним, осталось загадкой.

Каиитан Блейк получил официальное извещение о смерти Айзенберга в одном из портов Южной Атлантики. К извещению прилагались фотографии и короткое письмо с просьбой изложить свои соображения по этому поводу.

Капитан Блейк в десятый раз просматривал фотографии. На груди Билла Айзенберга ясно читались буквы, из которых была составлена простая фраза:

БЕРЕГИТЕСЬ! НА СОТВОРЕНИЕ МИРА УШЛО ВОСЕМЬ ДНЕЙ.

Что это могло означать?

Одно было несомненно: у Айзенберга не было этих шрамов к моменту его исчезновения с борта «Махана». Он явно умер не в тот момент, когда был унесен огненным шаром, а значительно позже. И ему удалось что-то узнать. Но что?

Блейк заметил, что в послании содержался намек на Книгу Бытия, но это ни на шаг не приблизило его к пониманию.

Он сел за письменный стол и начал писать отчет в Бюро.

«…Послание мало что объясняет. Лично у меня есть основания полагать, что Гавайские Столбы и шары Лагранжа каким-то образом связаны. Нужно усилить наблюдение за Столбами. Если появятся новые возможности или методы для изучения природы этого явления, они должны быть немедленно использованы. К сожалению, я не могу предложить…»

Поднявшись из-за стола, Блейк подошел к маленькому аквариуму, который был подвешен к внутренней переборке, и сунул туда палец. Измерив уровень воды, он повернулся к двери.

— Джонсон! Я же просил не наполнять аквариум доверху. Пат снова будет выпрыгивать!

— Я сейчас все исправлю, капитан, — стюард вышел из подсобного помещения с небольшой кастрюлей в руках, думая про себя: «Зачем старик держит этих чертовых рыб? Они же его явно не интересуют». Вслух он сказал: — Пату, похоже, не хочется сидеть в аквариуме, капитан. Все время пытается выпрыгнуть. К тому же, я ему не нравлюсь.

— Что вы сказали? — спросил Блейк, мысли которого были заняты таинственным посланием.

— Я сказал, что не нравлюсь ему, капитан. Он пытается укусить меня за палец каждый раз, когда я чищу аквариум.

— Не говорите глупостей, Джонсон.

ОПЕРАЦИЯ «КОШМАР»

— Тебе-то всего и нужно четыре очка… Бросай же!

— Спорю на интерес, что выброшу две двойки!

Никто не отозвался на предложение. Пожилой солдат побренчал костями в стакане и швырнул их о стенку гальюна. Один кубик сразу же лег двойкой кверху, другой продолжал кувыркаться. Кто-то заорал:

«Пятерка! Ей-Богу, пятерка! Ну, давай же, Фиб!»

Кубик остановился. Двойка. Пожилой солдат сказал:

— Я ж говорил, что со мной лучше не связывайся. Ну, кому еще охота заработать деньжонок на сигареты?

— Хватит, папаша! Мы не такие… Атас!!!

В дверях гальюна стояли человек в штатском, полковник и капитан. Штатский сказал:

— Верни деньги, Пистолет!

— О'кей, проф. — Пожилой солдат вытащил две бумажки по доллару. — А остальные — мои.

— Как бы не так, — возмутился капитан. — Я конфискую все как вещественное доказательство. А вы, ребята…

Его прервал полковник:

— Майк, забудьте хоть на минуту, что вы адъютанта Рядовой Эндрюс, следуйте за нами.

Он вышел, остальные потянулись за ним. Они прошли через помещение клуба для рядового состава и оказались на плацу под яростным солнцем пустыни.

Гражданский сказал:

— Пистолет, какого черта…

— Чепуха, проф, попрактиковался немножко.

— А почему бы тебе не практиковаться с Бабулей Уилкинс?

Солдат засопел:

— Вы что, меня за дурака держите?

Вмешался полковник:

— Ты заставил дожидаться себя целую кучу генералов и других важных лиц. Вряд ли это свидетельствует о большом уме.

— Полковник Хэммонд, мне было приказано дожидаться в клубе.

— Но не в гальюне же. А ну, подтянись!

Войдя в помещение штаба, они оказались в холле, где часовые проверили их документы, прежде чем пропустить дальше. Какой-то штатский заканчивал вступительное слово: «…На этом можно и закончить рассказ об исторических опытах в университете Дьюка. А вот и доктор Рейнолдс вернулся. Сейчас он приступит к демонстрации…»

Офицеры сели в заднем ряду. Доктор Рейнолдс подошел к председательскому столу. Рядовой Эндрюс подсел к группе людей, державшихся особняком в толпе генералов и важных штатских, заполнявших комнату. В этой группе был человек, похожий на профессионального игрока (таковым он и был в действительности), сидевший рядом с двумя очаровательными рыжими девицами явно близняшками; за ними развалился на стуле негритенок лет четырнадцати, который, казалось, спал; еще дальше — в высшей степени бодрствующая миссис Энн Уилкинс вязала кружева, бросая быстрые взгляды по сторонам. Во втором ряду сидели студенты и весьма неряшливо одетый пожилой мужчина.

На столе лежали доска для игры в кости, колоды карт, альбомчики для рисования, счетчик Гейгера и свинцовая коробочка. Рейнолдс облокотился на стол.

— Внечувственные восприятия, или ВЧВ, — название, объединяющее ряд малоизученных явлений — телекинез, ясновидение, дальнослышание, умение предсказывать грядущие события, телепатию. Все они существуют. Мы умеем их измерять. Мы знаем, что некоторые люди обладают такими способностями. Но мы ничего не знаем о внутреннем механизме их действия. В Индии, во время первой мировой войны англичане обнаружили кражу военных секретов, произведенную с помощью телепатии. — Видя на лицах аудитории недоверие, Рейнолдс добавил: — Нет ничего невероятного в предположении, что в данную минуту какой-нибудь шпион, находящийся от нас на расстоянии пятисот миль, извлекает из ваших умов сверхсекретную информацию.

Недоверие стало еще более явным. Генерал ВВС с четырьмя звездами произнес:

— Минуточку, доктор… Если то, что вы говорите, верно, какие меры предосторожности нам следует предпринять?

— Никаких.

— Это не ответ. Может быть, нужно обшить помещение листовым свинцом?

— Мы пробовали, генерал. Никакого эффекта.

— Глушение токами высокой частоты? Или еще что-то на частотах мозговых излучений?

— Возможно, хотя я и сомневаюсь. Если ВЧВ приобретут военное значение, вам придется иметь дело с теми фактами, которые точно установлены на данный момент. Однако вернемся к нашей программе. Эти леди и джентльмены в полной мере наделены даром телекинеза, то есть даром контролировать массу на расстоянии. Намеченный на завтра эксперимент может оказаться неудачным, но мы все же постараемся убедить неверующих, — он улыбнулся кому-то в заднем ряду, — что попытаться провести его все же стоит.

Мужчина в заднем ряду, на которого смотрел Рейнолдс, встал.

— Генерал Хэнби!

Один из пехотных генерал-майоров повернулся в его сторону.

— Да, доктор Уитерс?

— Я просил освободить меня от этой затеи. Мой письменный стол ломится от важнейших материалов, а подобные игры меня совершенно не интересуют.

Командующий генерал хотел было что-то ответить, но четырехзвездный гость положил руку ему на локоть.

— Доктор Уитерс, мой письменный стол в Вашингтоне, вероятно, загружен не меньше вашего, но я прибыл сюда по распоряжению Президента. Не будете ли вы добры остаться? Мне необходим взгляд скептика, чтобы корректировать собственные выводы.

Кипя от возмущения, Уитерс сел на место. Рейнолдс продолжал:

— Но начнем мы все же с других проявлений ВЧВ — не с телекинеза, а с чего-то отличного от него по механизму действия. — Он повернулся к одной из рыжеволосых девиц. — Джейн, пройди сюда.

— С удовольствием, — отозвалась девушка, — только я — Джоан.

— Ладно, пусть будет Джоан. Генерал Ла Мотт, не нарисуете ли вы что-нибудь в этом альбомчике? Четырехзвездный летчик поднял бровь.

— Что именно?

— Что хотите, только не слишком сложное.

— Ладно, доктор. — Генерал немного подумал и сначала нарисовал девушку, потом ухмыльнулся и добавил к ней пучеглазого волка. Спустя несколько мгновений он поднял глаза от альбома. — Готово.

Пока он рисовал, Джоан возилась со своим альбомом. Рейнолдс протянул его генералу. Рисунки были идентичны, кроме того, что Джоан пририсовала волку погоны с четырьмя звездами. Генерал взглянул на нее, и она ответила преувеличенно невинным взглядом.

— Уверовал, — сухо сказал генерал. — Что дальше?

— То, что мы показали, может рассматриваться и как ясновидение, и как телепатия. Сейчас мы покажем вам чистую телепатию. — Рейнолдс подозвал вторую близняшку и попросил:

— Доктор Уитерс, не поможете ли вы нам?

— Смотря как…

— Так же, как генерал в прошлом опыте, только Джейн будет смотреть на рисунок из-за вашего плеча, а Джоан попытается воспроизвести его. Нарисуйте что-нибудь посложнее.

— Ладно… О'кей…

Уитерс взял альбом и стал набрасывать сложную радиосхему; Джейн внимательно наблюдала. Вместо подписи Уитерс поставил столь любимую радиолюбителями фигурку Клема — человечка, заглядывающего через забор.

— Отлично, — сказал Рейнолдс. — Ты кончила, Джоан?

— Да, доктор.

Рейнолдс забрал у нее альбом. Чертеж был выполнен безукоризненно точно, но Клему Джоан сделала лукаво подмигивающий глаз.

Шумок, возникший в зале, Рейнолдс прекратил словами:

— Я не стану вам демонстрировать опыты с картами, а перейду прямо к телекинезу. Нет ли у кого-нибудь в зале игральных костей? — Так как никто не отозвался, он продолжал: — У меня есть несколько штук, которые мне предоставила лаборатория физики. Игральная доска и пакет с костями опечатаны печатью лаборатории.

Он вскрыл пакетик и высыпал из него дюжину кубиков.

— Пистолет, как насчет программы по собственному выбору?

— Попробую, проф.

— Генерал Ла Мотт, будьте добры, выберите пару костей и положите их в стаканчик.

Генерал повиновался и передал стаканчик Эндрюсу.

— Сколько выбросишь, солдат?

— Шестьдесят пять генерала устроят?

— Устроят, если они у тебя выпадут.

— Не пожелает ли генерал поставить пятерку просто ради интереса? — Эндрюс ждал, глаза широко открыты, взгляд самый что ни на есть невинный.

