Я сам довез Пятраса до Алитуса. Когда мы прощались, Пятрас снял очки и протянул мне:
– Теперь они мне больше не нужны.
– Ты уверен, что поступаешь правильно? – спросил я.
– Я не могу ждать два или три года. Это очень долго.
– Пятрас, подумай. – Теперь мне хотелось, чтобы он остался. Я боялся, что он погибнет. – А если Германия захватит всю Россию? Лучше тебе остаться.
– Нет. Они ничего не захватят. Неужели вы этого не понимаете? – Он отвернулся и пошел.
Автобус увез его в Каунас.
«Ну вот, – подумал я, – все кончилось. И снова мы остались вдвоем с Миколасом».
Я вернулся домой поздно. Миколас еще не спал. Он тут же вышел ко мне.
– Дядя, я не один, – сказал Миколас. – Иди сюда, – позвал он кого-то. – Не бойся. Иди сюда.
В дверях появилась девочка. Это была Эмилька, дочь учителя химии, которого повесили в первый день войны. Я ее сразу узнал, хотя она очень изменилась. В темных, гладких волосах ее белела узенькая прядка седых волос.
– Где ты ее нашел, Миколас?
– Она жила на чердаке у Марты. Марта мне про нее сказала.
«Ах, вот почему он не ушел с Пятрасом. Боже мой, что мне делать? – подумал я. – Это еще похуже, чем Пятрас».
– Я буду вам помогать по хозяйству, – сказала Эмилька. – Я умею штопать носки и готовить. Папе всегда нравилось, как я готовлю.
– Хорошо, дитя мое, – сказал я. – Миколас, затопи ванну – Эмильке надо выкупаться. Только запомни, Эмилька, тебе нельзя выходить на улицу, даже подходить к окну.
– Я понимаю. – Эмилька качнула головой на тоненькой длинной шейке. – Когда они пришли к нам, папа выпустил меня через запасной вход, и я прибежала к Марте. С тех пор я ни разу не была на улице. Сегодня первый раз. Так страшно. Я совсем отвыкла от улицы.
«А если немцы останутся здесь навсегда? – подумал я. – Что же тогда будет? Не может ведь она всю жизнь сидеть в квартире».
– Папа говорил, что вы добрый человек, – сказала Эмилька.
– Эмилька, – сказал я, – у меня к тебе просьба. Я выстригу у тебя эту седую прядь?
– Хорошо. Она мне совсем не нужна.
Эмилька принесла ножницы, и я осторожно выстриг ей седые волосы. Маленькая белая челка упала на лоб. Она подбежала к зеркалу и посмотрела.
– Черные волосы, а челка белая, – сказала Эмилька. – Даже смешно. – В это время в комнату вошла Марта. – Правда, Марта?
– Что-то ты часто крутишься перед зеркалом.
Эмилька покраснела.
– Иди, Эмилька, – сказал я. – Мне нужно поговорить с Мартой.
– Марта, – спросил я ее, – почему ты перестала ходить в костел?
– У меня нет свободного времени, господин священник.
– Для бога всегда должно быть время.
– Но бог нам ничем не помогает.
– Ты, вероятно, набралась этих мыслей от Пятраса.
– Нет, отец мой. Я сама дошла до этого. Когда кругом так много убивают, быстро доходишь до этого
– Ты отрекаешься от бога? Ты идешь в неведомое и смутное. С кем ты поговоришь, когда тебе будет тяжело, кто тебе подскажет верный путь в жизни?
– Совесть, господин священник.
Я поднял глаза на Марту. Передо мной стояла женщина с усталым, измученным лицом. Мелкие морщинки избороздили ее лоб и щеки. Руки она держала на груди. Они были большие и красные от постоянной стирки.
– Я пойду, господин священник. У меня дела.
На следующий день ко мне в кабинет пришла Эмилька.
– Завтра у Миколаса день рождения, и он пригласил меня.
– Ну, разумеется, Эмилька. Как же он может тебя не пригласить?
– Мне бы хотелось покрасивее одеться. Когда был жив папа, если я шла на день рождения, он всегда покупал мне что-нибудь новенькое.
– Я тоже куплю тебе что-нибудь новенькое. Не очень дорогое, но куплю.
– Спасибо. Мне хотелось бы две синие ленты. Я вплету их в волосы. Это будет очень красиво.
– Хорошо, Эмилька, – ответил я. – Когда пойду к обедне, куплю тебе синие ленты.
Вечером я принес Эмильке ленты, а на другой день Марта испекла пирог.
Пора было садиться за стол, но дети не приходили. Я уже хотел окликнуть их, как открылась дверь, и появилась Эмилька. Ее волосы были аккуратно причесаны и переплетены синими лентами. Она шла маленькими шагами и смотрела в пол.
– Эмилька, садись быстрее. Где там Миколас?
– Он меня ждет в кабинете, под часами. Мы там встретимся и придем на день рождения.
«Какая она маленькая, – подумал я. – Еще придумывает, играет».
Прошло несколько минут, и появились, наконец, Эмилька с Миколасом. Миколас был красный и растерянный.
– Ну? – тихо сказала Эмилька.
– Дядя, – сказал Миколас. – Это моя подружка Эмилька. Я пригласил ее на день рождения.
Я встал и сказал:
– Здравствуй. Эмилька. Мы очень рады, что ты к нам пришла.
Эмилька присела и ответила:
– Добрый вечер, господин священник. Поздравляю вас с днем рождения Миколаса!
Мы сели за стол.
