— Да, близкие! Я признаюсь в этом, но только не тяните душу из Ватунского! Вы никому не верите! Ни ему, ни мне!
— Вообще-то я… — начал было Рябинин, но она упала на стол и зарыдала по-бабьи, так зарыдала, что у него побежали по спине игольчатые мурашки. Он вскочил и замельтешил по кабинету, не зная, что делать…
У женских слёз, как и у смеха, десятки оттенков. Плачут откровенно для выгоды, чтобы разжалобить и смягчить вину. Бывают слёзы так, на всякий случай, дешёвые, как бижутерия. Есть слёзы киношные, банальные — знают, что в таких случаях плачут на экране. От радости плачут тёплыми редкими слезинками. Кокетливые есть слёзы, когда приложат платочек — то ли слезу ждут, то ли нос вытирают…
И с горя есть слёзы, холодные и мокрые, как оплавленный лёд.
Таких слёз Рябинин боялся больше удара в лицо. Лучше бы она в него швырнула пепельницу. Кое-как он заставил её выпить глоток воды, и она начала медленно успокаиваться, запоздало всхлипывая. Завитки на висках намокли, повисли, как у первоклассницы. Лицо побледнело, словно она смыла прилившую краску слезами…
Сначала Рябинину показалось, что в кабинет скользнул солнечный луч, прорвав осенний туман: всё побелело, посветлело, как на опушке. Рябинин смотрел на свидетельницу сквозь повлажневшие стёкла, и её всхлипы, и её беспомощная женственность, которая теперь исчезает в женщинах, как кислород в городах, и неожиданный свет в кабинете, и ещё что-то неизвестное, попавшее в его грудь — всё это щемящим комком вдруг сжалось у него внутри и захотелось встать, склониться и поцеловать ей руку. Рябинин даже легонько отпрянул от стола, поражённый возникшим желанием. Что это — сентиментальность, или психопатия, или всего помаленьку?
— Спрашивайте, — всхлипнула она в последний раз.
— Расскажите по порядку. — Рябинин вытер матовость с очков.
— Я рассказала.
— И всё?
— О чём же ещё?
— Поподробнее, — попросил Рябинин и подумал, что она и верно всё рассказала. Остались детали, а может, даже их не осталось.
— Познакомились давно, много лет назад, — начала она, переводя дыхание после каждого слова. — Что говорить? Встречались тайно… Скрывали… Это нам удавалось. Жену он не любил, даже ненавидел. Он любит меня.
Новикова, пожалуй, впервые посмотрела на Рябинина внимательно — поймёт ли он о любви, не из тех ли он следователей, которым лишь бы записать в протокол.
— Ватунская знала о вашем существовании?
— Узнала года два назад. Вообще жизни не стало. Особенно для него. Скандалы. После них он чернел.
— Что вы знаете о её смерти со слов Ватунского?
— До этого дня она только знала обо мне. Ни фамилии, ни имени. А в тот день где-то добыла мой адрес. Хотела идти ко мне… В райком. Он и не выдержал — ударил. Дальше вы знаете.
Дальше он знал. Вот и «сообщу» легло в дело, как последний патрон в ствол винтовки.
— У вас какая семья?
— Я и ребёнок.
— Ребёнок… чей?
— Его. — И она опять покрылась рубиновой краской.
Пожалуй, стоит позавидовать мужчине, которого любит женщина с милой способностью краснеть.
— Что говорить? Любим мы друг друга — вот и весь сказ.
Она считала, что любовь объясняет всё. Рябинин тоже так считал, ему оставалось только увязать любовь с уголовным кодексом.
— Скажите, — задумчиво спросил следователь, — почему же Ватунский, умный, сильный, влиятельный человек, не развёлся с женой?
И Рябинин сразу увидел, что куда-то попал, что-то задел. Новикова даже отвернулась от него.
— Мы и так часто виделись.
— Это не ответ.
— Не хотели создавать семью.
— А это неправда. Вы же не умеете врать.
— Нет, умею! — вспыхнула она и повернулась к нему лицом.
Рябинин рассмеялся — так это получилось у неё непосредственно. Новикова вдруг тоже улыбнулась.
— Вы же знаете, что это зависит от мужчины.
— Вот теперь ясно.
Рябинин отстучал протокол. Новикова подписала и спросила:
— Вы-то верите, что он не хотел убивать?
— Конечно верю, что не хотел. Убивают ножом, топором, из пистолета, а умышленно так не убивают.
