Вопрос... Про подскоки ни свет, ни заря и долгую дорогу в пиковом, нервно пихающемся локтями метро? Про нудную конторскую рутину? Или долгие-долгие осенние вечера с их давящей в звенящей тишине пустотой? Про мудрые и печальные глаза Дуси, в которых стоит выражение как минимум сократовское? Все это, наверное, неинтересно. Но не про девочку же писать, что долгие годы сидит на высоком мысу, неизвестно чего дожидаясь, - нет-нет, это не для чужих ушей история.
Рассеянный взгляд упал на стеллаж - из четкого строя папок высовывал пестрый нос какой-то тощий буклетик. Ах да, неделю назад при выходе из метро Таганская какой-то парень с подвижными, туда-сюда мечущимися глазами, сунул его в руки, буклет. На его обложке, представляющей млеющий в голубоватом мареве тропический пейзаж с пальмами и неправдоподобно лазурным морем, полыхала, косо брошенная поверх небесной дымки, пунцовая надпись: "Магазин горящих туров".
Рука потянулась к телефону.
- Лондон? - прохладно осведомился на том конце провода приятный женский голос. - Да, есть. Только все документы надо оформить очень быстро, не раздумывая.
- Не раздумывая? - переспросила она. - Ну, как скажете. С этим, рекомендованным собеседницей, безмыслием заехала в туристический офис, сдала документы, направилась домой, зашла к соседке, попросила приютить на время Дусю, а потом долго сидела на кухне, ни о чем не думая.
Первый день прошел как в тумане - приезд, устройство в отеле, потом вечерний променад, ужин и на удивление ранний отход ко сну. Утром поймала такси, протянула водителю листок с адресом. Этот бледнолицый истукан, казалось, изваянный из матового льда и до острого кадыка зачехленный в мягкий футляр черной форменной куртки со стоячим воротом головы не повернул. Просто мазнул по листку косым быстрым взглядом, выразительно изогнул бровь и спросил, хватит ли пассажирке наличных оплатить проезд в пригород. Она веером распахнула несколько огромных, розовато-салатовых купюр. Шофер едва уловимо кивнул и за время поездки ни слова не проронил. Всю дорогу она зябко поеживалась - то ли общество этого ледяного человека, то ли сырые здешние туманы отливались в ней мелким ознобом.
До островка добралась на одышливом катерке с тупым носом, который, натужно завывая и отфыркиваясь угарным выхлопом, упорно бодал мелкую волну и, казалось, никуда не двигался. Потом долго бродила по пахнущему рыбой, йодом и еще чем-то морским городку, невзначай выбрела в этом бесцельном кружении к тихой улочке, где при взгляде на адресный указатель вдруг екнуло сердце - та самая улочка, на которой жил Спенсер.
Четные номера по левой стороне, нечетные по правой - все у них за морем шиворот-навыворот. Ног под собой не чуя, двинулась вперед по левой стороне. Вот наконец и он, пятый номер: маленький коттедж в глубине двора, перед ним - ровнехонько подстриженная лужайка. На крохотном крылечке - высокий, крепко сбитый человек. Он в коротком капитанском бушлате, под которым ослепительно белеет рассеченная узким черным галстуком сорочка, белая фуражка изящно сидит на крупной красивой голове, склоненной так, будто обладатель ее рассматривает свое отражение в идеально начищенных черных ботинках. Щелчком прогнав с плеча несуществующую пылинку, он сходит с крыльца, ступает на выстеленную толченым кирпичом дорожку.
- Ой, была ни была! - махнула она рукой, решительно сходя с тротуара и пересекая улицу, а он, склонив голову на бок и прищурившись, наблюдал за приближающейся к нему женщиной, которая, замерла у живой ограды, точно споткнувшись на ровном месте, и растерянно переминается с ноги на ногу.
- Ну вот, ничего, что я - сама?.. - потупившись, пробормотала она. - Ну, словом, вместо письма по электронной почте - самая явилась?
Некоторое время он вглядывался в ее лицо, потом прохладно улыбнувшись, кивнул и плавным жестом руки пригласил в дом.
К исходу четвертого дня это стало невыносимым: бесцельное кружение по маленькому дому, чья миниатюрность отдает чем-то кукольным, а чистота настолько стерильна, что дышишь тут едва едва-едва, опасаясь замутить дыханием сверкание посуды, столовых приборов и до блеска надраенных полов. Спенсер возвращается ровно в шесть вечера: у него маленький катерок, на котором он возит туристов. Засим следует поход в паб, маленькое заведение, сумрачность которого подчеркнута низким потолком, дубовыми панелями стен, кисловатым запахом, висящим над дубовыми же столами, и чинное поглощение пива, которое она, сказать по правде, терпеть не могла. Потом - короткий променад до дома, новостная программа в телевизоре, сон. В лучшем случае этот круг может быть разорван визитом к соседям: ритуальный чай, крохотный кусочек пирога с ревенем и постные, как овсянка без соли, беседы - о погоде и результатах последних скачек.
Зябко поеживаясь с утра - в этом стерильном гнезде ее день напролет преследовало ощущение сыроватой прохлады - она написала короткую записку: извини, Спенсер, но у нас ничего не получается. И вернулась в Лондон - завтра последний день, надо прошвырнуться по городу, который так толком и не удалось посмотреть.