Ла Мотт усмехнулся.

— Смотри, не продуйся, солдат.

Он положил на стол пятидолларовый банкнот. Эндрюс накрыл его своей пятеркой, потряс стаканчик и выбросил кости. Одна упала на банкноты пятерка. Другая ударилась о спинку стула — шестерка.

— Продолжим, сэр?

— Не считай меня таким уж олухом. Покажи еще что-нибудь.

— Как прикажете, сэр. — Пистолет собрал деньги, а затем выбросил 6–1, 5–2, 4–3 и те же цифры, но в обратном порядке. Затем несколько раз подряд выбросил 6–1, а потом вдруг получил «змеиные глаза». Попытался еще раз вышла двойка с единицей, солдат сердито поглядел на пожилую даму.

— Мэм, — сказал он, — если хотите играть в кости, то почему бы вам не выйти сюда и не заняться этим делом?

— Что вы! Да как вы можете говорить такое, мистер Эндрюс!

Рейнолдс поспешил прервать спор.

— Ваша очередь подойдет, миссис Уилкинс.

— В толк не возьму, о чем это вы, джентльмены, — сказала она и снова занялась вязанием.

Полковник Хэммонд подсел к рыженьким близняшкам.

— Вы ведь «январские близнецы», не так ли?

— Никак поклонник! — взвизгнула одна радостно.

— Наша фамилия Браун, — ответила другая.

— Пусть будет Браун, — согласился полковник, — но как насчет сеанса для наших ребят?

— Доктору Рейнолдсу это может не понравиться, — отозвалась первая.

— Беру его на себя. Нас ведь управление по культурному обслуживанию армии не обеспечивает — слишком строгий режим секретности. Ну, так как, Джоан?

— Я — Джейн. О'кей, если договоритесь с профом,

— Молодцы. — И он вернулся к Бабуле Уилкинс, которая демонстрировала «селекцию» — каскад шестерок на доске для игры в кости. Доктор Уитерс глядел на это зрелище с весьма мрачным ведом.

— Что скажете, док? — спросил Хэммонд.

— Эти опыты меня смущают, — признался тот, — но все идет на молярном уровне и законов элементарных частиц не нарушает.

— А как насчет рисунков?

— Я физик, а не психолог. А вот на базовые частицы — электроны, нейтроны, протоны — воздействовать невозможно, для этого нужна аппаратура, сконструированная с учетом законов радиоактивности.

Услышав замечание Уитерса, доктор Рейнолдс сказал:

— Спасибо, миссис Уилкинс. А сейчас, леди и джентльмены, еще один эксперимент. Норман!

Негритенок открыл глаза.

— Чего, проф?

— Подойди ко мне. И попрошу сюда же всю лабораторную группу. У кого-нибудь есть часы со светящимся циферблатом?

Штабные техники присоединили счетчик Гейгера к усилителю, и аудитория услышала негромкие редкие щелчки, говорившие о фоновой радиоактивности; затем к счетчику поднесли часы с радиоактивными цифрами на циферблате. Редкие щелчки сменились градом ударов, сливающихся в барабанный бой.

— Выключите свет, — приказал Рейнолдс.

— Пора, проф?

Тишина нарушалась лишь трескотней усилителя, считывающего уровень радиоактивности пылающих цифр.

— Давай, Норман!

Горящие цифры исчезли. Град щелчков сменился редкими тихими ударами.

В бункере, расположенном на расстоянии многих миль в глубине пустыни, собралась та же компания. Еще дальше находился испытательный полигон — в его сторону выходило окошко с перископом, углубленное в железобетон и снабженное специальным стеклом-фильтром толщиной не менее фута. Доктор Рейнолдс беседовал с генерал-майором Хэнби. Капитан флота с радионаушниками и портативным динамиком принимал сообщения. Он повернулся к командующему:

— Планеры прибыли, сэр.

— Спасибо, Дик.

— Станция «Чарли» — Контролю, — громко зарычал динамик. — Все готово.

Моряк снова обратился к Хэнби.

— Все станции готовы. Цель тоже.

— Начинайте отсчет времени.

— Всем станциям подготовиться к отсчету. Готовность минус семнадцать минут. К контролю времени приступить. Пошел отсчет. Повторяю, пошел отсчет.

Хэнби сказал Рейнолдсу:

— Расстояние для вас значения не имеет?

— Мы могли бы находиться в Солт-Лейк-Сити, раз моим коллегам известны все обстоятельства. — Он поглядел на часы. — Мои, должно быть, стоят.

— Это всегда так кажется. Вспомните хотя бы метроном при первом испытании на Бикини. Я тогда чуть не спятил.

— Могу себе представить. Хм-м, генерал, кое-кто из моих людей явно нервничает. Может, я что-нибудь сымпровизирую?

Хэнби мрачно усмехнулся:

— У нас тут заготовлен конферанс для зрителей. Доктор Уитерс, вы готовы выйти на просцениум?

Главный физик стоял, склонившись над приборами. Выглядел он очень утомленным.

— Сегодня очередь не моя, — отозвался он скучным голосом. — Этим займется Саттерли.

Саттерли вышел вперед и, поглядев на высших офицеров, штатских шишек и членов группы Рейнолдса, усмехнулся.

— Я тут заготовил для зрителей шуточку, однако она предназначена лишь для очень узкого круга. И все же… — Он взял блестящий металлический шар и поглядел на операторов ВЧВ. — Во время вашей утренней поездки вы уже видели такой. Он был заряжен плутонием. Находится он сейчас там же, где был и тогда, и готов к тому, чтобы сделать «бух» через… через одиннадцать минут. Этот шар стальной, так что прошу ошибок не делать. Хорошенькая получилась бы шуточка — нас буквально на клочки разнесло бы от смеха.

Никто не засмеялся, и он продолжал:

— Впрочем, он весит слишком мало, так что с нами все будет в порядке. Этот макет изготовлен для того, чтобы люди доктора Рейнолдса имели перед собой нечто, что поможет им сконцентрироваться. На атомную бомбу он похож меньше, чем я на Сталина, но изображает (если бы там был плутоний) то, что физики называют «подкритической массой». Со времени процессов по делам атомного шпионажа всем прекрасно известно, как устроена атомная бомба. Плутоний излучает в единицу времени постоянное число нейтронов. Если масса мала, большая часть нейтронов уходит наружу. Но если она достаточно велика и достигает критических размеров, нейтроны поглощаются в количестве, необходимом для начала цепной реакции. Вся хитрость в том, чтобы создать критическую массу быстро, а потом бежать, спасая свою шкуру. Это занимает буквально считанные микросекунды, а сколько времени именно — умолчу, не желая огорчать офицеров из отдела безопасности.

Сегодня мы намерены выяснить, может ли мысль влиять на масштабы эмиссии плутония. Теория, достаточно надежная, чтобы разрушить два крупнейших города Японии, гласит, что эмиссия каждого отдельно взятого нейтрона — дело случайное, но суммарная эмиссия неизменна, как неизменно движение звезд. А если бы дело обстояло иначе, то изготовить атомную бомбу было бы вообще невозможно.

Согласно стандартной теории, то есть теории, которая подтверждена опытом, эта подкритическая масса имеет шансов взорваться не больше, чем обыкновенная тыква. Наша опытная группа попробует доказать, что это не так. Мои люди сконцентрируют свои силы и постараются увеличить нейтронную эмиссию, благодаря чему шар взорвется, как настоящая атомная бомба.

— Доктор Саттерли, а вы-то сами считаете это возможным? — спросил вице-адмирал с «крылышками».

— Я полагаю это абсолютно невозможным. — Саттерли повернулся к членам группы Рейнолдса. — Только, ради Бога, не обижайтесь, ребята.

— Пять минут, — объявил капитан флота. Саттерли кивнул Рейнолдсу:

— Ваш выход. Желаю успеха.

— Одну минуточку, молодой человек, — затрещала миссис Уилкинс, — эти штучки… нервоны…

— Нейтроны, мадам.

— Ну, я же так и говорю… Так вот, мне кое-что непонятно. Вероятно, их изучают в старших классах, а я ушла из восьмого. Так обидно…

Саттерли тоже огорчился, но все же попытался выправить положение.

— …И каждое из этих ядер потенциально способно испустить вот такой м-а-а-ленький нейтрончик. В этом шаре, — он поднял макет, — помещается примерно пять тысяч миллиардов триллионов ядер, каждое из которых…

— Это ведь ужас сколько получается, верно?

— Мадам, вы совершенно правы. Теперь…

— Две минуты!

— Миссис Уилкинс, не волнуйтесь, — вмешался Рейнолдс. — Сосредоточьте внимание на металлическом шаре, что находится там, далеко, и думайте об этих нейтронах, каждый из которых готов вот-вот сорваться с орбиты. Когда я подам команду, я хочу, чтобы вы все, а особенно ты, Норман, думали бы о том шаре, представляли бы, как из него летят искры, словно от светящегося часового циферблата. Постарайтесь сделать так, чтобы этих искр стало больше. Просто постарайтесь. Если ничего не получится, вас никто бранить не будет. Так что — не бойтесь.

Миссис Уилкинс кивнула.

— Постараюсь. — Она отложила вязание и устремила в пространство отсутствующий взгляд.

В ту же минуту всех ослепила неправдоподобно яркая вспышка, прорвавшаяся через массивный стеклянный фильтр. Она осветила каждого присутствующего, а затем исчезла.

Капитан флота воскликнул: «Что за черт!», кто-то закричал: «Она взорвалась! Взорвалась!» Заревел динамик: «Взрыв произошел на отсчете минус одна минута тридцать семь секунд. Контроль, имела место какая-то ошибка… эта штуковина выглядела как водородная бомба!»

Накатила взрывная волна и заглушила все прочие звуки. Свет погас, потом со щелчком зажглось аварийное освещение. Бункер качался, как корабль в штормовом море. Яркая вспышка ослепила всех, в ушах стоял рев звуковой волны, а физики уже отталкивали локтями офицеров от перископа. В эту-то минуту на весь бункер и раздалось пронзительное сопрано:

— О Боже!

— В чем дело, Бабуля? Вы-то в порядке?

— Я? О да, да… но мне так жаль… Я же не нарочно…

— Что не нарочно?

— Я как раз начала нащупывать, представляя себе эти крохотные противные нервоны, готовые соскочить… Но я не собиралась ничего взрывать… во всяком случае, пока вы не скажете…

— Ох! — Рейнолдс повернулся к остальным. — Еще кто-нибудь спускал курок?

Никто не сознался. Миссис Уилкинс сказала виновато:

— Извините, доктор. Может, у них найдется вторая? Уж на этот раз я буду поосторожнее.

