– Василь, – окликнул я его. – А ты разве не останешься в кино?
Василь метнул на меня испуганный взгляд и сказал:
– Ни…
– Почему? Видно, тебя дома дожидаются малые детки?
– Ни. – Он чуть улыбнулся и снова метнул на меня осторожный взгляд.
– А можно к тебе зайти в гости? С кем ты живешь?
– С мамкой. – Василь помолчал. – Зайдемте, коли хотите.
Мы вышли из школы и зашагали к дому Василя. Шли молча. Я чувствовал, что Василь волнуется и что-то хочет сказать. Я остановился и зажег спичку, чтобы прикурить. При свете спички посмотрел на мальчика.
И он решился.
– Не ходите к нам, – сказал он. – Моя мамка иеговистка.
– И ты тоже иеговист?
– Да, – тихо ответил Василь.
– А зачем ты вступил в пионеры?
– Я хотел, как все. Пионеры сборы устраивают, колхозникам помогают. В город в театр ездили.
– Ты думаешь, – спросил я, – твоя мамка меня в свою веру перетянет?
Василь промолчал. И мы снова пошли вперед.
Я хотел посмотреть на мать Василя. Давно я подбирался к этим иеговистам, но у меня ничего не получалось. Мотрюк— главарь иеговистов – крепко держал их в руках. А тут я твердо решил поговорить с матерью Василя. «Раз Василь решился вступить в пионеры, значит, его мать посознательнее других», – думал я. Но оказалось не так.
– Здесь, – сказал Василь и остановился. Было видно, что он боится.
– Не бойся, Василь, – сказал я. – Не пропадем!
Он открыл дверь в комнату, и неяркий свет лампы упал на пего. Иеговисты не пользовались электрическим светом. За столом сидела женщина, платок у нее был повязан так низко, что закрывал лоб. Она посмотрела на Василя и вдруг вскрикнула, бросилась навстречу сыну, упала перед ним на колени и что-то быстро заговорила. Она показывала на галстук, но каждый раз отдергивала руку – боялась до него дотронуться.
Я вышел из темноты и сказал:
– Добрый день, тетка Магда. Принимай гостей.
Женщина испуганно взглянула на меня. Встала с колен, низко нагнула голову, чтобы я не мог рассмотреть ее лица, и ушла в темный угол. Ни слова я не вытянул у тетки Магды. Я говорил о Василе, о том, как он будет учиться, о том, какая новая хорошая начинается жизнь…
– А потом придет расплата, – ответила тетка Магда.
Я снова начал говорить, но она молчала.
– Она не слушает. Она. молится, – тихо сказал Василь.
– Проводи меня, Василь.
Мы вышли.
– Ну прощай, Василь.
Мальчик был уже без галстука
– Ты мамку не боишься? – спросил я. Мне было жалко, что он снова вернется в темную комнату.
– Ни, – Василь наклонил голову. – Она добрая.
Я приехал в Пильник через неделю. Зашел к директору школы.
– Как Василь?
– Плохо. Четыре дня не ходил в школу, а сейчас не носит пионерский галстук. Стал еще более замкнутым.
Я сел на мотоцикл и поехал к Василю. Издали увидал его во дворе. Он колол дрова.
– Добрый день, Василь!
Он оглянулся, на какой-то миг его глаза загорелись, но тут же потухли.
– Добрый день. Мамки нет. Она ушла с Мотрюком в соседнее село.
– Да я не до мамки, – ответил я. – Я к тебе. Хочу пригласить тебя в город. На футбол. За три часа справимся.
Василь недоверчиво посмотрел на меня. Для большей убедительности я сильно крутнул ручку газа на мотоцикле.
– Ни, – сказал Василь. – Нам нельзя.
– Ну, смотри. А то ведь мы быстро.
Василь колебался. Ему, видно, до страсти хотелось поехать на футбол, но он боялся матери.
– Разве только до шоссе проехаться?
– Давай, – обрадовался я.
Василь бросил топор, вскочил на сиденье позади меня.
– Держись крепко!
– Добре! – Худенькие мальчишеские руки прошлись по моей спине и уцепились за поясной ремень.
Мотоцикл рванулся, и мы понеслись вперед на самой большой скорости. Мне хотелось доставить Василю удовольствие.
Я испытывал к этому маленькому хлопчику какое-то нежное чувство. Ну, вроде как младший братишка он мне.
– Ничего! – закричал я встречному ветру. – Мы тебя отвоюем!
Я вспомнил, как впервые пришел на Карпаты. В бою меня ранило – оторвало миной три пальца на правой руке. Я полз, опираясь на локти, и держал эти оторванные пальцы – они болтались на тонкой кожице. А потом взял нож, перерезал кожицу и выбросил уже ненужные пальцы. «Отрываете пальцы, убиваете людей, – подумал я про фашистов. – А все равно вам конец». У меня такая появилась злость на фашистов, что я даже забыл про боль. И сейчас у меня появилась такая же злость. «Ничего! – думал я. – Все равно вырву Василя! Василь будет человеком».
Мы выехали на шоссе, прокатили немного по гладкой асфальтовой дороге, и я повернул назад.
– Ну, будь здоров. Мамка твоя, по-моему, еще не вернулась. Слушай, Василь, а где твой батька?
– У нас наводнение было. Сильное. Все затопило. Батька утонул. А мамка с тех пор стала иеговисткой. Это, говорит, Иегова прислал батьке смерть. Так Мотрюк сказал
Я погладил его по голове.
– Ох, как у тебя полосы пропылились.