Вот наконец и знакомые двери-вертушки отеля - инерция подтолкнувшей в спину лопасти буквально выплеснула ее в холл, придав ускорение, - на полном этом ходу налетела на какого-то прилично одетого джентльмена, занятого сосредоточенным перебиранием бумаг, тонко шелестящих в распахнутой кожаной папке. Пара листков, выпорхнув из папки, спланировали на мраморный пол.
- Ой, извините, - она собралась было наклониться, однако он - мягким касанием ее локтя - остановил ее, с улыбкой покачал головой, подобрал документы, вернул их на место и, захлопнув папку, секунду рассматривал Асю и, сдвинув красивые черные брови к переносице с оттенком искреннего участия в голосе, спросил:
- Что с вами? У вас такое лицо... Что-то стряслось? У вас какой-то простуженный вид.
Говорил он с каким-то неотчетливым акцентом, в самом тембре его будто подбитого темным бархатом голоса, в мягкой и чуть волнистой интонации звучала настолько чуждая здешнему промозглому климату теплота, что она моментально оттаяла.
- Стряслось? Да нет. Просто не самый удачный день.
- Вот как? - печально улыбнулся он. - У меня, кстати, тоже. А знаете что... - в его глазах метнулся лукавый огонек. - Давайте не предаваться унынию. Хотите, я покажу вам город? Вы ведь иностранка? Откуда? Из Польши? У вас характерный акцент... А впрочем, какая разница, - подхватив ее под локоть, он мягко повлек ее к выходу, в узком сегменте парадной вертушки ей поневоле пришлось прижаться к нему - и в этим мимолетном соприкосновении возникла вдруг та ясная простота, какая устанавливается в отношениях старых друзей.
И так она шла рядом с ними по чистеньким улочкам, казавшимся декорацией кукольного спектакля, мимо игрушечных палисадников у подъездом, мимо плющей, карабкающихся по веревочным вантам до уровня вторых этажей, маленьких стерильных сквериков - и выводила спустя какое-то время к знаменитому Бену, который, если стоишь с ним рядом, - никакой не "Биг", а так себе, скромная башенка. И Вестминстер тоже представал воплощением многолетнего оптического заблуждения: при ближайшем рассмотрении не кажется ни большим, ни массивным.
На открытой веранде ресторанчика, где они присели наконец перевести дух за чашкой чая, она, окончательно оттаяв, спокойно и просто рассказывала ему: про холодный офис, Дусю, про плакат - жизнь по внешнему впечатлению удалась, но, положа руку на сердце, не очень... Потому что где-то далеко, в Серебряном бору, все по-прежнему сидит на высоком мысу девочка, глядит на воду и ждет. А потом бредет к большому дому, где рядом с просторной верандой ее ожидает чудесное дерево.
- Волшебное дерево? - переспросил он.
О, да! Это старый куст можжевельника, зеленой свечкой возвышающийся у крыльца, - там, в тугом переплетении тонких густых ветвей, напоминающем лесочную "бороду", на уровне человеческого роста девочка раздвинув мягкую хвою однажды обнаружила гнездо какой-то маленькой птицы. И как же уютно устроились там птенцы, надежно укутанные плотным хвойным коконом - в сухом безопасном тепле. Увидев этот миниатюрный, так умно и рационально устроенный птичий дом, она поймала себя на мысли, что ей хочется сжаться в крохотный пушистый комок, вкатиться в свитую из тонких прутьев чашу гнезда и сидеть там, окутанной теплым материнским пухом.
- Если разобраться, это в общем-то и все, что человеку надо, - вздохнула она. - Беда только в том, что жизнь наша почему-то проходит рядом с этим кустом, в его прохладной тени. Если вы, конечно, понимаете, о чем я говорю.
- Ну отчего же... Понимаю - кивнул он, и немного рассказал о себе: он работает в телекоммуникационной компании, пару лет возглавлял ее лондонский филиал, однако ситуация на рынке такова, что филиал придется закрывать. Он похлопал ладонью по черной папке: - Решение принято сегодня... М-да, не самый удачный для меня день.
В пять вечера у меня самолет. Ничего, у нас еще есть время. Будем гулять дальше! - он взял ее под руку, увлекая за собой, и когда она на каком-то перекрестке, бросив случайный взгляд на уличные часы, испуганно ойкнула, он только махнул рукой: - Ничего, полечу завтра!
Он в самом деле, наверное, улетел утром, тихо покинув ее номер, пока она спала, и оставив после себя характерный запах дорогого одеколона - таким чуть горьковатым ароматом дышит здоровое дерево крепкого, основательного сруба.
Невесело усмехнувшись, она поднялась с постели, прошлась по номеру и вдруг заметила записку на туалетном столике. В ней всего три слова: "Подожди еще немного".
Она глянула в зеркало и увидела, как кровь медленно отливает от лица: написано было по-русски, чуть скошенным, стремительно летящем почерком.
На мысу, рассекающем реку надвое, все по-прежнему: пахнет сомлевшей на солнцепеке травой, сосновой хвоей, и кажется будто ты застыла в невесомости, воспарив над водой, а ветер медленно относит тебя, воздушную, бесплотную куда-то в сторону шлюзов. Вернувшись из Лондона, частенько приходила сюда в обеденный перерыв, сидела на краю откоса, ни о чем не думая.