Рейнолдс и Уитерс сидели в офицерском клубе, перед ними стояли чашки кофе, причем физик про свою начисто забыл. Его глаза горели, лицо нервно подергивалось.

— Предела не существует! Расчеты показывают, что более девяноста процентов массы превращается в энергию. Вы понимаете, что это значит?! Если мы примем… впрочем, неважно! Скажем проще: мы можем делать бомбы размером с горошину! Никаких мер предосторожности! Никаких сложных запасных цепей! Ничего, кроме… — Он помолчал. — К месту бомбежки их будут доставлять небольшие сверхскоростные реактивные самолеты с пилотом, инженером-оружейником и одним из ваших операторов. А бомб сколько угодно! Ни одно государство на Земле не сможет…

— Полегче, — произнес Рейнолдс, — у нас слишком мало операторов. Мы не сможем рисковать ими, сажая их в самолеты.

— Но…

— Впрочем, это и не нужно. Покажите им бомбу, дайте фотографии целей, свяжите по радио с инженером-оружейником… Мы разместим их по всей стране, а сами начнем новый поиск людей, обладающих ВЧВ. По моим расчетам, таких примерно один на тысячу восемьсот.

— Разместить по стране, — повторил Уитерс. — Миссис Уилкинс одна может управиться с несколькими бомбами… верно ведь?

— Думаю, да. Испытаем.

— Обязательно испытаем! — Уитерс наконец вспомнил о кофе и выпил его одним глотком. — Извините меня, доктор, я лезу прямо напролом. Слишком много старых представлений приходится пересматривать.

— Это мне понятно. Я сам в прошлом бихевиорист.

Вошел капитан Майклер, огляделся и быстрыми шагами двинулся к их столику.

— Генерал ждет вас обоих, — сказал он тихо. — Поторопитесь.

Их провели в охраняемый часовыми кабинет. Кроме генерала Хэнби тут присутствовали еще генерал Ла Мотт и вице-адмирал Кейтли. Лица военных были суровы. Хэнби протянул какую-то бумагу. Рейнолдс увидел на ней штамп «Совершенно секретно» и вернул ее генералу.

— Генерал, у меня не тот уровень секретности.

— Заткнитесь и читайте!

Рейнолдс пропустил несколько предваряющих кодовых групп:

«Расшифровка.СЕГОДНЯ РУССКОЕ ПОСОЛЬСТВО ВРУЧИЛО НАМ УЛЬТИМАТУМ: ТРЕБОВАНИЕ ПРЕОБРАЗОВАТЬ СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ В «НАРОДНУЮ РЕСПУБЛИКУ» ПОД ПОЛИТИЧЕСКИМ РУКОВОДСТВОМ КОМИССАРОВ, НАЗНАЧАЕМЫХ СССР. ТРЕБОВАНИЕ ПОДКРЕПЛЯЕТСЯ ВОЕННЫМИ ДЕЙСТВИЯМИ. В НОТЕ СООБЩАЕТСЯ, ЧТО В ВАЖНЕЙШИХ ГОРОДАХ США (СПИСОК ПРИЛАГАЕТСЯ) ЗАЛОЖЕНЫ АТОМНЫЕ БОМБЫ, КОТОРЫЕ БУДУТ ПРИВЕДЕНЫ В ДЕЙСТВИЕ ПО РАДИО, ЕСЛИ США НЕ КАПИТУЛИРУЮТ К ШЕСТНАДЦАТИ НОЛЬ-НОЛЬ БЛИЖАЙШЕЙ ПЯТНИЦЫ».

Рейнолдс перечитал документ дважды. Шестнадцать ноль- ноль в пятницу означало два часа дня послезавтра по местному времени. В наших городах заложены атомные бомбы? Неужели им это действительно удалось? Он с трудом осознал, что генерал Ла Мотт что-то говорит.

— Следует рассматривать эту угрозу как совершенно реальную. Наша децентрализованная организационная структура делает нас естественным объектом нападения.

— А может, они блефуют? — засомневался адмирал. Генерал ВВС покачал головой:

— Они знают, что Президента на испуг не возьмешь. Не следует считать русских дураками.

Рейнолдс все еще не мог понять, по какой причине ему разрешается быть участником подобного совещания. Но тут Ла Мотт взглянул на него.

— Адмирал Кейтли и я немедленно убываем в Вашингтон. Я задержался только для того, чтобы спросить вас: если ваши люди могут взорвать атомную бомбу, так не могут ли они предотвратить ее взрыв?

Рейнолдсу показалось, что время растягивается так, будто у него впереди чуть ли не год на то, чтобы обдумать все детали, касающиеся миссис Уилкинс, Нормана и других.

— Могут, — ответил он. Ла Мотт встал.

— Тогда это ваша забота, Хэнби. Пошли, адмирал.

— Постойте, — запротестовал Рейнолдс. — Дайте мне бомбу и миссис Уилкинс, и я смело усядусь на эту бомбу. Но сколько там городов?

— Тридцать восемь.

— Значит, тридцать восемь бомб, а может быть, и больше. Где они спрятаны? Как выглядят? На какой срок все это может растянуться? Нет, это совершенно невозможно!

— Разумеется. Но делать-то надо! Или хотя бы попытаться. Хэнби, известите, что мы вылетели, ладно?

— Конечно, генерал.

— Прощайте, доктор. Или, возможно, до свидания. Рейнолдс внезапно сообразил, что эти двое отправляются, чтобы «сесть» на одну из бомб и продолжать выполнять свои обязанности, пока она их не уничтожит. Он торопливо проговорил:

— Мы постараемся. Мы обязательно постараемся. Тридцать восемь городов… сорок три часа… семнадцать операторов. Были, конечно, и другие, найденные за предыдущие годы исследований, но они разбросаны по сорока одному штату. В стране с диктаторским режимом секретная полиция отыскала бы их в одну минуту и доставила бы в нужное место со сверхзвуковой скоростью. Но ведь это — Америка!

Разыскать! Доставить сюда! Немедленно! Хэнби поручил полковнику Хэммонду выполнение распоряжений Рейнолдса и приказал офицеру секретной службы передать свои обязанности кому угодно, а самому сесть на телефон и, пользуясь личными связями в ФБР и с другими офицерами безопасности, а через них и с полицией, объявить общую тревогу и найти этих обладателей ВЧВ. Найти, убедить, используя любые формы давления, и заставить лететь, как на крыльях, в нужном направлении. К вечеру нашли двадцать три, из них одиннадцать ублажили или обманули, двое уже прилетели. Хэнби позвонил Рейнолдсу и застал его жующим на ходу сандвич.

— Говорит Хэнби. Только что звонил Президент.

— Президент?

— Ла Мотт к нему пробился. Он, конечно, весь в сомнениях, но все же распорядился оказать нам всемерную поддержку, разумеется, кроме той, что может снизить готовность обычных оборонительных средств. Один из его помощников уже час назад вылетел из Национального аэропорта реактивным самолетом, чтобы помочь нам здесь. В общем, мы продвигаемся.

Продвигались они, конечно, медленно, зато, поскольку русские передачи не глушились, разразившийся кризис немедленно стал всеобщим достоянием. Ровно через тридцать минут Президенту пришлось выступить по телевещанию. Рейнолдс его не слышал — дел было по горло. Он имел всего двадцать человек и мог спасти только двадцать городов, а ведь надо было спасать всю страну. Но как? Рейнолдс был уверен, что миссис Уилкинс сможет обезвредить любую атомную бомбу, если ей ее показать. Он надеялся, что на это же способны и другие, но ведь бомбы спрятаны в далеких-далеких городах — их следует сначала отыскать мысленно, потом все обдумать, потом обезвредить, и все это не за микросекунду, которая требуется для взрыва, а за миллиарды микросекунд, потребных на обнаружение бомбы. Возможно ли это?

Как помочь своим людям? Конечно, есть наркотики — кофеин, бензедрин. Ведь людям нужен и покой, верно? Он повернулся к Хэммонду.

— Мне нужна комната с ванной для каждого человека.

— Так это у них уже есть.

— Нет, сейчас в каждой комнате по двое, а все ванны — общие.

Хэммонд пожал плечами.

— Будет сделано. Придется дать под зад кое-кому из генералитета.

— Пусть кухня работает круглые сутки. Спать им не придется, а есть надо. И чтоб все время свежий кофе, кока, чай — все, чего они потребуют. Можно поставить в каждую комнату телефон и подключить его к отдельному коммутатору?

— О'кей. Что еще?

— Пока не знаю. Надо спросить у них.

О русском ультиматуме было уже всем известно, а о том, каковы наши планы, не знал никто. Речь Рейнолдса была выслушана в неловком молчании. Рейнолдс повернулся к Эндрюсу.

— Что ты скажешь, Пистолет?

— Кусок-то больно велик, проф, как бы в горле не застрял.

— Верно. А может, все же сжуем?

— Полагаю, придется.

— Норман?

— Ну, босс… как же быть, ежели я их «не вижу»?

— Миссис Уилкинс сегодня утром тоже «не видела» бомбу. И радиацию часового циферблата ты тоже «не видел» — она слишком мала. Ты видел только циферблат и думал лишь о нем. Ну, так как?

— Думать о блестящем шаре где-то в городе?

— Да. Нет, постой! Полковник Хэммонд, им нужно иметь представление о внешнем виде объекта, а он будет совсем другим. Здесь ведь есть наши атомные бомбы — им надо на них посмотреть.

Хэммонд задумался.

— Американская бомба предназначена для сбрасывания или запуска с ракетой, она не может быть похожа на русскую, которую нужно где-то спрятать, чтобы потом «разбудить» радиосигналом.

— А как выглядят те?

— Отдел С-2, надо полагать, знает. Мы попробуем получить от них рисунок или чертеж. И пусть готовят макет. Придется обратиться к Уитерсу и генералу. Он вышел.

Миссис Уилкинс сказала деловито:

— Доктор, дайте мне Вашингтон, о'кей?

— Хорошо, миссис Уилкинс, вы единственная, кто прошел испытание практикой, хотя тогдашнее задание было прямо противоположным. Значит, Вашингтон за вами. Этот объект исключительно важен.

— Да я не потому. Его я «вижу» лучше остальных.

— В этом что-то есть, — отозвался Эндрюс. — Тогда я возьму Сиэтл.

К полуночи Рейнолдс распихал всех своих подопечных (их стало уже двадцать шесть) по комнатам офицерского клуба. Хэммонд и он сам по очереди дежурили у коммутатора, развернутого в верхнем холле. Дежурства операторов должны начаться незадолго до истечения срока ультиматума. Усталость ослабляла ВЧВ, иногда сводя их на нет. Рейнолдс надеялся, что последнюю ночь перед вахтой им удастся поспать как следует.

