Теплая рука неожиданно коснулась ее щиколотки, и Алина с трудом сдержала крик. Егор влез на матрац — мягкий, вонючий островок на бетонном полу — и со стоном улегся.
— Ложись, — тихо сказал он. — Только осторожно.
В других условиях она бы и пальцем не притронулась к этому мерзкому ложу, но сейчас капризничать было глупо. Она легла, стараясь не прикасаться к Егору, пока он сам не придвинулся ближе.
— Ты как? — спросил он.
— Нормально.
— Нормально?
— Да. Ты что-нибудь понимаешь?
Он поворочался, шипя от боли, а потом негромко произнес:
— Нет. Но вообще-то мы — лакомый кусок. По-моему, нас с аэропорта пасли. Тот урод, которого ты там приметила, и тащил меня в подвал.
— Ты что-нибудь еще видел?
— Почти ничего. Но, кажется, мы где-то за городом. Ехали очень долго, а когда остановились, вокруг были деревья, большие, кажется, дубы. На Москву не похоже. Ты точно в порядке?
— Я пить очень хочу, — пожаловалась она. — И еще меня очень тошнит.
Егор, кряхтя, как старый дед, поднялся и пополз в темноту.
Алина испугалась:
— Ты куда?
— Где-то тут должна быть вода. Они бросили нам бутылку. Я буду искать, а ты говори.
От страха она никак не могла сообразить, что говорить, а потом торопливо, словно боясь, что перебьют, зачастила:
— Вдоль по реченьке лебедушка плывет, выше бережка головушку несет. Белым крылышком помахивает, на цветы водицу стряхивает…
В темноте, вязкой, как кисель, он чем-то громыхнул. Алина испуганно замолчала.
— Я ведро нашел, — сказал Егор.
— Зачем нам ведро?
— По-моему, удобств здесь не предусмотрено. Что там дальше про лебёдушку?
Он крепился изо всех сил и даже слова пытался выговаривать с прежними интонациями, но получалось плохо.
Только в этот момент до Алины дошло, что держать их в подвале будут долго, раз уж позаботились о таком важном атрибуте, как помойное ведро. Она тихонечко заскулила, стараясь, чтобы Егор не услышал.
Он с удвоенной силой заметался по подвалу, ойкая от боли. Проклятая бутылка все не находилась. Ему казалось, что он облазил уже все вокруг этой чертовой лестницы, и даже на ступеньки поднимался, но бутылка как сквозь землю провалилась. В тот момент, когда он уже хотел сдаться, мучимый болью, она вдруг сама подкатилась ему под колено. Обрадовавшись, он схватил ее и пополз к Алине, потом вернулся, нащупал ведро и пополз снова, громыхая пластмассой по бетону.
Алина попила воды, а потом ее долго тошнило, так что ведро оказалось кстати. С трудом отдышавшись, она легла на матрац рядом с Егором.
— Надо карманы обшарить, — сказал он. — Может, у нас что-нибудь есть.
— Что?
— Не знаю. Хоть что-то. Где был твой сотовый?
— В сумке.
— Беда, — выдохнул он. — Как было бы здорово, если бы он остался в кармане. Мы позвонили бы ментам или папаше, и нас бы нашли по сигналу. Но ты пошарь у себя в карманах, а потом у меня. Мне это… не очень удобно.
Под «неудобно» подразумевалось — больно.
И Алина это прекрасно понимала. Она встала и сунула руки в карманы своих джинсов.
— Ничего. Давай у тебя посмотрю. Ты лежи, только ноги вытяни.
Она споро обшарила его карманы. Он лежал неподвижно и только тяжело дышал забитым кровью носом.
— Ничего интересного, — разочарованно сказала она. — Бумажки какие-то…
— Это билеты на самолет, — глухо произнес он. — Черт. Получается, мы голые?
Прижавшись друг к другу, они лежали молча, пока Алина не начала всхлипывать, но у Егора не было сил ее утешать.
Ему было точно так же страшно, но признаться в этом — значило повергнуть Алину (да и себя самого) в еще большую панику. Измученный страхом и болью, он не сразу заметил, что Алина задремала, а потом и сам провалился в забытье.
Лампочка вспыхнула, заставив их открыть глаза и зажмуриться.
Дверь открылась, и по ступенькам спустился давешний бритый затылок, тащивший стул и штатив. Следом спустились еще трое. Один из них, высокий, коротко стриженный блондин с неприятным взглядом, уселся на стул и беззлобно поинтересовался:
— Очухались?
Алина бросила быстрый взгляд на Егора, ужаснувшись его виду: лицо разбито, на лбу и под носом кровоподтеки, нижняя губа лопнула и распухла…
— Что вам надо? — тихо спросил он.
— Мне лично — ничего, — с видимым удовольствием ответил Вадим Коростылев. — А вот одному хорошему человеку ваш папашка задолжал.
— А мы здесь с какого боку? — спросил Егор. — Спрашивали бы с папашки.
— Так спрашивали. Не хочет папашка по-хорошему. Пришлось по-плохому.
Егор помолчал, а потом сказал чуть более твердым голосом:
— Ее отпустите. Папашка мой, значит и дела наши. Она ни при чем.
Вадим хлопнул себя по коленям и захихикал, как будто Егор сказал что-то забавное:
— Вот ты странный, парень. Кто ж в здравом уме козыри станет сбрасывать?