– Это ничего. У нас они тоже пропылились.
Я переночевал в Пильняках, а утром, когда уезжал, встретил Василя. Он шел в школу в пионерском галстуке. Я помахал ему рукой. Какой-то старик почтительно раскланялся со мной, должно быть, решил, что я ему помахал. А Василь рассмеялся и побежал в школу.
На другой день в райком позвонил директор Пильницкой школы и попросил меня срочно приехать.
– Что случилось? – спросил я.
– Иеговисты задумали недоброе. И Василя нет в школе,
Я проехал прямо к дому Василя. Вошел и спросил тетку Магду:
– Где Василь?
Она посмотрела робко, и такая смертельная тоска была у нее в глазах, что мне стало даже жутко.
– Тетка Магда, – повторил я, – где Василь?
– Там. – Она кивнула на низенькую дверь.
Василь сидел ко мне спиной. Он был в длинной белой рубашке и босиком. Я дотронулся до его плеча. Он склонился на руки и зарыдал.
– Василь, – сказал я, – брось плакать. Лучше расскажи, что с тобой случилось?
– Они меня били за то, что я ношу галстук. Чтобы грех снять… Ремнями… Мотрюк. Я молчал, а мама так плакала!
Я приподнял рубашку. Вся спина Василя была в кровавых шрамах.
– Мальчик мой, что же они с тобой сделали? Тетка Магда! – закричал я так, что стекла в окнах задрожали. – Тетка Магда, иди сюда!
– Не надо, – сказал Василь. – Мамку и так жалко, целыми днями плачет.
Я встал и пошел к Мотрюку. Я еще не знал, что сделаю с ним, но злоба поднялась во мне. От злобы я побежал. Когда на меня стали оглядываться прохожие, я остановился, закурил и сказал сам себе: «Спокойно, Сашко, спокойно».
Мотрюка я нашел в сарае. Он был высокий, узкоплечий, с тяжелым взглядом желтоватых глаз. И еще выделялись узкий нос и острый подбородок.
– Зря ко мне пришли, уважаемый, я далек от мирской суеты. – Он надел телогрейку, что-то пошептал себе под нос и направился к выходу, точно меня здесь и не было.
– Откуда у тебя дрова? – Я знал, что в леспромхозе не начинали осенние вырубки, и дрова никому не продавали.
– Взял в лесу.
– Значит, украл?
– Нет, взял. Бог Иегова разрешил. Все, что на земле, все его. Он мне разрешил.
И вдруг я оттянул руку и замахнулся на Мотрюка.
Он не закричал, а только весь сжался и сказал:
– Хочешь ударить? Не по закону. Я пожалуюсь.
– Бить я тебя не собирался, не хочу пачкать руку, – сказал я. – Дрова берешь-Иегова разрешил. А заповедь сто «ударили по правой щеке, подставь левую» – не выполняешь. Смотри, Мотрюк, расскажу всем иеговистам про это.
– Иегова меня простит за эти слова к тебе. – Мотрюк плюнул мне под ноги и вышел.
– Мотрюк, – сказал я. – За Василя будем тебя судить.
Он вздрогнул, опустил голову и, не оборачиваясь, ушел.
В ту ночь лил дождь. Он пришел с гор. Несколько дней до этого сельские старики уже с беспокойством поглядывали на Карпаты, которых почти не было видно из-за дождя. Река топорщилась, точно кто-то снизу приподнимал ее воды. Старики сильно боялись наводнения.
Ночью никто не спал: вода могла пойти на деревню. С карпатскими реками так бывает. От сильной воды река неожиданно меняет направление.
Я сидел в правлении колхоза у телефона. Каждые полчаса звонил в райком и спрашивал о положении дел в других горных селах. И вдруг ворвался председатель колхоза и крикнул:
– Пошла!
Он заметался по комнате, хватая и запихивая в портфель какие-то бумаги.
– Спокойно! – сказал я. – Соберите всех жителей и ведите их к шоссейной дороге.
Где-то совсем близко назойливо журчала вода. Я вышел на улицу. Светало. С разных сторон долетали людские крики, мычали коровы и ржали лошади. «Как отступление на фронте», – подумал я.
Рукав реки разделил село надвое и отрезал от остального села дома, которые были ближе к берегу. Он огибал эти дома кольцом и снова впадал в реку.
Рукав был еще неширокий, но сильный. Он легко катил камни величиной в два кулака.
Я вернулся в правление и попытался снова дозвониться в райком. Но, сколько ни крутил ручку, сколько ни кричал в трубку, дозвониться не удалось. Я бросил трубку ненужного теперь телефона и вышел на улицу.
Рукав стал значительно шире.
Когда его переходили люди, вода поднималась им до колен. А детей переносили на руках. Коровы испуганно мычали, пялили глаза и не хотели идти в воду.
Один колхозник ударил заупрямившееся животное ремнем между рогами. Корова от боли рванулась в сторону, опрокинула повозку со скарбом. Поднялся переполох, люди от этого еще больше заторопились, и какая-то женщина вместо того, чтобы взять мальчика на руки, от растерянности ввела его в воду. Он упал от напора воды и захлебнулся. Тогда я прыгнул, выхватил мальчика из воды и сказал как можно спокойнее:
– Зря вы так перепугались. Времени у нас достаточно. А вам, мужики, просто стыдно!
Я посадил мальчика на плечо и вошел в воду. Идти было неудобно: дно было неровное, в камнях. Я перенес мальчика и вернулся обратно. Подхватил сразу двух ребятишек и снова перешел.