Я решил поговорить с Княжиным на днях, но случай свёл нас в этот же вечер. Я стоял в книжном магазине у прилавка и вдруг услыхал позади себя знакомый голос:
– Есть что-нибудь новенькое?
– Мальчик, – ответила девушка-продавщица, – не может быть каждый день что-нибудь новенькое. Ты заходил бы раза два в неделю.
Я оглянулся. Передо мной стоял Княжин, но что-то незнакомое было в выражении его лица. Я сразу не догадался, а потом понял: у него на носу красовались очки. Маленькие, ребячьи, очки в белой металлической оправе.
Минуту мы стояли молча. Княжин стал пунцово-красным, у него покраснели щёки, уши и даже нос.
– А, Княжин, – сказал я.
Больше я не успел ничего добавить – он пустился наутёк.
Я бросился за ним.
– Княжин! – крикнул я. – Княжин, постой!
Какой-то мужчина посмотрел на меня, а женщина крикнула:
– Держи мальчишку!
Тогда Княжин остановился. Он не смотрел на меня, снял очки и низко опустил голову.
– И тебе не стыдно? Мало ли людей носят очки и совсем не стыдятся этого. Прости меня, но, по-моему, это глупо.
Он промолчал.
– Убегать из-за такой ерунды. А Лёвушкин говорил: «У Княжина большие неприятности». Чепуха!
Тогда он поднял голову и тихо сказал:
– А ведь меня теперь в лётчики не возьмут, я узнавал – близоруких не берут, и космические корабли мне не водить. Я эти очки ненавижу.
Ах, вот в чём дело! Вот почему он такой несчастный и похудевший. Разлетелась в куски его первая мечта, и он страдал. Один, втихомолку.
– Зря ты так мучаешься, – сказал я наконец. – Полетишь на космическом корабле астрономом, инженером или врачом.
– Значит, вы думаете, я всё же могу надеяться? Могу? – Он ухватился за мои слова с радостью. – Как же я сам не сообразил? Просто дурак, это совершенно точно.
Он был такой счастливый! А я подумал: «Хорошо, когда у человека ясная цель в жизни и всё впереди».
Девушка в военном
В своих произведениях известный детский писатель рассказывает о жизни современных мальчишек и девчонок, о сложных жизненных ситуациях, в которые попадают герои, о том, как важно для людей взаимопонимание.
Почти целая неделя прошла для меня благополучно, но в субботу я получил сразу две двойки: по русскому и по арифметике.
Когда я пришёл домой, мама спросила:
– Ну как, вызывали тебя сегодня?
– Нет, не вызывали, – соврал я. – Последнее время меня что-то совсем не вызывают.
А в воскресенье утром всё открылось. Мама влезла в мой портфель, взяла дневник и увидела двойки.
– Юрий, – сказала она. – Что это значит?
– Это случайно, – ответил я. – Учительница вызвала меня на последнем уроке, когда почти уже началось воскресенье…
– Ты просто врун! – сердито сказала мама.
А тут ещё папа ушёл к своему приятелю и долго не возвращался. А мама ждала его, и настроение у неё было совсем плохое. Я сидел в своей комнате и не знал, что мне делать. Вдруг вошла мама, одетая по-праздничному, и сказала:
– Когда придёт папа, покорми его обедом.
– А ты скоро вернёшься?
– Не знаю.
Мама ушла, а я тяжело вздохнул и достал учебник по арифметике. Но не успел я раскрыть его, как кто-то позвонил.
Я думал, что пришёл наконец папа. Но на пороге стоял высокий широкоплечий незнакомый мужчина.
– Здесь живёт Нина Васильевна? – спросил он.
– Здесь, – ответил я. – Только мамы нет дома.
– Разреши подождать? – Он протянул мне руку: – Сухов, товарищ твоей мамы.
Сухов прошёл в комнату, сильно припадая на правую ногу.
– Жалко, Нины нет, – сказал Сухов. – Как она выглядит? Всё такая же?
Мне было непривычно, что чужой человек называл маму Ниной и спрашивал, такая же она или нет. А какая она ещё может быть?
Мы помолчали.
– А я ей фотокарточку привёз. Давно обещал, а привёз только сейчас. Сухов полез в карман.
На фотографии стояла девушка в военном костюме: в солдатских сапогах, в гимнастёрке и юбке, но без оружия.
– Старший сержант, – сказал я.
– Да. Старший сержант медицинской службы. Не приходилось встречаться?
– Нет. Первый раз вижу.
– Вот как? – удивился Сухов. – А это, брат ты мой, не простой человек. Если бы не она, не сидеть бы мне сейчас с тобой…
Мы молчали уже минут десять, и я чувствовал себя неудобно. Я заметил, что взрослые всегда предлагают чаю, когда им нечего говорить. Я сказал:
– Чаю не хотите?
– Чаю? Нет. Лучше я тебе расскажу одну историю. Тебе полезно её знать.
– Про эту девушку? – догадался я.
– Да. Про эту девушку. – И Сухов начал рассказывать: – Это было на войне. Меня тяжело ранили в ногу и в живот. Когда ранят в живот, это особенно больно. Даже пошевельнуться страшно. Меня вытащили с поля боя и в автобусе повезли в госпиталь.
А тут враг стал бомбить дорогу. На передней машине ранили шофёра, и все машины остановились. Когда фашистские самолёты улетели, в автобус влезла вот эта самая девушка, – Сухов показал на фотографию, – и сказала: «Товарищи, выходите из машины».
