одного, и с нетерпением ждал их возвращения. Но вот за парадной дверью послышались голоса. Сенька начал повизгивать: «Ну скорее, что вы так долго возитесь!»
Дверь открылась, пропустила Таню, папу… И тут Сенька увидел женщину. Он глухо заворчал и попятился, но никто не обратил на него внимания. В квартиру внесли вещи и сложили их в передней. Появилось столько новых запахов, что Сенька забыл о своем недружелюбии и носился среди всего этого, путался в ногах и смешил всех.
День был суматошный, и Сенька так набегался, что улегся спать раньше Тани, чего с ним никогда не бывало. Утром проснулся, почесался, встал, прогнул спину. Потянул носом: здесь! Но это не вызвало у него ни страха, ни злобы – он уже привык к появлению нового человека.
Все пошло по-старому. Когда на дворе темнело, в квартире зажигали свет, потом гасили и укладывались спать. Утром папа и Таня уходили, а Сенька вместе с женщиной провожали их до дверей.
Но постепенно Сенька почувствовал, что изменения все же наступают. Он никогда теперь не оставался один, и навсегда пропала та тишина, к которой Сенька так привык, когда папа и Таня уходили из дому.
Как-то он, по давней привычке, улегся днем среди Таниных игрушек и был безжалостно изгнан оттуда новой хозяйкой.
В один из вечеров пропал его постельный половик. Он лежал обычно у Таниной кровати. Сенька быстро отыскал половичок в темном коридорном проходе за шкафом – это для него был пустяк, – ухватил зубами за край и принес на старое место.
Женщина увидела, оттолкнула щенка ногой и отнесла половичок за шкаф.
Сенька растерялся и не знал, что делать. Попробовал улечься без половичка, но было жестко.
Женщина сказала Тане:
– Отведи его, пусть привыкает. Ему не место в комнате.
Сенька догадался, что разговор идет о нем, и обиженно заворчал. Но жалоба не помогла. Таня уложила Сеньку в темном проходе. Сенька ворочался, скулил, чихал от пыли и паутины, которая здесь оказалась, и ждал. Наконец в комнатах все утихло. Тогда он ваял половичок в зубы и неслышно отправился на свое законное место.
Утром Таня увидала Сеньку у своей кровати и рассмеялась.
А женщина, видно, крепко рассердилась, потому что, когда все ушли, она выгнала Сеньку в коридор и плотно прикрыла двери.
Сеньке, конечно, скучно было бродить по коридору. Он забрел в ванную, от скуки вскочил на табуретку и разбил какой-то флакон. За это он изведал на своей шкуре силу хозяйкиных длинных пальцев. Они уцепились за его ухо и долго выкручивали и тянули, пока Сенька не запросил пощады.
Для Сеньки наступили тяжелые времена. Он успокаивался, лишь когда женщина вместе с папой куда-нибудь уходила. Это теперь бывало часто. Но все равно настоящего веселья не получалось, потому что Таня была печальная. Она напевала одну и ту же монотонную песенку, от которой Сеньку забирала такая тоска, что хотелось подвывать.
И вообще дома стало плохо. По утрам Сенька никогда не заскакивал в комнаты, больше лежал в своем темном углу. А папа что-то совсем потерял голос, перестал громко разговаривать и показывать зубы.
А потом разразился скандал. Сенька, изголодавшись, сцапал из-под носа женщины кусок говядины и ни за что не отдавал. Он влез под Танину кровать и рвал мясо зубами. Женщина пыталась достать его оттуда лыжной палкой, но Сенька только свирепо огрызался и продолжал свое дело. Женщина перешла к иной тактике. Она начала униженно выманивать Сеньку всякими ласковыми именами. Но и это не помогло. Тогда, распластавшись на полу, она потянулась рукой, и Сенька куснул ее. Он очень испугался, потому что еще никогда в жизни не слыхал такого пронзительного крика.
До самого вечера Сенька просидел под кроватью. Пришла Таня, потом ее отец, но в комнату никто не входил, и Сенька подвывал от скуки.
Наконец дверь открылась, и Сенька почувствовал запах той, которая откликалась на имя «Таня», которая ласкала его и кормила разными вкусными вещами.
Кровать ухнула над Сенькиной головой, и он услышал жалобное Танино похлюпывание.
Сенька ждал, что Таня окликнет его, но, так и не дождавшись, сам выполз из укрытия. Он легко и неслышно вскочил на кровать, подполз к девочке на животе и лизнул ее лицо. На язык ему попало что-то мокрое и горьковатое. В это время к двери Таниной комнаты подошла та, другая. Сенька выпрямился, глухо зарычал, и шерсть у него поднялась дыбом.
Утром женщина открыла дверь в подъезд, и Сенька убежал.
Сенька никогда еще не был на улице один и от этого трусил. Он все время пригибал голову и поджимал хвост. Шел дождь, и Сенькина шерсть намокла и обвисла. Он забрел в какой-то незнакомый двор и нашел закуток в штабелях бревен.
Тут его увидели двое мальчишек, потому что только мальчишки могли шататься в дождь по таким завалящим местам.
– Смотри, щенок! – сказал один. – Дрожит. Холодно ему.
– Породистый, – ответил другой, – уши висячие.
Сенька понял, что его не обидят, и стал их обнюхивать.
– Я бы ваял его к себе, – мечтательно сказал один и вздохнул.
