На следующий день папа отвез нас с Олей в школу. Она была тут же, на центральной улице, только в другом конце. Русская школа помещалась в одном здании с литовской.
В моем классе оказалось всего пять девочек и ни одного мальчика. Эго сильно меня расстроило.
До начала уроков оставалось еще целых двадцать минут, и я пошел на школьный двор.
Во дворе играли в футбол мальчишки. Они отчаянно кричали, толкали друг друга и спорили. Но я ничего не понял: мальчишки разговаривали на литовском языке
Я стоял и смотрел. Ужасно захотелось тоже поиграть в футбол, но меня никто не замечал. Но вот к воротам, у которых я стоял, прорвался какой-то мальчик. Он ударил. Вратарь упал и отбил мяч. Мальчик, который пробил по воротам, подтолкнул мяч рукой, и тот влетел в пустые ворота.
Что тут началось! Одни ругали вратаря, другие поздравляли нападающего. А вратарь кричал и размахивал руками, но никто его не слушал. Он повернулся ко мне. Это был племянник священника.
– Я видел, он забил рукой, – сказал я.
Все сразу замолчали и посмотрели на меня.
– Он забил гол рукой, – повторил я. Они меня не понимали, и я показал, как был забит гол.
– Спасибо, – сказал племянник священника.
Ко мне подошел мальчик, который забил гол. Лицо его было мокрое от пота, а глаза злые. Он молча поднес к моему лицу кулак. Я отодвинул его кулак. Он снова поднес его к самому моему носу, а я снова отодвинул его. И тут он меня ударил, мгновенно: ногой по ногам, а рукой по шее. И я упал как подкошенный на траву. Я тут же вскочил, но раздался звонок на урок, и все убежали. Остался только племянник священника.
– Прошу простить, – сказал он.
– Ничего, – ответил я. – Мы еще посчитаемся, не на таковского наскочил. Приемчики использует.
На уроке я чесал шею, обдумывая, что мне теперь делать. Девчонки усиленно занимались, и мне даже не с кем было посоветоваться. Тогда я решил на перемене пойти к Оле, все же сестра. Я ей все рассказал, а она ответила:
– Леня, если ты будешь драться с этими незнакомыми мальчишками, я сейчас же сбегаю за мамой. Ты слышишь?
– Слышу, – сказал я.
– Дай честное слово.
– Я же сказал, что не буду.
– Ну хорошо. После уроков жди меня в классе.
По после уроков я, конечно, не стал ждать Олю, а выбежал во двор. Я стоял и смотрел, искал глазами того мальчишку. А он вышел из школы, сел на велосипед и поехал. Когда он проезжал мимо меня, я со злостью посмотрел на него. Он увидал меня и вежливо раскланялся. Даже фуражку снял.
– Этот? – спросила Оля. – Она уже стояла позади меня. – Сразу видно, что ехидна.
Я ничего не ответил, и мы пошли домой.
– Ну, как в школе? – встретила нас мама.
– Ничего, – ответила Оля. – Если не считать, что у Леньки, – она многозначительно посмотрела в мою сторону, – в классе одни девочки. Пять девочек, Я боюсь, что они его съедят.
– Зубки обломают, – сказал я.
– Он невкусный, – засмеялась мама. – Худой, как палка. – Одни кости.
Прошло несколько дней. Как-то утром я вышел из дома и столкнулся с племянником священника. Я уже знал, что его звали Миколас.
– Миколас! – окликнул я его. – Добрый день.
– Доброе утро, – ответил он мне с готовностью и перешел на русский язык. – Учишь по-литовски?
– Учу. Добрый день. Доброе утро. Добрый вечер.
– А я учу по-русски.
Мы дошли до костела, и он остановился.
– Мне надо сюда, – сказал Миколас.
Я хотел его спросить, зачем, и постеснялся. Но с того дня мы ходили в школу вместе, и, когда он заходил в костел молиться, я поджидал около.
Однажды Миколас сказал мне:
– Мой дядя желает с тобой познакомиться, приходи после обеда. Придешь?
– Приду.
– Мама, посмотри! – закричала Оля. – Ленька какой чистюля, после обеда моет руки. Вероятно, идет к какой-нибудь девочке делать уроки. А, Ленечка?
– Куда ты идешь? – спросила мама.
Я хотел ей соврать, но ей так трудно врать. Она всегда догадается, и сказал правду.
– Надо было бы посоветоваться с папой. Все же он священник.
– Но ведь я уже обещал. Миколас столько раз был у нас. Они подумают, что я испугался.
– Ну ладно, – сказала мама. – Иди. Когда будешь там разговаривать, думай, о чем говоришь.
Священник сидел в комнате и читал газету. Сидел, положив ногу на ногу. Он был очень спокойный.
Мне еще ни разу не приходилось разговаривать со священником. Я думал, что он тут же начнет молиться или креститься. В общем, сделает что-нибудь необычное. А он посмотрел на меня и сказал очень правильно по-русски, чисто, четко и тихо:
– Добрый день, молодой человек. – Голос у него был ровный и высокий, – Садитесь. Миколас, к тебе пришли.
Удивительно, до чего он был спокойный, как какой-нибудь каменный Будда. А я волновался, у меня даже в горле пересохло. Неизвестно, как себя держать с этими священниками.
Вошел Миколас. И тут начались расспросы.
– Откуда вы приехали?
– Из Бобруйска.
– Бобруйск на Березине. Крепость, которую це смог взять Наполеон. Твой отец военный? В большом чине?