В каждой комнате был установлен микрофон, селекторная связь позволяла слышать, что происходит у жильцов. Рейнолдсу это было не по душе, но Хэммонд переспорил его,

— Разумеется, это вторжение в частную жизнь. Не разве бомба не вторгается в нее? — Он нажал на клавишу. — Слышите? Этот парнишка — Норман — что-то выпиливает из фанеры. — Он нажал на другую. — Рядовой Эндрюс тоже еще копошится. Мы не можем разрешить им спать во время вахты, когда она начнется, поэтому придется шпионить.

— Возможно, вы правы.

Наверх пришел Уитерс.

— В чем-нибудь еще нуждаетесь?

— Полагаю, что нет, — ответил Рейнолдс. — Как там с макетом бомбы?

— Будет готов на рассвете.

— Насколько он надежен?

— Трудно сказать. Их агенты, надо думать, изготовили спусковые устройства из частей, закупленных здесь, но они могут сильно различаться между собой. Что же касается основы… что ж, пришлось прибегнуть к настоящему плутонию.

— Пойдет. Покажем им сразу же после завтрака. Дверь комнаты Пистолета приоткрылась.

— Привет, полковник. Проф, она там.

— Кто?

— Да бомба же. Под Сиэтлом. Я ее чувствую.

— Где она находится?!

— Глубоко. И там мокро, как мне кажется. Может, они ее в Саунд[16] запихали?

Хэммонд вскочил.

— Она в гавани, чтобы залить город радиоактивным дождем! — Он говорил и одновременно набирал номер. — Дайте мне генерала Хэнби!

— Говорит Моррисон, — ответил чей-то голос. — В чем дело, Хэммонд?

— Насчет бомбы в Сиэтле. Прикажите поискать ее драгами. Она либо в Саунде, либо поблизости от него под водой.

— Откуда это известно?

— Один из колдунов Рейнолдса. Начинайте! — И он положил трубку.

— Проф, я ее «не вижу», я же не ясновидящий. Почему бы не вызвать сюда кого-нибудь из них? Например, эту крошку Брентано?

— Боже мой! Ясновидящие! Да ведь они нам просто необходимы!

— Доктор, вы считаете… — воскликнул Уитерс.

— Ничего я не считаю, иначе давно бы подумал об этом. А как отыскиваются бомбы? Какими-нибудь приборами?

— Приборами? Бомба защищена так, что даже счетчик Гейгера ни черта не покажет. Их надо вскрывать и смотреть.

— И сколько на это нужно времени? Скажем, на Нью-Йорк?

— Подождите! — сказал Хэммонд. — Рейнолдс, где эти ясновидящие?

Рейнолдс пожевал губами.

— Они попадаются очень редко.

— Куда реже, чем игроки в кости, — добавил Пистолет, — но если говорить об этой девочке Брентано… Она нашла ключи, которые я потерял, когда рыл окоп. А ведь они оказались под трехфутовым слоем земли. Я тогда всю казарму чуть не перерыл.

— Да, да, миссис Брентано! — Рейнолдс полез за своей записной книжкой.

Хэммонд потянулся к коммутатору.

— Моррисон? Сейчас мы продиктуем вам несколько имен, разыскать этих людей еще важнее, чем прежних.

Важнее, но и труднее: началась паника. Президент уговаривал население сохранять хладнокровие и не покидать дома, но тем не менее больше тридцати миллионов людей бежали из городов. Телетайп в офисе командующего отстукивал:

«НЬЮ-ЙОРК, ШТАТ НЬЮ-ЙОРК. ЧТОБЫ РАСЧИСТИТЬ ОТ ОБЛОМКОВ ПОСЛЕ АВАРИИ ЧАСТЬ ТУННЕЛЯ ХОЛЛАНД, ВЕДУЩУЮ ИЗ ЦЕНТРА К ПЕРИФЕРИИ, ПРИШЛОСЬ ПЕРЕКЛЮЧИТЬ ДВИЖЕНИЕ НА ЧАСТЬ, ОБЕСПЕЧИВАЮЩУЮ ВСТРЕЧНЫЙ ПОТОК ТРАНСПОРТА. ПОЛИЦИЯ ОТКАЗАЛАСЬ ОТ НАМЕРЕНИЯ ОСТАНОВИТЬ ЭВАКУАЦИЮ. БУЛЬДОЗЕРЫ ПРОБУЮТ ВОССТАНОВИТЬ ДВИЖЕНИЕ ПО ТРИБОРО-БРИДЖ, СБРАСЫВАЯ ПРЯМО В РЕКУ ИСКОРЕЖЕННЫЕ АВТОМОБИЛИ И ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ТРУПЫ. ПОДТВЕРЖДАЕТСЯ ИЗВЕСТИЕ О КАТАСТРОФЕ С ПАРОМОМ В УИХОКЕН, НО СПИСКА ПОГИБШИХ ПОКА НЕТ. СЮЧНОЕ СООБЩЕНИЕ: МОСТ ДЖОРДЖА ВАШИНГТОНА РУХНУЛ ТО ЛИ ИЗ-ЗА ПЕРЕГРУЗКИ, ТО ЛИ В РЕЗУЛЬТАТЕ ДИВЕРСИИ. ЕЩЕ ОДНО СРОЧНОЕ СООБЩЕНИЕ… ЕЩЕ…»

Подобная обстановка царила повсюду. На автостраде Денвер-Колорадо-Спрингс к полуночи было зарегистрировано 135 смертельных исходов в результате аварий, потом подобная информация уже просто не поступала. Тяжелый ДС-7 врезался в Бербанке в толпу, прорвавшую ограждение. Движение по автостраде Балтимор-Вашингтон забито пробками в обоих направлениях. Все пять выездов из Лос-Анджелеса намертво закупорены грудами столкнувшихся автомашин. В четыре утра по восточному времени Президент ввел военное положение. Немедленных результатов этот приказ не принес.

К утру у Рейнолдса был уже тридцать один волонтер, их распределили по двадцати четырем городам. Ему пришлось принять крайне тяжелое решение, разрешив своим людям «держать» лишь знакомые им города. Все решилось окончательно, когда игрок Кэрш Деньги-Ваши-Будут-Наши сказал: «Док, у меня предчувствие — Миннеаполис должен быть моим». Рейнолдс сдался, хотя один из его только что прибывших подопытных был уроженцем этого города. Он посадил на Миннеаполис обоих и молился, чтобы хоть у одного из них предчувствие сработало. Прибыли двое ясновидящих — один совершенно слепой киоскер из Чикаго, которому тут же был поручен поиск бомбы в этом городе, другой же циркачке-чтецу мыслей просто дали список городов и велели заняться свободным поиском. Миссис Брентано вторично вышла замуж, переехала, и ее разыскивали по всему Норфолку.

В час пятнадцать пополудни, то есть за сорок пять минут до истечения срока ультиматума, все сидели в своих комнатах, вооруженные планами городов, их аэрофотоснимками и фотографиями макетов атомной бомбы. Клуб был полностью очищен от обычных посетителей. Тем нескольким служащим, которые должны были обеспечивать необходимым бригаду операторов ВЧВ, приказали соблюдать полнейшую тишину. На шоссе перекрыли движение, самолетам было запрещено летать в определенном воздушном коридоре. Все должно было создавать условия, чтобы теперь уже сорок два человека могли бы сидеть и думать.

У коммутатора находились Хэммонд, Рейнолдс и Мак-Клинток — помощник Президента. Рейнолдс оторвал взгляд от списков:

— Время?

— Час тридцать семь, — ответил Хэммонд, — осталось двадцать три минуты.

— Час тридцать восемь — поправил его Мак-Клинток. — Рейнолдс, как у вас с Детройтом? Нельзя же оставить его без защиты!

— Мне некого на него поставить. Каждый прикрывает тот город, который он знает.

— А близняшки? Я слышал, как они упоминали Детройт.

— Так они повсюду выступали, но их родной город- Питтсбург.

— Одну из них переведите на Детройт.

Рейнолдсу очень хотелось послать его подальше.

— Они работают только в паре. Вы что, хотите сбить их с толку и потерять два города?

Не отвечая на вопрос, Мак-Клинток спросил:

— А кто на Кливленде?

— Норман Джонсон. Он оттуда родом, а по своим способностям занимает среди операторов второе месте.

Их разговор был нарушен звуком голосов на нижней площадке. По лестнице поднимался мужчина с чемоданом в руках. Увидев Рейнолдса, он воскликнул:

— О, хелло, доктор! Что случилось? Я занят важнейшим делом — изготовляю танк, а меня вдруг волокут в ФБР! Это ваши штучки?

— Да. Пошли.

Мак-Клинток хотел было что-то сказать, но Рейнолдс уже увел приезжего.

— Мистер Нельсон, вы прибыли со всем семейством?

— Нет, они все еще в Детройте. Если бы я знал…

— Погодите. Выслушайте меня внимательно. — Рейнолдс объяснил ситуацию и показал план города и макет атомной бомбы, находившийся в той комнате, куда они прошли. — Вы все поняли?

Желваки на скулах Нельсона ходили ходуном.

— Неужели это возможно?

— Да, возможно. Все, что надо, — это думать о бомбе или о бомбах. Войти с ними в соприкосновение, зажать их, не дать взорваться. Придется попотеть.

Нельсон тяжело перевел дух.

— Постараюсь не заснуть.

— Если вам что-нибудь потребуется, звоните по телефону. Желаю удачи.

Рейнолдс возвращался мимо двери слепого ясновидящего. Она была приоткрыта.

— Гарри, это проф. Что-нибудь получается?

Владелец комнаты повернулся на голос:

— Она в Лупе.[17] Я мог бы провести к ней, если б был там. Дом шестиэтажный.

— А более определенно сказать нельзя?

— Передайте, пусть пошарят на чердаке. Когда я «поднимаюсь» вверх, становится теплее.

— Передам немедленно. — Вернувшись почти бегом, он увидел, что прибыл Хэнби. Рейнолдс набрал номер узла связи. — Говорит Рейнолдс. Чикагская бомба в шестиэтажном доме в Лупе, вероятно, на чердаке. Нет, это все. Будьте здоровы.

Хэнби начал что-то говорить, но Рейнолдс, отрицательно качнув головой, взглянул на часы. Генерал, так ничего и не сказав, взял трубку.

— Говорит командующий. Любые срочные сообщения передавайте сюда. — Он положил трубку на рычаг и тоже посмотрел на часы.