– Ах, какой вкусный пирог! – сказала Эмилька. – Я никогда такого не ела. Ну, Миколас, ты забыл?
Миколас снова покраснел и сказал:
– Эмилька, я тебя очень прошу, сыграй нам что-нибудь Дядя, Эмилька умеет играть.
– Вот как?
Эмилька, не дожидаясь вторичной просьбы, открыла крышку пианино и начала играть. Она играла торжественный хорал Баха.
«Тоже немец, – подумал я, – а сколько радости принес людям».
Эмилька сбилась. Она повернулась к нам и сказала:
– Я начну сначала. – Она снова начала и доиграла до конца.
«Святая Мария, – подумал я, – помоги мне сохранить этих детей. Помоги дождаться освобождения».
После дня рождения Миколас стал каким-то другим. Он старался как можно меньше выходить из дому и все время играл с Эмилькой.
Я спросил его, что с ним.
– Не знаю, дядя, – ответил Миколас. – Мне кажется, что я немножко устал ждать. Иногда я боюсь за Эмильку.
– Знаешь, Миколас, – сказал я, – давай почитаем молитву. Помнишь, как мы раньше читали с тобой? Почитай вслух «Верую», а я послушаю.
Когда он кончил читать, я сказал:
– А теперь иди погуляй.
– Хорошо, дядя, – сказал Миколас. Сейчас он был совсем как прежде, когда ничто не нарушало нашу жизнь.
Миколас вернулся скоро и даже веселым.
– Ты знаешь, – сказал он, – я только что встретил отца Юлиуса. Он вернулся снова в город. Он спросил, кто теперь мой духовный отец, и я ответил, что никто. Я ему исповедался. Спросил, что будет с Эмилькой. А он ответил: что богу угодно. Я теперь каждый день буду просить у бога за Эмильку.
«Вот он, конец, – подумал я. – Это я толкнул Миколаса на этот путь».
– Ты недоволен?
– Отец Юлиус святой человек. Ты правильно сделал, что исповедался.
В этот день я не находил себе места. Я уговаривал себя, что нечего волноваться, что отец Юлиус не сделает нам плохого.
Ночью за нами приехали из гестапо. Я сидел в кабинете, а дети спали. Я услышал, как машина остановилась у нашего дома, и подошел к окну. Под окнами уже стояли солдаты. «Почему они всегда приезжают ночью? – подумал я. – Ночью так страшно и холодно».
Когда мы вышли на улицу, Эмилька взяла Миколаса за руку.
– Теперь мне совсем не страшно, – сказала она.
«Скорее бы кончалась эта служба, – забеспокоился отец Антанас. – Как она долго тянется. Только бы он не ушел».
После службы отец Антанас спустился в зал. Телешов пошел к нему навстречу.
Отец Антанас чувствовал, как у него дрожат ноги, а Телешов чувствовал, что воспоминания и боль утраченного просыпаются в нем с новой силой.
– Лабас ритас, отец Антанас.
– Лабас ритас. Надолго к нам?
– Надолго. Буду монтировать новые машины на сахарном заводе.
– Это хорошо, – сказал священник. – А где вы остановились?
– В гостинице.
Они шли центральной улицей города. Когда поравнялись с магазином Ирены, Телешов спросил:
– Она не вернулась?
– Нет. Оттуда никто не вернулся. Все это так давит на сердце. Правда, это не относится к молодым. Они быстрее забывают.
– Что вы! Молодые тоже помнят. Дети легко забывают, а взрослые нет. Я каждый день помню об отце. Когда я шел через линию фронта, все время мечтал о том, как увижу его. А пришел поздно… А Ремер? – спросил Телешов.
– Он вовремя убежал. Нет, его, к сожалению, не убили.
– А вот и ваш дом. Он все такой же.
– Может быть, – ответил священник. – Дом, может быть.
– До свидания, отец Антанас. Мы теперь часто будем встречаться.
– До свидания. – Отец Антанас не уходил. – Пятрас! – Он назвал Телешова этим забытым, старым именем. – Пятрас, я понимаю, ты коммунист и не веришь в бога, но я тебя прошу жить у меня в доме. Ради памяти Миколаса. Я сам тоже не верю в бога. – Отец Антанас сказал об этом вслух первый раз. Но это ни в ком не вызвало удивления: ни в нем самом, ни в Телешове.
– Надо верить в человека, – сказал Телешов. – Все, что есть на земле, построил человек.
– Конечно, – ответил отец Антанас. – Я потерял веру в бога в ту ночь, когда за нами приехали из гестапо. Но люди верили, и я снова вернулся в костел. А теперь я уйду из костела.
Они помолчали. «Жить в старом доме священника, – подумал Телешов. – Спать на том самом диване, на который его положили теплые руки отца. Вспоминать в темноте ночи первый день войны, гибель Марты, Ирены, Эмильки, майора Шевцова, Миколаса».
Старое-старое, как оно все время ведет нас по жизни. Старое – это вечное. Лучше отказаться. Это ведь так трудно, все время вспоминать.
Он снова поднял глаза на священника и почувствовал, что вереница всех этих людей, погибших, но не умерших в его сердце, соединяла их.
– Хорошо, – сказал Телешов. – Я вернусь через час.
Самолет идет санитарным рейсом…
– А у меня ничего не болит, – сказала Рита. – И дышать легко.
– Молодец, Рита, – ответил доктор Самсонов. – Ты просто молодец. – Он приоткрыл одеяло и провел осторожными пальцами вдоль узкой выпуклой полоски хирургического шва, который пересекал левую сторону груди девочки.