– Он генерал.
– О! Генерал Телешов. Такой красивый и вежливый. Генерал-коммунист. Материалист. И ты тоже материалист?
Я промолчал, потому что не знал, что такое «материалист». Первый раз в жизни слышал это слово.
– Миколас, – сказал священник, – кто такие материалисты?
– Они не верят в бога, – ответил Миколас. – Коммунисты – все материалисты.
– Ты тоже не веришь в бога и, может быть, смеешься над Мнколасом, что он ходит в костел?
– Я не смеюсь, – ответил я. – Но в бога я не верю. Это все сказки.
– Ты маленький, – сказал священник, – и ничего не понимаешь. Бог есть. – И священник понес такую чепуху, которую я в жизни не слышал. – Он всемогущ. Он творец земной жизни. – Священник внимательно посмотрел на меня. – Человек без веры – не человек. Он не живет, а думает о смерти и боится ее. А верующий не боится. Он живет вечно, сначала ка земле, потом на небе.
Я хотел промолчать, боялся обидеть священника, но почему-то не сдержался и сказал:
– А я не боюсь и не жду смерти.
– Идите гулять, мальчики. – Священник закрылся газетой.
После этого я подумал, что священник запретит Миколасу со мной дружить. Но он не запретил. Правда, я редко ходил к ним домой, но зато Миколас приходил к нам часто.
У нас Миколаса полюбили все. Маме нравилось, что он всегда аккуратный и вежливый; папе – что он хороший спортсмен; а Оле— неизвестно почему.
Пришло лето, и мама с Олей уехали в Ригу, а потом мы должны были с папой тоже уехать туда. Но на границе было неспокойно… Фашисты часто переходили границу, их самолеты иногда летали над нашим городом. И папа уехать не мог.
– Слушай, Леня, – сказал однажды Миколас. – Все говорят, что скоро будет война. По германскому радио это говорили. Ты тогда уедешь?
– Не знаю. Разве может быть так неожиданно война?
В середине июня папа поехал на границу проводить военные учения и взял меня с собой.
А 22 июня в четыре часа утра мы проснулись от взрывов. К нам в комнату вбежал папин адъютант и крикнул:
– Товарищ генерал, немцы пошли!
– Боевую тревогу! – приказал папа. – Задержать! А, черт, что же мне с тобой делать?
Мы быстро оделись, вышли на улицу и сели в машину. Над нашей головой летели фашистские самолеты. Их было много-много. Они летели низко и высоко. Но папа даже не стал на них смотреть.
– На КП, – сказал папа шоферу.
Больше он не произнес ни слова.
На командном пункте дивизии было много народу. Но, когда мы вошли в землянку, все замолчали.
Доложите обстановку, – приказал папа дежурному майору.
– В четыре ноль-ноль гитлеровские войска перешли советскую границу. Одновременно начался обстрел, артиллерийский и минометный, второй линии. До штаба армии дозвониться не удалось.
– Соединитесь с командирами полков и скажите: без приказа ни шагу назад! – Папа пошел к выходу, я тронулся за ним, но он повернулся ко мне и сказал: – Оставайся здесь!
В штабной комнате было тихо. Только телефонисты монотонно и назойливо повторяли одни и те же слова.
– Товарищ майор, – сказал один телефонист. – Танки пошли. Спрашивают, что делать?
Майор выскочил из землянки. Он вернулся через минуту и прокричал в трубку:
– Генерал приказал: открыть фронт, пропустить танки и снова сомкнуться.
И тут над нашей головой раздался оглушительный взрыв. Потом второй, третий, четвертый.
– Нащупали, – сказал майор. – Как штаб армии?
Телефонист покачал головой.
В землянке сидеть было страшно. Все время разрывы и ничего не видно. Неизвестно, что наверху и куда подевался папа. Прошло уже несколько часов, а все оставалось по-прежнему. Шел бой. И тогда я потихоньку выбрался из землянки.
Папа стоял в длинном окопе и смотрел в бинокль. Над нами пролетали вражеские снаряды. Они выли и рвались. Папа не отрывался от бинокля. Но вот он оглянулся, посмотрел на меня и попросил дежурного майора:
– Соединитесь с командиром пограничной брйгады и передайте приказ, чтобы они заняли исходные рубежи вокруг нашего командного пункта!
Рядом с папой стоял полковник Егоров – начальник артиллерии дивизии. У него была перебинтована голова.
– Война, брат, началась! – сказал он мне. – Война!
Папа положил бинокль.
– Як Павлову в полк. Сейчас на него пойдут. Егоров, пойдемте со мной. – Папа неожиданно легко выскочил из окопа и быстро побежал вперед. Вдруг у него слетела с головы фуражка, и он упал. Потом вскочил и снова побежал. Скоро я потерял его из виду.
– Пошли! Опять пошли!
Я взял папин бинокль и посмотрел в сторону Германии. Сначала я ничего не увидел, только обыкновенное голубое небо. Тогда я опустил бинокль ниже к земле и увидел цепи фашистов. Они шли в рост, прижав автоматы к животам. Лица их рассмотреть я не мог. Потом они начали падать, как игрушечные солдатики, точно кто-то их сверху дергал за веревочку. Подпрыгнет и упадет. Подпрыгнет и упадет. До наших окопов дошли немногие, но все же дошли. И тогда я увидел, как у наших окопов появился человек. Он поднял руку, и я узнал его: это был папа. Я так испугался, что его убьют, что зажмурил глаза.