Долгие пятнадцать минут прошли в полном молчании. Генерал прервал его, подняв трубку.

— Говорит Хэнби. Есть какие-нибудь новости?

— Нет, генерал. На проводе Вашингтон.

— Вашингтон?

— Да, сэр. Генерал у телефона, мистер Секретарь.

Хэнби вздохнул.

— Говорит Хэнби, мистер Секретарь. У вас все в порядке? Вашингтон… в норме?

Остальные слушали разговор через усилитель.

— Разумеется, разумеется. Срок ультиматума истек. Но я хотел бы сказать… Радио Москвы сообщило, что наши города в огне.

Хэнби искал нужные слова.

— А на самом деле?

— Конечно, ничего подобного. Я напрямую связан с Генеральным штабом, у которого постоянная связь с каждым городом в списке. Все они в полном порядке. Не знаю, был ли толк от ваших ненормальных, но так или иначе, тревога оказалась ложной… — Голос умолк.

Лицо Хэнби помертвело. Он в бешенстве ударил по клавише.

— Нас прервали!

— Это не у нас, сэр… Никак не могу добиться соединения.

— Продолжайте попытки.

Прошло чуть больше минуты, хотя казалось, время тянулось бесконечно, наконец связист доложил:

— Связь восстановлена.

— Это вы, Хэнби? — раздался голос. — Надо полагать, нарушения на линии, подобные тому, что только что имело место, возможны и в будущем. Так вот, насчет этих ВЧВ… Мы им, конечно, благодарны и все такое прочее, но я советую не посвящать в это дело газетчиков. Могут понять все не так, как хотелось бы, знаете ли.

— Вот как? Это приказ, мистер Секретарь?

— О, нет, нет… Просто дела такого рода обычно проходят через мой офис…

— Понятно, сэр, — Хэнби осторожно положил трубку.

— Не следовало вам прерывать разговор, генерал, — сказал Мак-Клинток. — Я хотел узнать, считает ли шеф продолжение нашей работы необходимым.

— Давайте обговорим это у меня. — Генерал увлек его за собой, но перед этим успел послать Рейнолдсу тоскливый взгляд через плечо.

В шесть часов у дверей комнат были выставлены подносы с едой, вечером многие попросили кофе. Миссис Уилкинс заказала чай. Дверь в ее комнату была постоянно открыта, и она болтала со всеми, кто проходил мимо.

Гарри-киоскер обследовал Милуоки. Из Чикаго ответ на его сообщение еще не поступил. Миссис Экстейн, или «Княгиня Катя» — таков был ее сценический псевдоним, — заявила, что «ощущает» передвижной домик в Денвере, а теперь занялась планами Нового Орлеана. После того, как срок ультиматума истек, паника немного улеглась, а положение с коммуникационными системами улучшилось. Американцы говорили друг другу, что все время были уверены в том, что проклятые красные просто блефуют.

В три утра Хэммонд и Рейнолдс потребовали еще кофе. Когда Рейнолдс наливал чашку, рука его слегка дрожала. Хэммонд сказал:

— Вы уже две ночи без сна. Прилягте вон на том диванчике.

— Как будто вы себя чувствуете намного лучше!

— Я посплю, когда вы проснетесь.

— Не могу спать. Меня волнует то, что может случиться, если заснут они. Он показал на шеренгу закрытых дверей.

— Меня тоже.

В семь утра в коридор вышел Пистолет.

— Та бомба… ее больше нет. Чувство такое, будто разжал кулак, а в нем пусто!

Хэммонд схватил трубку.

— Дайте мне Сиэтл. Местное отделение ФБР. Пока его соединяли, Пистолет спросил:

— А что теперь, проф?

Рейнолдс попытался сосредоточиться.

— Может, отдохнешь чуток?

— Пока все не кончится, лучше не стоит. У кого Толидо? Мне он знаком.

— Хм… У молодого Барнеса.

Хэммонда соединили. Он назвал себя и задал вопрос. Потом тихонько опустил трубку.

— Они нашли ее, — сказал он шепотом. — В озере.

— Я ж говорил, что там мокро, — буркнул Пистолет. — Так как насчет Толидо?

В семь тридцать пять ворвался Мак-Клинток, за ним спешил Хэнби.

— Доктор Рейнолдс! Полковник Хэммонд!

— Ш-ш-ш-ш! Тихо! Вы им мешаете!

Мак-Клинток понизил голос.

— Извините… Переволновался. Но это очень важно. В Сиэтле нашли бомбу и…

— Да, рядовой Эндрюс нас уже известил.

— А? Да откуда он-то мог знать?

— Неважно, — вмешался Хэнби. — Важно, что бомбу нашли с задействованным спусковым механизмом. Теперь мы уверены, что именно ваши люди спасают города.

— А разве тут могли быть сомнения?

— Ну, в общем… да…

— Но больше их нет, — добавил Мак-Клинток. — Теперь я все беру на себя. Он наклонился к коммутатору. — Связь? Дайте мне Белый дом.

— Что вы хотите сказать, — медленно начал Рейнолдс, — этим «беру все на себя»?

— Что? Да просто-напросто беру на себя руководство операцией от имени Президента. Будьте добры принять меры, чтобы эти люди ни на минуту не покидали своих постов.

— А вы что собираетесь делать?

— Да ничего, доктор, — быстро вмешался Хэнби. — Просто с этой минуты мы будем находиться в непрерывном контакте с Вашингтоном.

Они продолжали нести вахту вместе. Рейнолдс буквально кипел от ярости и ненависти к Мак-Клинтоку. Ему захотелось выпить еще чашечку кофе, но он решил заменить ее таблеткой бензедрина. Рейнолдс надеялся, что его люди последуют его примеру, но не слишком переусердствуют. Возбуждающими средствами пользовались все, кроме Бабули Уилкинс, которая не желала к ним даже притрагиваться. Ему очень хотелось проверить всех, но он знал, что не вправе — каждая бомба висела на тоненькой ниточке человеческой мысли отвлекись на секунду — и все…

Загорелся огонек внешнего вызова. Трубку снял Хэнби.

— Конгресс распустили на каникулы, — объявил он, — и Президент вручил контр-ультиматум русским: найти и обезвредить все бомбы, иначе мы начнем бомбардировку их территории.

Снова вспыхнул огонек внешнего вызова. Хэнби ответил. Лицо его просветлело.

— Найдены еще две. Одна в Чикаго — именно там, где установил ваш парень. Другая в Кемдене.

— В Кемдене? А каким образом?

— Они проводят превентивные аресты коммунистов. Одного из них привезли обратно в Кемден для допроса, что ему ужас как не понравилось — знал, что находится всего лишь в миле от бомбы. А кто у нас на Кемдене?

— Мистер Димуиди.

— Старикашка? Тот, что прихрамывает?

— Именно. Почтальон на пенсии. Генерал, мы уверены, что в каждом городе только одна бомба?

Ему ответил Мак-Клинток:

— Нет, конечно. Эти люди должны…

Хэнби опять вмешался:

— Си-Ай[18] полагает, что так. Исключения Нью-Йорк и Вашингтон. Считается, что если бы бомб было больше, то список городов был бы длиннее.

Рейнолдс ушел, чтобы снять с дежурства мистера Димуиди. Мак-Клинток, кипел он, не способен понять, что человек сделан из плоти и крови.

Димуиди ничуть не удивился.

— Знаете, недавно внезапно исчезло ощущение давления, и я испугался, что по-настоящему задремал. Решил, что «отпустил» бомбу и она взорвалась, но тут же понял, что ошибаюсь.

Рейнолдс велел ему отдохнуть, а затем быть готовым прийти на помощь кому-нибудь из товарищей. Они остановились на Филадельфии — Димуиди там жил некоторое время.

Вахта продолжалась. Миссис Экстейн выдала целых три предположения, но ответов на них пока не было, так что Рейнолдсу пришлось продолжать держать все эти три города под неусыпным наблюдением. И тут миссис Экстейн заявила, что ее «зрение» притупилось. Рейнолдс сходил к ней в комнату и уложил спать, даже не посоветовавшись с Мак-Клинтоком.

Подносы с завтраком появились и исчезли. Рейнолдс трудился изо всех сил, стремясь добиться того, чтобы его операторы могли отдохнуть. Сорок три человека и тридцать пять городов — ах, если бы иметь хоть по двое на каждый город! Конечно, возможно, что каждый из них способен контролировать любой город. Нет, проверка подобного предположения может обойтись слишком дорого!

Проснулся Барнес и снова взялся за Толидо. Теперь Пистолет был свободен. Может, поручить ему Кливленд? Норман работал бессменно, а Пистолет как-то раз проезжал через Кливленд на поезде. Цветной мальчуган был просто уникум, хотя и склонен к истерике, тогда как Пистолет… Короче, Рейнолдс был уверен, что, проведи Пистолет даже неделю без сна, он будет последним, кто сойдет с рельс.

Нет! Нельзя доверить Кливленд человеку, который всего лишь раз проехал через него. Но когда Димуиди возьмет на себя Филадельфию, а когда Мэри Клиффорд проснется, он сможет посадить ее на Хьюстон, что даст возможность Хэнку поспать, прежде чем его пересадят на Индианаполис, и тогда…

Настоящая шахматная задача, только все пешки в ней — ферзи, а ошибки недопустимы!

Мак-Клинток забавлялся переключением селектора, вслушиваясь в то, что происходит в комнатах. Внезапно он заорал:

— Кто-то дрыхнет!

Рейнолдс взглянул на номер.

— Естественно. Это комната близняшек. Они работают поочередно. Вы можете услышать храп еще в двадцать первой, тридцатой, восьмой и девятнадцатой комнатах. Там все о'кей. Они спят после вахты.

— Ну, ладно, ладно. — Мак-Клинток явно чувствовал себя уязвленным.

Рейнолдс снова склонился над своими списками. Вскоре Мак-Клинток опять взревел:

— Кто в двенадцатой?

— Что? Подождите-ка… Там Норман Джонсон, Кливленд.

— Вы хотите сказать, что он на вахте?!

— Да. — Рейнолдс услышал астматическое дыхание мальчугана, и это его успокоило.

— Он храпит!

— Нет, он не спит.

Но Мак-Клинток уже мчался по коридору. Рейнолдс бросился ему вслед, Хэнби и Хэммонд — за ним. Рейнолдс успел добежать до двенадцатой комнаты как раз в тот момент, когда Мак-Клинток в нее ворвался. Норман полулежал в кресле, глаза по обыкновению закрыты. Мак-Клинток схватил его за ворот и ударил по лицу.

— Продери глаза!

Рейнолдс схватил Мак-Клинтока.

