Успокойся. Прочитай письмо до конца и тогда ты поймешь, что самое страшное позади.
Жизнь моя протекает однообразно. Каждый день я хожу под охраной на лесозаготовительные работы. Потом, также под охраной, возвращаюсь в колонию. Со мной в бараке сидят воры и спекулянты. Но начну по порядку…
В последнее время я увлекался боксом. Занимался в спортивном клубе института. Мне нравился бокс, он меня делал ловким и сильным. Помнишь, когда я был мальчишкой, папа всегда говорил, что я трусоват, и его это огорчало.
Я боялся чужих мальчишек, боялся один ходить в лес, боялся темноты. А тут я почувствовал себя ловким и перестал бояться. Я научился точно рассчитывать каждое свое движение, мог в одну секунду сбить с ног двух противников.
После смерти папы стало туго с деньгами. У тебя мне просить не хотелось, а на стипендию жить было трудно. А тут еще из-за усиленных тренировок боксом я не подготовился к экзамену и провалил коллоидную химию. Остался без стипендии. Все же после экзамена я пошел па тренировку. Через два дня должны были начаться зимние студенческие соревнования. Сел в сторонку и стал медленно переодеваться: достал кеды, перебинтовал руки, а сам все думал, как быть?
– Что невеселый? – окликнул меня Мазин – заведующий клубом.
Я рассказал ему. Думал, может быть, похлопочет перед дирекцией, чтобы восстановили стипендию.
– Молодой человек, – сказал он, – это еще не беда. Надо бороться с трудностями. Со стипендией ничего, конечно, не выйдет. Ты же знаешь нашего директора, он непримиримый, упрямый «принципиалист». Придется найти вечернюю работу.
Целую неделю, пока я готовился к переэкзаменовке по коллоидной, меня кормили ребята из нашей комнаты. Потом все разъехались на каникулы. Последним уезжал Костя Прягин – староста нашей группы. В день отъезда он вручил мне длинный список, в котором перечислялось, куда требуются люди на временную и вечернюю работу. Нужны были рабочие в концертный зал, в театр и даже в цирк.
– В цирк! – возмутился я. – Подметальщиком?
– Ты напрасно так, – сказал Костя. – Совсем неплохая работенка. До стипендии протянешь.
– А как же бокс? – спросил я.
– Ну что ж, бокс пока придется отложить.
«Ему хорошо говорить, – подумал я. – А попробовал бы сам на виду у всего зрительного зала двигать по сцене рояль или подметать в цирке ковер после выступления зверей».
И тут появился Мазин.
– Не унывай, будет работа. – Он говорил, не разжимая зубов, потому что в уголке рта торчала папироса. – Держись за меня, не пропадешь. Небольшая просьба. – Мазин протянул мне туго упакованный сверток. – Припрячь. Жене подарок на день рождения. Не хочу раньше времени нести домой.
Мазин порылся в кармане и протянул мне десять рублей.
– До лучших времен. Выкрутишься, отдашь.
Я спрятал сверток в чемодан, пошел в столовую, поел, и настроение у меня сразу улучшилось.
Мазин появился дней через пять. Он взял сверток и, пожевывая мундштук папиросы, спросил:
– Кончаются денежки? Да, кончаются? Ну, на тебе еще полтинничек. – Он протянул пять рублей.
Я стал отказываться, но он оставил деньги и ушел. Скоро Мазин принес еще один сверток, потом унес его и принес новый. Когда он пришел в пятый раз, я сказал, что больше не возьму, перед ребятами неудобно.
– Подумаешь, телячьи нежности! Неудобно, да? – Мазин посмотрел на меня злыми глазами. – Деньги брать мама велит, а другу помочь совесть не разрешает. А ты, дуралей, вноси, чтобы они не видели. Бери, бери, завтра зайду.
Но назавтра Мазин не зашел. А мне не хотелось его видеть, и я перестал ходить на бокс. Теперь я догадывался, что со свертками не все благополучно, но что было делать. Деньги Мазину я отдать не мог, рассказать обо всем ребятам не хватало смелости.
Однажды Мазин поймал меня в институте.
– Корсаков, почему не приходишь на тренировки? – Он приблизился вплотную и добавил: – Чтобы пришел сегодня, и это захвати. Понял, да?
Уже после тренировки сказал:
– Последняя просьба. Я сегодня занят, а люди ждут. Отвезешь сам.
– Не могу, – ответил я. – Надо заниматься.
– Ничего, отвезешь. По-быстрому. Вот адресок. На такси. – Он дал мне деньги. – Сдачу возьми себе.
Я поехал на метро, потому что решил рассказать все ребятам, одолжить у них деньги, вернуть Мазину, а самому устроиться на работу.
Дверь открыла толстая, маленькая женщина.
– Опять эти детские чулочки. – Она посмотрела на меня с возмущением. – Скажи Мазину, что я последний раз беру это. Мне нужен ходкий товар, чтобы в один день можно было распродать. Если не может – не надо, я других найду.
Всю ночь я не спал, прислушивался к шагам в коридоре, и мне казалось, что вот-вот за мной придет милиция. Потом и твердо решил пойти заявить на Мазина. Но утром я немного успокоился, в милицию не пошел, а отправился в галантерейную палатку, где торговала эта женщина. Она была на месте. «Значит, пока никто ничего не узнал, – подумал я. – Теперь только от Мазина отделаться».