– И я бы взял, – ответил другой и почесал затылок.
Мальчишки повернулись и пошли по домам. А Сенька за ними.
Потом они долго стояли в парадном и смотрели на дождь. Сенька сидел тут же и поскуливал.
– А он умный, уже привык к нам, – снова заметил один.
– Точно, – ответил другой. – Может, мать и не выгонит. Эх, если бы не выгнала!
Он решил попытать счастья, свистнул Сеньке, для храбрости запел песню и отправился домой.
Дожди кончились. Наступило теплое время. И вот в один из таких хороших солнечных дней Сенька выскочил на улицу. Он теперь часто так делал, когда бывало скучно, гулял во дворе, выбегал на улицу. Постоит у ворот, посмотрит на проходящих людей, загонит кошку на забор, а если увидит собаку, сразу лезет драться. Его так мальчишки воспитали. Сенька к этому привык и к мальчишкам тоже привык.
Сенька выскочил на улицу и не остался у ворот, как всегда, а побежал вперед. Бежал, бежал, потом почему-то свернул во двор, огляделся и узнал. Это был тот самый двор, который Сенька никогда не мог забыть.
Сенька бросился вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки, остановился у знакомой двери и стал царапаться, лаять и визжать, пока Таня не открыла дверь. Тогда он уткнулся ей в колени, повизгивая от радости, облизывая ее худенькие руки, ощущая забытое приятное почесывание за ухом.
Сенька гулял с папой и Таней. Он нетерпеливо дергал поводок, когда слышал громкий голос папы и Танин смех.
Вдруг Таня остановилась, посмотрела на бумажку, прикрепленную на столбе, и сказала:
– Папа, смотри, это наш Сенька.
Папа тоже остановился, и они стали рассматривать белую бумажку с приклеенной Сенькиной фотографией. А под фотографией большими печатными буквами было написано:
«Пропала собака, белая с черными пятнами, уши висячие, глаза синие, откликается на имя „Бродяга“. Очень просим вернуть по адресу…»
Сенька услышал, что разговор идет о нем, и начал прыгать на столб. Прыгал, прыгал, до бумажки так и не достал и потянул поводок.
А когда пришли домой, Таня взяла бумагу и ручку и сочинила письмо: «Дорогие неизвестные мальчики! Эта собака не ваша, а моя. И зовут ее совсем не Бродяга, а Сенька. Сенька убежал из дому, потому что у нас поселилась одна вредная женщина, а теперь мы снова живем с папой вдвоем. А Сенька к нам вернулся сам. И еще большое спасибо, что вы приютили Сеньку. Если вы о нем скучаете, то можете в любой день прийти к нему в гости. Наш телефон: 3–18–67. Мы живем совсем близко от вас.
С пионерским приветом Таня».
Вот и вся Сенькина история.
Да поможет человек
Была теплая солнечная осень. Карпаты стояли в белесой дымке. Мой мотоцикл, тарахтя мотором, летел навстречу этой дымке. Ветер рвал полы куртки, но я все выжимал газ и выжимал.
Я ехал проведать тетку Магду. Хотелось узнать что-нибудь новое о Василе. Вот уже три месяца он служил в армии. Я долго собирался к тетке Магде – мешали дела. А теперь, когда собрался, все выжимал газ. Но мотоцикл старенький, трофейный, еще с войны. На таком много ли выжмешь?
У поворота на горную дорогу стоял человек. Он, видно, ждал автобуса.
Я затормозил и крикнул:
– Товарищ, прошу! Подвезу до селя.
Человек оглянулся, и я узнал Федора Мотрюка. Он был все такой же: длинное худое лицо с острым подбородком, желтые злые глаза.
– Ну, как поживают братья-иеговисты? – спросил я. – Не пришел к ним их боженька?
Мотрюк приоткрыл рот, но ничего не ответил. Он был как зверь и, если бы мог, то бросился бы в драку. А я завел мотор и поехал дальше. К тетке Магде. Ехал и вспоминал историю, которая произошла десять лет назад в селе Пильник.
Я тогда работал инструктором райкома комсомола. В Закарпатье я попал во время войны. Был тут ранен, отлежался» госпитале, а когда поправился, меня демобилизовали. И остался я в Закарпатье.
Было много работы по организации школ. Раньше тут во многих селах дети вообще не учились. Особенно в горах. Бедно жили. А еще очень важное место занимала борьба с религиозными предрассудками. И сейчас у пас в Карпатах с этим не все благополучно. А тогда… Особенно мешали нам братья-иеговисты.
Как-то приехал я в село Пильник. Там принимали ребят в пионеры.
Ребята стояли в школьном зале, человек десять. Сюда же пришли взрослые – мужики, женщины, старики.
– Дети иеговистов не пришли, – сказал директор школы. – Один Василь, сын тетки Магды. Мотрюк, говорят, угрожал, что если кто-нибудь из детей иеговистов вступит в пионеры, то Иегова потребует жертвы.
– Какой это Василь? – спросил я.
– Вон тот, крайний справа.
У Василя было худенькое лицо, черные волосы и большие печальные глаза. Все ребята были в светлых платьях, а он один в темной рубашке.
После приема в пионеры ребята показали самодеятельный концерт, а потом должно было начаться кино. Я стоял в передней и курил. И вдруг вижу: Василь пошел к выходу.