— Проклятый идиот!

Норман открыл глаза и тут же отчаянно разрыдался.

— Она взорвалась!

— Спокойнее, Норман! Все в порядке!

— Нет! Нет! Она взорвалась, и мамми погибла!!!

Мак-Клинток рявкнул:

— А ну, сконцентрируйся, парень! Принимайся за дело!

Рейнолдс повернулся к нему:

— Убирайся! Убирайся отсюда, пока я тебе морду не набил!

Хэнби и Хэммонд стояли в дверях. Генерал опомнился первым:

— Замолчите, доктор, и займитесь мальчиком. На командном пункте уже горел сигнал внешнего вызова. Хэнби взял трубку, а Рейнолдс пытался успокоить негритенка, Хэнби выслушал в мрачном молчании, потом сказал:

— Он прав. Кливленда больше нет.

— Он спал! — резко выкрикнул Мак-Клинток. — Убить его мало!

— Заткнитесь, — ответил Хэнби.

— Но…

— Какие будут приказания, генерал? — спросил Рейнолдс.

— А разве они нужны?

— А весь этот галдеж? Наверняка не менее десятка людей выбиты из колеи.

— Проверим. — Генерал снова вызвал Вашингтон, затем вздохнул с облегчением. — Нет, только Кливленд. Можно сказать… нам повезло.

— Генерал, — стоял на своем Мак-Клинток, — он спал!

Хэнби посмотрел на него.

— Сэр, может, вы и помощник Президента, но военной властью не располагаете. Вон из моего командного пункта!

— Но я направлен Президентом, чтобы…

— Вон из командного пункта, сэр! Возвращайтесь в Вашингтон. Или в Кливленд!

Мак-Клинток окаменел. Хэнби добавил:

— Вы хуже заразы. Вы — дурак!

— Я буду жаловаться Президенту!!!

— Вмешайтесь еще раз, и Президент вряд ли доживет до той минуты. Пошел вон!

К ночи ситуация резко осложнилась. Угроза все еще висела над двадцатью семью городами, а операторы Рейнолдса выбывали из строя быстрее, чем успевали обнаруживать новые бомбы. Кэрш Деньги-Ваши-Будут-Наши даже после отдыха был не в силах встать на вахту.

— Пуст, как пересохший колодец. Все.

После этого Рейнолдс проверил всех, кто должен был заступить на вахту, и обнаружил, что некоторые из них безнадежны — короткий сон ничего изменить не смог — они были «пусты».

К ночи осталось только восемнадцать операторов на девятнадцать городов. Близняшкам со слезами пришлось расстаться — и ничего ужасного не произошло. Миссис Уилкинс «держала» Балтимор и Вашингтон — она взяла на себя Балтимор, когда там не оказалось замены.

Но теперь у Рейнолдса уже не было резервов для подмены, и три оператора Нельсон, Пистолет и Бабуля Уилкинс — работали бессменно. Рейнолдс слишком вымотался, чтобы волноваться. Он просто знал, что если хоть один из них достигнет предела своих возможностей, Соединенные Штаты потеряют город. Паника после гибели Кливленда вспыхнула снова. Дороги были забиты. Развал затруднял поиски бомб, но изменить ситуацию Рейнолдс ничем не мог.

Миссис Экстейн все еще жаловалась на свое «зрение», но работу все же продолжала. У Гарри-киоскера с Милуоки дело не сдвинулось с мертвой точки, но подменять его смысла не было — другие города были для него «белым пятном». За ночь миссис Экстейн обнаружила бомбу в Хьюстоне. Она, — сказала миссис Экстейн, — находится в ящике под землей. Гроб? Да, там есть и могильная плита, но прочесть на ней имя она не может.

Из-за этого покой многих недавно опочивших в Хьюстоне был потревожен. В девять часов воскресного утра Рейнолдс пошел к Мэри Клиффорд, чтобы сказать ей, что она может лечь спать или сменить оператора по Уилмингтону, если у нее еще есть силы. Он обнаружил Мэри в глубоком обмороке, уложил ее в постель, гадая, знает ли она, что бомба в Хьюстоне обезврежена.

Одиннадцать городов и восемь людей. Бабуля Уилкинс «держала» четыре города. Никто, кроме нее, не мог взять на себя даже два. Рейнолдс тупо подумал, какое это чудо, что они все же держатся, — это чудо намного превосходило все, что операторы демонстрировали когда-либо.

Когда он вернулся, Хэммонд поднял на него глаза.

— Заменили кого-нибудь?

— Нет. Эта девочка Клиффорд выбыла надолго. Значит, в конце концов мы потеряем не меньше полудюжины городов.

— Наверняка некоторые из них уже обезлюдели.

— Будем надеяться. Еще бомбы найдены?

— Пока нет. А как вы, доктор, себя чувствуете?

— Как покойник трехнедельной давности. Рейнолдс устало рухнул на стул. Он подумал, не стоит ли разбудить кого-нибудь из спящих и посмотреть, в каком они состоянии, но тут внизу раздался шум. Рейнолдс выбежал на лестничную площадку. По лестнице поднимался капитан военной полиции.

— Приказано доставить ее к вам. Рейнолдс поглядел на женщину, шедшую за капитаном.

— Дороти Брентано!

— Ныне Дороти Смит!

Сдерживая дрожь нетерпения, он объяснил ей, чего от нее ждут. Она кивнула.

— Все это я еще в самолете усекла. Карандаш есть? Тогда пишите: Сент-Луис в прибрежном складе с вывеской «Барлетт и сын. Оптовая торговля». Ищите на чердаке. В Хьюстоне… нет, ее уже нашли. Балтимор — на корабле в доках, название «Золотой берег». Какие там еще города? Я потеряла уйму времени, вынюхивая там, где ни черта нет.

Рейнолдс уже во весь голос вызывал Вашингтон.

Последней от вахты освободилась Бабуля Уилкинс. Дороти обнаружила еще одну бомбу в Потомаке; миссис Уилкинс грубовато велела ей не лениться. В Вашингтоне всего было четыре бомбы, что миссис Уилкинс, оказывается, знала с самого начала. Дороти нашла их за одиннадцать минут.

Спустя три часа Рейнолдс, который никак не мог заснуть, зашел в гостиную офицерского клуба. Несколько членов его команды закусывали и слушали радиопередачу о нашем воздушном налете на Россию. Рейнолдс даже слушать не стал — ну, разбомбят там Омск или Томск, Минск или Пинск — ему сегодня не до этого. Медленными глотками он пил молоко и думал о том, что никогда в жизни больше не прикоснется к кофе. К его столику подошел капитан Майклер.

— Вас вызывает генерал. Быстро!

— Чего это он?

— Я сказал — быстро! А где тут Бабуля Уилкинс… о, вот она! А кто такая Дороти Смит?

— Та, что сидит рядом с миссис Уилкинс.

Майклер ввел их в кабинет Хэнби. Тот кивнул.

— Садитесь вон там. Вы, леди, тоже. Постарайтесь держаться в фокусе.

Рейнолдс обнаружил, что он находится как раз против экрана телевизора, на котором возникло изображение Президента. Выглядел Президент таким же усталым, каким чувствовал себя Рейнолдс, но все же улыбался.

— Вы доктор Рейнолдс?

— Да, мистер Президент.

— А эти дамы — миссис Уилкинс и миссис Смит?

— Да, сэр.

Президент тихо сказал:

— Вы трое и все ваши коллеги получите благодарность от имени республики. И мою личную — тоже. Но это подождет. Миссис Смит, бомбы еще есть, только они в России. Не может ли ваш удивительный дар обнаружить их там?

— Господи, откуда же мне знать… Можно попробовать…

— Миссис Уилкинс, а вы можете взорвать эти бомбы, хоть они и находятся от вас далеко?

Ко всеобщему удивлению, глаза Бабули блестели так же ярко, как обычно; она была оживлена в высшей степени.

— Мистер Президент!

— Сможете?

Взгляд Бабули устремился в неизвестные дали.

— А вы дайте нам с Дороти тихонькую комнатку подальше отсюда… да чайник с хорошей заваркой. Только чтоб чайник был побольше.

ВОДА ПРЕДНАЗНАЧАЕТСЯ ДЛЯ КУПАНИЯ

Ему казалось, что жара в долине сильнее обычного, но жарко здесь всегда. Долина Империал — это естественная парилка: она расположена на 250 футов ниже уровня моря, отделена от Тихого океана горами у Сан-Диего, а от Калифорнийского залива — возвышенностью на юге. На востоке между долиной и бурной рекой Колорадо стеной встали Шоколадные горы.

Он остановил машину у отеля «Барбара Уорт» в Эль-Сентро и вошел в бар.

— Шотландского.

Бармен налил ему стакан виски, а рядом поставил стакан с ледяной водой.

— Спасибо. Выпьете со мной?

— Не откажусь.

Посетитель отхлебнул виски, запил его глотком воды.

— Вот как раз нужное количество воды в нужном месте. У меня гидрофобия.

— Чего?

— Я не люблю воду. В детстве я чуть не утонул, с тех пор боюсь воды.

— Да, воду пить противно, — согласился бармен, — но поплавать я люблю.

— Это не для меня. Именно за то я и люблю долину, что здесь нет оросительных каналов, тазов, лоханей и стаканов. Всегда с ужасом возвращаюсь в Лос-Анджелес.

— Если вы боитесь утонуть, — ответил хозяин, — то вам лучше быть в Лос-Анджелесе, чем в долине. Мы здесь находимся ниже уровня моря. Вокруг нас вода, мы на самом донышке. А что, если кто-нибудь вытащит пробку?

— Пугайте этим свою бабушку. Береговая линия — не пробка.

— А землетрясение?

— Чепуха. Землетрясения не сдвигают горы.

— Ну, не обязательно землетрясение. Вы слышали о наводнении 1905 года? Колорадо тогда вышла из берегов и образовалось Салтонское море. Да и насчет землетрясений слишком уж не обольщайтесь: долины ниже уровня моря не образуются сами по себе. Сан-Андреасский разлом огибает эту долину наподобие знака вопроса. Только представьте себе, какой должен был быть толчок, чтобы тысячи квадратных миль земли оказались ниже уровня моря.

— Не пытайтесь меня напугать. Это было тысячи лет назад. Получите, — он положил банкноту на стойку и вышел. — Ну и зануда! С таким характером нечего лезть в бармены.

Термометр в затененном проеме двери показывал 118 градусов.[19] Зной был почти осязаемым он жег глаза, иссушал легкие, хотя приезжий и шел по теневой стороне дорожки. К машине будет невозможно притронуться: надо было поставить ее в гараж. Он обошел вокруг машины и увидел, что кто-то нагнулся над левой дверцей.