– Хочешь отколоться, – сказал он мне. – Не валяй дурака. Если завалюсь, пойдешь со мной. Да ты не волнуйся, у Мазина все в порядке!
Я ездил к этой женщине еще три раза и передавал ей краденый трикотаж с фабрики. А потом решил уехать куда-нибудь в Среднюю Азию или на Дальний Восток. Я продал часы, которые столько лет носил папа, зимнее пальто и костюм. В общем, набрал двести рублей, как раз столько, сколько я задолжал Мазину. И вечером пошел к нему. Я долго стоял у него под окнами и вспоминал тебя, вспоминал нашу жизнь. И то, как мы ждали писем от папы с фронта. И то, как мы хоронили папу. А потом вошел.
– Проходи, – сказал мне Мазин. – Вовремя забежал, цыпленок.
В комнате сидели двое мужчин.
– Он? – спросил один.
– Да, – ответил Мазин.
– Ваши документы, гражданин.
Я сразу догадался. Эти были из уголовного розыска. Я достал паспорт, руки у меня дрожали.
– Корсаков Виктор Викторович, русский, год рождения 1940. – Он встал. – Придется вам, гражданин Корсаков, проехать с нами. И вы, Мазин, собирайтесь.
Следователь был пожилой. У него не было одной руки, поэтому, когда он закуривал, то сжимал коробок спичек между коленками ног.
– Девятнадцать? Да. А я в семнадцать уже воевал.
Когда я вернулся в камеру, ко мне подошел Мазин.
– Ты ничего не знаешь, слышишь? Один раз все было.
Мне не хотелось с ним разговаривать, и я отвернулся.
В камере было темно, хотя на улице светило солнце. Начиналась весна. Но в камере было темно, маленькое окошко.
– Слышишь, что я тебе говорю? – Он схватил меня за плечи.
– Уйди, – сказал я.
Мазин ударил меня по щеке.
– Только попробуй. Тогда и тебе крышка. Сядешь на десятку.
Больше я Мазина до суда не видел – его перевели в другую камеру. А на суде мы все встретились: Мазин, эта женщина и я. Четвертым был сухонький мужчина, который смотрел все время в пол и всхлипывал. Это он воровал трикотаж на фабрике. Комната суда была небольшая, а народу набилось много. Было жарко, страшно и неприятно, что я сидел между Мазиным и женщиной.
После суда меня вызвал на свидание Костя Прягин.
– Ребята послали, – сказал он. – Нужна тебе помощь?
Я помотал головой, не мог говорить, горло сдавило.
– Боишься? – спросил Костя. – Ты не плачь, поздно плакать.
Я старался придумать, как сделать, чтобы ты ничего не узнала. Не писать, ты начнешь меня искать. И вот однажды уже в колонии, работая в лесу, я встретил девочку. Она каталась на лыжах, и, видно, случайно заехала к месту нашей работы.
– Здравствуй, – сказал я. – Ты хорошо ходишь на лыжах.
– Вы заключенный? – спросила она.
– Да.
Она стала торопливо поворачивать обратно.
– Послушай, девочка, – сказал я, – не бойся. Послушай, у меня к тебе большая просьба. Ты отправь письмо моей матери, я не хочу, чтобы она знала, что я заключенный. Завтра я его принесу. Придешь? Ты не бойся.
– Я не боюсь, – ответила она. – С заключенными не разрешается разговаривать. Я пошла.
– Девочка! – крикнул я ей вслед. – Ты придешь?
– Я подумаю. Вы напишите, а я подумаю.
И я написал тебе первое письмо о том, как я живу и работаю на комсомольской стройке. Я писал и смотрел на чистый белый снег, и на ряды колючей проволоки, которые отделяли меня от всего того, о чем я писал тебе.
Она пришла на другой день.
– Ну, где ваше письмо?
– Вот. На конверте напиши свой обратный адрес. Ладно?
– Я прочитаю и подумаю.
– Как тебя зовут?
– Кежун Лена. Я пошла.
Она бегала на лыжах без палок. Наклонялась немного вперед и размахивала руками.
Работа у нас была тяжелая. Холодно. Деревья, когда мы их пилили, звенели от мороза. Я старался не обращать внимания на мороз, слушал звон деревьев и подпевал этому звону. Но к концу работы я уже не мог петь, у меня пересыхало в горле, лопались от холода губы, не гнулись пальцы.
Дней через десять снова пришла Лена.
– Больше писать не будете? – спросила она.
Я вытащил три письма.
– Вот. Отправь по одному.
– Ответного письма еще не было. Я уже на почту ходила, нет. – Она посмотрела на мои ноги. – Это вы правильно поступили, что купили валенки.
– Деньги получил. Возьми рубль на марки для моих писем.
– Нет, – сказала она. – Я не возьму.
– Ну, купишь конфет, подружек угостишь. Возьми.
– Я ведь не за деньги. Мне вашу маму жалко.
В тот день у меня случилась неприятность. В нашем бараке жил парень но прозвищу Циркач. Это был вор, он уже третий раз попадал в заключение. Когда мы пришли с работы, Циркач подозвал меня и стал щупать валенки.
– Теплые? – спросил он.
– Теплые, – ответил я.
– Дай-ка примерить.
Я снял один валенок. Он примерил и попросил второй. Потом он походил в моих валенках и сказал:
– Ну, вот что. На время у тебя их конфискую. Пока сам не куплю.
– Брось шутить, – сказал я. – Я работал, а ты здесь сидел и притворялся больным. Снимай.