Бритый затылок тем временем установил напротив Егора штатив и насадил на него камеру. Коростылев, которому это слегка заслонило обзор, накренился вбок и сказал:
— Мы сейчас папане вашему послание запишем. Скажешь: «Папа, отдай этим милым людям все, что должен, иначе мне кранты».
Егор сглотнул, а потом решительно сказал:
— Нет.
Вадим удивленно дернул бровями:
— Нет?
— Нет. Она уйдет — скажу. Иначе ничего записывать не буду.
Мужчина вздохнул:
— Глупо. Колюня, восстанови статус-кво!
Бритый затылок коротко кивнул и, подойдя к Егору, изо всех сил пнул жертву в живот. Егор перелетел через подвал, взвыв от боли. Алина пронзительно закричала.
— Уйми сучку, — лениво приказал Вадим.
Бритый отвесил Алине оплеуху, от которой она рухнула на матрац и ошеломленно замолчала, закусив губу от страха.
— Ну что, надумал? — ласково спросил Вадим.
Егор закашлялся и отрицательно помотал головой.
Вадим вздохнул и кивнул бритому. Тот вытащил из-за пояса пистолет и приставил к голове Алины.
— Егор! — закричала она в диком ужасе.
— Я скажу, — прохрипел он. — Не трогайте ее, я все скажу.
— Вот и умница, — обрадовался Вадим. — А то кочевряжился. Все вы такие — сперва с гонором, а потом воткнешь в зад паяльник — и ничего, как шелковые…
Встав перед камерой и уставившись в ее циклопий глаз, Егор произнес:
— Папа, отдай им все, что просят. Спаси нас.
— Молодец, — хохотнул Вадим. — Вот и все, а ты боялась, только юбочка помялась… Ладно, отдыхайте пока.
Не сказав больше ни слова, он поднялся наверх.
Угрюмый Колюня сложил штатив и направился следом.
Дверь захлопнулась.
Лампочка, погорев еще пару секунд, погасла.
Державшийся на ногах из последних сил Егор рухнул на пол. Всхлипывая от страха, Алина бросилась к нему и попыталась оттащить его на матрац.
Он показался ей таким тяжелым!
Сделав два мучительных рывка, она сообразила, что проще будет подтащить матрац к нему. Закатив мужа на вонючее тряпье, она легла рядом и заплакала. Егор тяжело дышал, с хрипами и стонами, пока наконец его дыхание немного не выровнялось. В тот момент она почти не думала о себе и совсем не думала о ребенке, которого носила под сердцем. В голове билась испуганной птицей мысль, что Егору очень холодно и больно лежать на бетонном полу…
Тьма скребла из углов крысиными лапами страха.
Ему же спасаться от боли во всем теле помогала только ярость на отца, втянувшего их в свои темные дела.
Егору вдруг показалось очень важным вырваться из западни живым и посмотреть родителю в глаза. Главное, вырваться, а там посмотрим…
— Ничего, — прошептал он. — Отец получит кассету, и все кончится.
— Как ты думаешь, нас отпустят? — спросила Алина.
— Конечно, — ответил он после крохотной, в долю секунды, паузы, но она эту заминку засекла.
— Неправда, — выдохнула она с горечью. — Они даже лиц не прятали. Значит, не боятся, что мы о них расскажем. Нам не дадут уйти.
Она уткнулась ему в плечо и зарыдала, а Егор, неуклюже обняв ее здоровой рукой, начал гладить жену по волосам.
В кромешной тьме время тянулось бесконечно.
Алина спала сколько могла, а когда не могла, все прислушивалась к звукам наверху.
Несколько раз она крадучись поднималась по лестнице и припадала ухом к двери.
Ей было важно понять: караулили ли их за самой дверью или нет?
В темноте казалось, что караулят, как трехглавый пес в детской сказке, вот только волшебной арфы, чтобы усыпить его, у Алины не было.
По звукам выходило, что прямо за дверью никто не сидел.
Припав к холодному металлическому полотну, она слышала вдалеке бубнеж телевизора, иногда музыку и голоса, пару раз долетел сдержанный мужской смех.
Вот сволочи! Еще веселятся!
После съемок под прицелом равнодушной ко всему камеры прошло неизвестно сколько времени.
Алине казалось, что дня три или два, иногда она сбивалась с ритма собственных ощущений, и ей казалось, что она сидит в кромешной темноте годы.
Мучители навещали их еще дважды, зажигали свет и молча оглядывали с верхотуры лестницы. В последний раз они принесли еще одну бутылку воды, потому что первая давно закончилась.
Тьма душила, тянула соки, и если бы не присутствие Егора, она бы точно рехнулась от ужаса.
В углах иногда попискивали мыши. Задвинутое в дальний угол помойное ведро немилосердно воняло, а прикрыть его было нечем. В животе урчало от голода, вода помогала мало, да и пить ее приходилось экономно. На вторые сутки пребывания в плену, изведя всю воду, Алина мрачно подумала, что ей придется слизывать влагу со стен, как партизанскому мальчику Володе Дубинину, запертому в старой штольне. Мысль, что можно подняться по ступеням, постучать в дверь и попросить воды ей в голову почему-то не приходила.
Сегодня наверху было особенно тихо, чему она совсем не обрадовалась. Лучше слышать хоть какие-то звуки, чем…
Егору становилось все хуже.
Если в первые часы после похищения он еще худо-бедно держался, не то на адреналине, не то на силе характера, то сейчас, через двое или трое суток, заметно сдал.