— Черт возьми, что вы здесь делаете?

Человек вздрогнул и обернулся, показав бесцветные хитрые глаза. На нем была пиджачная пара, грязная и неглаженная, без галстука. На руках и под ногтями — грязь, но не трудовая: мозолей не было. Безвольный рот портил его не лишенное приятности лицо.

— Я не делал ничего плохого, — извинился он. — Я только хотел прочитать вашу регистрационную карточку. Вы из Лос-Анджелеса? Не подбросите меня туда?

Владелец автомобиля быстрым взглядом осмотрел салон.

— Хотел посмотреть, откуда я? Тогда зачем открыл бардачок? Следовало бы тебя посадить, — он кивнул в сторону двух помощников шерифа в форме, околачивавшихся на другой стороне улицы. — Проваливай, бездельник.

Человек посмотрел в сторону полицейских и быстро исчез в противоположном направлении. Владелец машины забрался внутрь, проклиная жару, и проверил бардачок. Не хватало фонарика.

Мысленно списав фонарик в убыток, он поехал в сторону Броули, расположенного пятнадцатью милями севернее. Жара была угнетающей даже для долины Империал. Погода как раз для землетрясения, подумал он, давая волю обычному калифорнийскому предрассудку, потом отбросил эту мысль — ведь ему ее подал тот безмозглый бармен. Обычный день для долины, ну, может быть, немного жарче, чем всегда.

Дела занесли его на несколько отдаленных ранчо между Броули и Салтонским морем, а теперь он возвращался по разбитой проселочной дороге к шоссе. Неожиданно машина затряслась, как будто ехала по булыжникам. Он остановился, но тряска продолжалась, сопровождаемая низким отдаленным гулом.

Землетрясение! Он выскочил из машины, охваченный неосознанным первобытным стремлением выбраться на открытое пространство, убежать от рушащихся башен и падающих кирпичей. Но здесь не было зданий; ничего, кроме пустыни и орошаемых полей.

Он вернулся к машине, вздрагивая при каждом новом толчке. Правое переднее колесо спустилось. Очевидно, шину проткнул острый камешек, когда машина затряслась от первого сильного толчка. Пока он снимал колесо, ему чуть не стало плохо. Он выпрямился, бледный от жары и усталости.

Еще один толчок, не такой, как первый, но тоже очень сильный, поверг его в панику, и он побежал, но упал, сбитый с ног дикими скачками земли. Потом он поднялся и побрел назад к машине.

Она стояла наклонившись, как пьяница, домкрат из-под нее выбило землетрясением. Он хотел было плюнуть и идти пешком, но от толчков все небо вокруг было в пыли, как в тумане, без той благословенной прохлады, которую дает туман. Он был в нескольких милях от города и сомневался, что сможет дойти туда пешком.

Тогда он снова взялся за работу, потея и тяжело дыша. Спустя полтора часа после первого толчка он поставил запасное колесо. Земля все еще гудела и тряслась время от времени. Он решил ехать помедленнее, чтобы при следующем толчке не потерять управления. В любом случае, пыль не позволяла ехать быстро.

Он понемногу успокоился, приближаясь к шоссе, и тут услышал вдали поезд. Звук поезда нарастал, перекрывая шум мотора. Экспресс, решил он. В глубине его сознания занозой сидела мысль, которую он долго не мог поймать, что-то с этим звуком не то. И, наконец, понял: после землетрясения поезда не несутся — они еле ползут, а бригада высматривает разошедшиеся рельсы.

Но звук нашел отклик в его сознании. Вода! Этот отклик всплыл из самых кошмарных глубин подсознания, из детских страхов. Он помнил этот звук с тех пор, когда в детстве чуть было не утонул в потоках воды, прорвавших плотину. Вода! Высокая стена воды, скрытая где-то в пыли и охотящаяся за ним, за ним…

Его нога сама собой вдавила педаль газа в пол; машина дернулась и стала. Он снова завел ее и постарался успокоиться — без запаски по такой дороге опасно ехать слишком быстро. Он заставил себя ехать не быстрее тридцати пяти миль в час и постарался определить расстояние до воды и направление ее движения. Теперь ему оставалось только молиться.

Неожиданно перед самым радиатором из пыли появилось шоссе, и он чуть не налетел на большой автомобиль, пронесшийся на север. Через секунду вслед за ним промелькнул грузовик, груженный овощами, затем трактор с прицепом.

Все ясно: он повернул на север.

Через некоторое время он обогнал тот грузовик с овощами, потом какую-то развалюху, в которой ехала семья сельскохозяйственных рабочих. Они что-то кричали ему, но он не обратил внимания. Более мощные машины обгоняли его, а он, в свою очередь, обогнал несколько грузовиков, набитых сезонными рабочими. После этого дорога опустела — с севера не показался никто.

Звук, похожий на шум поезда позади него, все нарастал. Он старательно всматривался в зеркало заднего вида, но в пыльной мгле ничего не мог разглядеть.

У обочины плакал ребенок — девочка лет восьми. Он проехал мимо, почти не заметив ее, потом ударил по тормозам. Он уговаривал себя, что, должно быть, у нее где-нибудь здесь родные и что это не его дело. Проклиная себя, он сначала поехал задним ходом, потом развернулся. Чуть не проскочил в пыли мимо нее, развернулся снова и остановился около ребенка: «Залезай!»

Она повернула к нему свое грязное, мокрое, испуганное лицо, но не двинулась с места.

— Не могу, у меня болит нога.

Он выскочил из машины, схватил ее в охапку и запихнул на переднее правое сиденье. Правая нога ее опухла.

— Как тебя угораздило? — спросил он, выжимая сцепление.

— Когда случилось это самое. Нога у меня сломана? — она уже не плакала. Вы отвезете меня домой?

— Я позабочусь о тебе. Не задавай вопросов.

— Хорошо, — ответила она с сомнением. Рев позади них все усиливался. Ему хотелось увеличить скорость, но пыльная мгла и ненадежное колесо не позволяли это сделать. Неожиданно перед машиной вынырнул из пыли маленький японский мальчик, Девочка рядом с ним закричала:

— Это же Томми!

— Ну и что? Просто какой-то япошка.

— Это Томми Хаякава. Он из моего класса. Наверное, он ищет меня.

Он опять выругался про себя, резко повернул назад, едва не перевернув машину, и поехал прямо в нарастающий рев потока.

— Вот он! — закричала девочка. — Томми! Томми!

— Залезай! — скомандовал он, останавливаясь рядом с мальчиком.

— Томми, залезай! — повторила маленькая пассажирка.

Мальчик заколебался; тогда водитель перегнулся через девочку и втащил его за рубашку внутрь.

— Хочешь утонуть?

Только он перешел на вторую передачу, как прямо впереди показалась фигура, машущая руками. Он едва успел заметить лицо человека — это был давешний бродяга-воришка.

Относительно него совесть моя чиста, подумал он. Пусть себе тонет!

Потом на него нахлынули воспоминания детства, и перед его мысленным взором встало охваченное ужасом лицо бродяги. Тот боролся с водой, налитые кровью глаза его повылезали из орбит, а рот был перекошен от крика.

Водитель опять затормозил. На этот раз он не стал разворачиваться; он просто подал машину задним ходом: расстояние было невелико, да и бродяга бежал за ними.

Дверца открылась рывком, и бродяга ввалился внутрь.

— Спасибо, приятель. Давай выбираться отсюда.

— Даю, — ответил он и посмотрел в зеркало. Сквозь пыльный туман он увидел свинцово-черную стену тридцати — а может, и ста — футов высотой, летящую прямо на них. Рев воды отдавался в ушах.

Он сразу включил вторую скорость, переключил на третью и выжал из машины все, на что она была способна, плюнув на покрышки.

— Что там? — закричал он. Бродяга смотрел в заднее окошко.

— Отрываемся. Так и держи.

Они выскочили на неисправный участок дороги, и он немного снизил скорость, понимая, что, если машина сломается окончательно, всем им придет конец. Девочка начала плакать.

— Замолчи! — прикрикнул он.

— Что это? — спросил маленький японец тихим от ужаса голосом. Бродяга ответил:

— Это прорвался Тихий океан.

— Не может быть! — закричал водитель. — Наверное, это река Колорадо.

— Это не река, приятель. Это океан. Я торчал в пивной в Сентро, когда из Калексико передали по радио, что к югу земля провалилась и идет приливная волна. Потом станция замолкла.

Водитель не ответил. Бродяга продолжал:

— Один тип подбросил меня до Броули, а потом остановился заправиться и уехал без меня, — бродяга оглянулся назад. — Я больше ее не вижу.

— Мы оторвались?

— Черт, нет. Ее все еще слышно. Просто я не вижу ее сквозь мглу.

Они продолжали мчаться вперед. Дорога немного отклонилась вправо, затем почти незаметно пошла под уклон. Бродяга посмотрел вперед и вдруг заорал:

— Эй, куда вы едете?

— Как куда?

— Нам надо свернуть с шоссе! Мы же едем к Салтонскому морю — самому низкому месту в долине.

— Больше некуда ехать. Не можем же мы повернуть назад.

— Нельзя ехать вперед. Это самоубийство!

— Мы ее обгоним. К северу от Салтона опять идет подъем.

— Ничего не выйдет. Посмотрите на указатель топлива.

Стрелка болталась в левой части циферблата. Два галлона, может, даже меньше. Хватит, чтобы доехать до Салтонского моря. В нерешительности он смотрел на трясущуюся стрелку прибора.

— Надо свернуть влево, — продолжал бродяга. — На боковую дорогу. И ехать по ней к горам.

— Где?

— Сейчас покажу. Я знаю эти места.

Когда он свернул на боковую дорогу, то с ужасом осознал, что теперь они едут почти параллельно потоку. Однако дорога шла вверх. Он посмотрел налево и попытался разглядеть черную стену воды, звук которой бился у него в ушах, но дорога не позволяла отвлекаться.

— Видишь ее? — крикнул он бродяге. — Вижу! Поддай газу, приятель.

Он сосредоточился на горах, маячивших впереди. Горы должны быть выше уровня моря, уговаривал он себя. Они мчались и мчались вперед, сквозь бесконечную пыль, жару и грохот. Подъем стал более крутым. Неожиданно машина перескочила через бугор и попала в старое русло ручья, которое должно было быть сухим, но оказалось наполненным водой. Прежде чем он успел среагировать, машина оказалась в воде по самые оси, даже выше. Он ударил по тормозам, затем врубил задний ход. Мотор кашлянул и заглох.