Все раненые поднялись на ноги и стали выходить, помогая друг другу, торопясь, потому что где-то недалеко уже слышен был рокот возвращающихся бомбардировщиков.
Один я остался лежать на нижней подвесной койке.
«А вы что лежите? Вставайте сейчас же! – сказала она. – Слышите, вражеские бомбардировщики возвращаются!»
«Вы что, не видите? Я тяжело ранен и не могу встать, – ответил я. Идите-ка вы сами побыстрее отсюда».
И тут снова началась бомбёжка. Бомбили особыми бомбами, с сиреной. Я закрыл глаза и натянул на голову одеяло, чтобы не поранили оконные стёкла автобуса, которые от взрывов разлетались вдребезги. В конце концов взрывной волной автобус опрокинуло набок и меня чем-то тяжёлым ударило по плечу. В ту же секунду вой падающих бомб и разрывы прекратились.
«Вам очень больно?» – услыхал я и открыл глаза.
Передо мной на корточках сидела девушка.
«Нашего шофёра убили, – сказала она. – Надо нам выбираться. Говорят, фашисты прорвали фронт. Все уже ушли пешком. Только мы остались».
Она вытащила меня из машины и положила на траву. Встала и посмотрела вокруг.
«Никого?» – спросил я.
«Никого, – ответила она. Затем легла рядом, лицом вниз. – Теперь попробуйте повернуться на бок».
Я повернулся, и меня сильно затошнило от боли в животе.
«Ложитесь снова на спину», – сказала девушка.
Я повернулся, и моя спина плотно легла на её спину. Мне казалось, что она не сможет даже тронуться с места, но она медленно поползла вперёд, неся на себе меня.
«Устала, – сказала она. Девушка встала и снова оглянулась. – Никого, как в пустыне».
В это время из-за леса вынырнул самолёт, пролетел бреющим над нами и дал очередь. Я увидел серую струйку пыли от пуль ещё метров за десять от нас. Она прошла выше моей головы.
«Бегите! – крикнул я. – Он сейчас развернётся».
Самолёт снова шёл на нас. Девушка упала. Фьють, фьють, фьють просвистело снова рядом с нами. Девушка приподняла голову, но я сказал:
«Не шевелитесь! Пусть думает, что он нас убил».
Фашист летел прямо надо мной. Я закрыл глаза. Боялся, что он увидит, что у меня открыты глаза. Только оставил маленькую щёлочку в одном глазу.
Фашист развернулся на одно крыло. Дал ещё одну очередь, снова промазал и улетел.
«Улетел, – сказал я. – Мазила».
Потом девушка потащила меня дальше. Когда она меня дотащила до железнодорожной станции, было уже темно. Мы ползли десять часов.
– Вот, брат, какие бывают девушки, – сказал Сухов. – Один раненый сфотографировал её для меня на память. И мы разъехались. Я – в тыл, она обратно на фронт.
Я взял фотографию и стал смотреть. И вдруг узнал в этой девушке в военном костюме мою маму: мамины глаза, мамин нос. Только мама была не такой, как сейчас, а совсем девчонкой.
– Это мама? – спросил я. – Это моя мама спасла вас?
– Вот именно, – ответил Сухов. – Твоя мама.
Тут вернулся папа и перебил наш разговор.
– Нина! Нина! – закричал папа из прихожей. Он любил, когда мама его встречала.
– Мамы нет дома, – сказал я.
– А где же она?
– Не знаю, ушла куда-то.
– Странно, – сказал папа. – Выходит, я зря торопился.
– А маму ждёт фронтовой товарищ, – сказал я.
Папа прошёл в комнату. Сухов тяжело поднялся ему навстречу. Они внимательно посмотрели друг на друга и пожали руки. Сели, помолчали.
– А товарищ Сухов рассказывал мне, как они с мамой были на фронте.
– Да? – Папа посмотрел на Сухова. – Жалко, Нины нет. Сейчас бы обедом накормила.
– Обед ерунда, – ответил Сухов. – А что Нины нет, жалко.
Разговор у папы с Суховым почему-то не получался. Сухов скоро поднялся и ушёл, пообещав зайти в другой раз.
– Ты будешь обедать? – спросил я папу. – Мама велела обедать, она придёт не скоро.
– Не буду я обедать без мамы, – рассердился папа. – Могла бы в воскресенье посидеть дома!
Я повернулся и ушёл в другую комнату. Минут через десять папа пришёл ко мне.
– Юрка, – голос у папы был виноватый, – как ты думаешь, куда пошла мама?
– Не знаю. Оделась по-праздничному и ушла. Может быть, в театр, сказал я, – или устраиваться на работу. Она давно говорила, что ей надоело сидеть дома и ухаживать за нами. Всё равно мы этого не ценим.
– Чепуха, – сказал папа. – Во-первых, в театре в это время спектаклей нет. А во-вторых, в воскресенье не устраиваются на работу. И потом, она бы меня предупредила.
– А вот и не предупредила, – ответил я.
После этого я взял со стола мамину фотографию, которую оставил Сухов, и стал на неё смотреть.
– Так-так, по-праздничному, – грустно повторил папа. – Что у тебя за фотография? – спросил он. – Да ведь это мама!
– Вот именно, мама. Это товарищ Сухов оставил. Мама его из-под бомбёжки вытащила.
– Сухова? Наша мама? – Папа пожал плечами. – Но ведь он в два раза выше мамы и в три раза тяжелее.