Бродяга рывком распахнул дверцу и, схватив детей под мышки, зашлепал к берегу. Водитель попытался запустить двигатель, потом с ужасом увидел, что вода поднимается выше уровня пола. Тогда он выпрыгнул из машины, упал на колени, погрузившись по пояс в воду, поднялся на ноги и бросился вдогонку за бродягой.

Бродяга уже поставил детей на небольшом возвышении и теперь оглядывался вокруг.

— Надо выбираться отсюда, — сказал водитель. Бродяга помотал головой.

— Не имеет смысла. Оглянитесь вокруг. С юга к возвышенности, на которой они стояли, подбиралась стена воды. Между ними и горами струился небольшой поток, заполняя старое русло, в котором стояла брошенная машина. К востоку от них основной поток накрыл шоссе и устремился к Салтонскому морю.

Пока водитель оглядывался вокруг, небольшой поток соединился по руслу с основным. Они были отрезаны, окружены водой со всех сторон. Ему захотелось кричать, броситься в поток и переплыть его. Наверное, он и кричал. Он понял это, когда бродяга стал трясти его за плечо.

— Успокойся, приятель. Мы пока еще не утонули.

— Что нам делать?

— Я хочу к маме, — сказала девочка. Бродяга машинально протянул руку и погладил ее по голове. Томми Хаякава обнял девочку за плечи.

— Я позабочусь о тебе, Лаура, — сказал он храбро.

Вода уже накрыла машину целиком и все продолжала прибывать. Пенящаяся голова потока давно минула их, и рев стал тише. Теперь вода поднималась спокойно — но поднималась.

— Нам нельзя оставаться здесь, — настаивал водитель.

— Придется, — ответил бродяга.

Их жизненное пространство сузилось до площадки тридцать на пятьдесят футов. Они уже были здесь не одни. Койот, кролики, ящерицы, змеи, мыши — все эти бедные родственники пустыни пытались спрятаться от наводнения на маленьком пятачке суши. Койот не обращал никакого внимания на кроликов, а кролики на койота. Самая высокая точка островка была увенчана бетонным столбом с латунной табличкой на боку. Водителю пришлось прочитать ее дважды, прежде чем до него дошел смысл.

Это был знак, указывающий широту и высоту, а ниже шла выгравированная строчка, что данное место располагается на уровне моря. Когда до него дошло, он показал табличку своему сотоварищу.

— Эй, посмотри! Вода не поднимется выше!

Бродяга ответил:

— Знаю. Я уже его видел. Это ничего не значит. Уровень моря тут был до землетрясения.

— Но…

— Теперь он может быть выше… или ниже. Скоро увидим.

Вода все прибывала. Когда солнце садилось, она доходила им почти до щиколоток. Вокруг простиралась гладкая водная пустыня — от Шоколадных гор до горной гряды на западе. Кроликов и прочих мелких животных унесло потоком. Койот сначала жался около их ног, как это делают собаки, потом, очевидно, передумал, соскользнул в воду и поплыл к горам. Они долго еще видели его торчащую из воды голову, пока она не пропала во тьме.

Когда вода дошла им до колен, каждый взял на руки по ребенку. Они стояли, опершись о столб, и ждали, слишком усталые, чтобы паниковать. И совсем не разговаривали.

Быстро темнело. Неожиданно бродяга спросил:

— Вы знаете молитвы?

— Не очень хорошо.

— О'кей. Тогда я попробую. — Бродяга глубоко вздохнул и начал: Милосердный Боже, чей взор замечает даже ласточку на лету, смилостивись над Твоими недостойными рабами и избавь их от опасности, если будет на то воля Твоя. — Он сделал паузу и добавил: — Пожалуйста, поспеши. Аминь.

Спустилась ночь, непроглядная и беззвездная. Воды не было видно, но они ее слышали и ощущали. Она была теплой, поэтому, даже когда она дошла им до подмышек, они не замерзли. Дети теперь сидели у них на плечах, прижавшись спиной к столбу. Течение было слабым.

В какой-то момент в них что-то уткнулось: весло, бревно или труп определить было невозможно. Один раз ему показалось, что он видит свет, и он спросил у бродяги:

— Тот фонарик, что вы украли у меня, все еще с вами?

Наступило долгое молчание, потом приглушенный голос ответил:

— Так вы узнали меня?

— Конечно. Где фонарик?

— Я отдал его за выпивку в Сентро. Если бы я не позаимствовал его тогда у вас, он бы все равно остался в машине. А если бы даже он и остался у меня в кармане, он бы промок и не смог работать.

— Забудьте о нем.

— Ладно. — Бродяга помолчал, затем продолжил: — Приятель, вы сможете некоторое время подержать обоих детей?

— Думаю, да. А зачем?

— Вода все еще прибывает. Скоро она будет выше головы. Вы подержите детей, а я залезу на столб, сяду сверху, и вы передадите их мне. Так мы выиграем дюймов восемнадцать или даже два фута.

— А что будет со мной?

— Вы будете плавать, держась за меня, а голова у вас будет над водой.

— Хорошо, давайте попробуем.

Они так и сделали. Дети ухватились за бродягу и висели на нем, а хозяин машины держался сначала за его пояс, потом, когда вода поднялась еще выше, за ворот. Пока все они были живы.

— Уж лучше бы было светло. В темноте хуже.

— Да, — ответил бродяга. — Если бы было светло, может быть, кто-нибудь нас бы заметил.

— Каким образом?

— С самолета. Когда наводнение, всегда высылают самолеты.

Водителя вдруг затрясло: он вспомнил об ужасе того наводнения, когда не было спасательных самолетов. Бродяга резко спросил:

— Приятель, что с вами? Вам плохо?

— Нет, все в порядке, просто я ненавижу воду.

— Может, поменяемся? Вы подержите детей, а я буду держаться за вас.

— Мы можем их уронить.

— Не уроним. Давайте меняться. — Бродяга потряс детей. — Эй, малыши, проснитесь! Держитесь покрепче.

Водитель обхватил столб коленями, а дети перебрались к нему на плечи. Бродяга поддерживал его рукой. Затем бродяга слез со столба, а он взгромоздился на столб сверху. Бродяга держался за него одной рукой.

— Вы в порядке? — спросил он бродягу.

— Да. Пришлось глотнуть воды.

— Держитесь.

— Обо мне не беспокойтесь.

Водитель был ниже ростом, чем бродяга: чтобы держать голову над водой, ему приходилось сидеть прямо. Дети крепко вцепились в него, а он старался приподнять их над водой.

Спустя некоторое время бродяга спросил:

— У вас есть ремень?

— Есть. А зачем?

— Сидите тихо. — Он почувствовал, как бродяга шарит рукой у него по поясу, потом вытягивает ремень ив брюк. — Я привяжу вас к столбу, и вам не придется напрягать ноги. Держитесь крепче, я ныряю.

Он почувствовал, как бродяга ощупывает под водой его ноги. Потом ремень сдавил ноги под коленями и сидеть стало легче: больше не нужно было напрягать мускулы,

Неожиданно бродяга ударил рукой по воде где-то рядом.

— Вы где? — в его голосе слышалась паника.

— Здесь! Я здесь! — закричал он, тщетно вглядываясь в чернильную тьму. Сюда!

Всплески, казалось, стали ближе. Он снова закричал, но бродяга не отозвался. Он кричал опять и опять, кричал и напряженно слушал. Долго после того, как всплески прекратились, ему казалось, что кто-то бьет по воде руками вдали.

Кричать он перестал только тогда, когда окончательно охрип. Маленькая Лаура рыдала ему в плечо, Томми пытался ее успокоить. Из их разговора он выяснил, что они не понимают, что произошло, и не стал объяснять.

Когда вода опустилась до пояса, он пересадил детей на колени. Руки его устали почти непереносимо, так как спадающая вода больше не помогала ему держать детей. Она продолжала спадать, и к рассвету оказалось, что земля под ними если и не сухая, то, во всяком случае, без воды.

Тогда он разбудил Томми.

— Малыш, я не могу слезть. Развяжи меня. Мальчик моргнул и протер глаза. Огляделся вокруг, вспомнил все, что случилось, но, похоже, не испугался.

— Хорошо, отпускайте меня.

Мальчику удалось ослабить ремень, и мужчина осторожно высвободился из пут. Когда он спустился и попытался встать, ноги подогнулись, и он упал вместе с девочкой прямо в грязь.

— Не ушиблась?

— Нет.

Он огляделся. Становилось светло, и он уже мог видеть горы на западе: оказалось, что между ними и горами больше нет воды. На востоке картина была другой: Салтонского моря больше не существовало. С севера на юг до самого горизонта простиралась спокойная водная гладь.

Потом он увидел свою машину. Старое русло было сухим, только кое-где остались небольшие лужицы. Он пошел к машине — в основном чтобы размять ноги, а заодно и посмотреть, нельзя ли ее запустить. И там он увидел бродягу.

Тело бродяги лежало около правого заднего колеса, прибитое к нему потоком. Он пошел к детям.

— Не подходите к машине, оставайтесь здесь. Мне надо кое-что сделать.

Ключи все еще торчали в замке зажигания. Он с трудом открыл багажник и вынул короткую лопатку, которую держал там на всякий случай.

Получилась не совсем могила, а скорее неглубокая канавка, только чтобы положить туда тело и присыпать его сверху. Он поклялся, что вернется и сделает все как следует. А сейчас некогда: с приливом вода могла вернуться. Надо было идти в горы.

Засыпав тело, он позвал детей. Нужно было сделать еще одну вещь. Вокруг валялись обломки деревьев, какие-то палки. Он подобрал два шеста разной длины, в машине среди инструментов нашел моток проволоки.

Этой проволокой он примотал короткий шест к длинному, чтобы получился крест, и воткнул этот крест в землю около могилы.

Он отошел и оглянулся назад. Какое-то время губы его беззвучно шевелились, затем он произнес вслух:

— Пошли, ребята. Надо выбираться отсюда.

Он поднял девочку на плечо, взял мальчика за руку, и они двинулись на запад, а солнце сияло им в спину.

Предыдущая Стр. 2 из 2

The Menase from Earth (1959)

ГОД РЕЗОНАНСА

1

2

3

ПО СОБСТВЕННЫМ СЛЕДАМ

КОЛУМБ БЫЛ ОСТОЛОПОМ

УГРОЗА С ЗЕМЛИ

ЛИФТ В НЕБЕСА

АКВАРИУМ С ЗОЛОТЫМИ РЫБКАМИ

ОПЕРАЦИЯ «КОШМАР»

ВОДА ПРЕДНАЗНАЧАЕТСЯ ДЛЯ КУПАНИЯ

Оглавление