Она уже встала и хотела уходить, но всё ещё переминалась у двери. Рябинин знал, что многие свидетели так же неохотно уходят, как и неохотно являются по вызову. Уж если пришёл, то хочется поговорить с этим загадочным следователем, который в детективах так ловко разделывался с человеческой психикой. Новикову сейчас наверняка интересовал не следователь, а судьба Ватунского.
— А вы мне всё рассказали? — вдруг спросил Рябинин.
— Всё! — она гордо вскинула голову, но в её синих глазах застыла напряжённость.
И тут же вышла, буркнув «до свидания». Гордая женщина, но любовь и должна быть гордой. У Рябинина осталось такое же чувство, как от допроса Ватунского, — верил ей, хотел ей верить, но она чего-то недоговаривала.
16
На второй день прокурор вызвал Рябинина сразу: он ещё и гирю не успел выжать, только пришёл.
Семён Семёнович Гаранин сидел за столом, подперев рукой лобастую голову, как старушка в окне. В углу с какой-то бумажкой приткнулся Юрков.
— Ну, Сергей Георгиевич, дело Ватунского заканчиваете? Что там у вас вырисовывается?
Прокурор был в хорошем настроении, это выражалось в крайнем добродушии. Только непонятно, зачем без дела сидел Юрков, теребя лист бумаги.
— В принципе всё сделано, — ответил Рябинин. — У Ватунского была другая женщина. Из-за неё он поссорился с женой, ударил и убил — неосторожное убийство.
— Почему убийство? — спросил прокурор. — Он же не предвидел и не мог предвидеть смертельного результата, а?
— Я считаю, что если сильный мужчина, спортсмен, бьёт женщину с большой силой в лицо, то он должен предвидеть результат.
— А что вы думаете, Анатолий Алексеевич? — обратился Гаранин к Юркову.
Вот зачем тот сидел, теребя лист бумаги. Прокурору нужна моральная поддержка, — значит, разговор будет длинным и серьёзным.
— Семён Семёнович, по-моему, Сергей прав, тут неосторожное убийство. Здоровым кулаком, что есть силы. У женщин мордочки хрупкие. Да и вес разный.
Юрков знал, для чего он позван, и Рябинин физически чувствовал, как тяжело ему не соглашаться с прокурором. Уж лучше бы он поддакивал, оправдывая своё присутствие, а не лез против своего характера. Рябинин не ценил этих потуг, как не ценят фальшивых бриллиантов.
Гаранин помолчал, рассматривая Рябинина маленькими чёрными глазами, запавшими в пухлые складки кожи.
— Если всё сделано, почему вы не кончаете следствие?
— Не хватает точки над «и».
— Чего не хватает?
— Последнего аккорда.
— Так…
— Не хватает последнего штриха.
Юрков перестал мять бумажку и поднял голову. Рябинин знал, что сейчас немного озорничает.
— Не хватает последнего мазка.
— Пошучиваете, Сергей Георгиевич? — усмехнулся прокурор, и эта усмешка слизнула добродушие. — Я знаю, вы шутник. В книге уходов расписались, что уехали в Организацию Объединённых Наций. Ездили?
— Далеко, — улыбнулся Рябинин.
— А вчера расписались, что поехали в Главсин… Главсинхрофазотронсбыт. Я проверил, такой организации нет.
— Их пока не сбывают, — подтвердил Рябинин и вздохнул.
— Кого не сбывают?
— Синхрофазотроны.
— Так. Ну и что ещё скажете?
— Семён Семёнович, не хватает подробного, человеческого рассказа Ватунского… И вообще — не хватает чего-то.
Чего не хватает — объяснить трудно, потому что следователь не только знает уголовное дело, но и чувствует его, как мать ребёнка. У Рябинина была схема преступления, каркас, ничем не обросший. Дело походило на сухое дерево.
— Это всё литературщина, — уловил прокурор рябининскую мысль. — Как вы собираетесь его кончить?
— В суд, — ответил Рябинин и сразу понял, зачем его вызвали.
— В суд, — согласно кивнул прокурор. — А почему в суд? — тут же удивился он.
— А куда же?
— Вы не горячитесь, — предупредил Гаранин.
— Я и не горячусь, — сказал следователь, потому что и правда пока не горячился.
— Будете горячиться… Скажите, Ватунский положительный человек?
— Бесспорно, — подтвердил Рябинин и опять понял, к чему всё это.
— Значит, положительный человек с блестящими характеристиками… А с другой стороны, главный инженер огромного комбината, — торжественно объявил Гаранин.
— И что? — наивно поинтересовался Рябинин.
— Зачем же его в суд?
— А куда же?
— Анатолий Алексеевич, — опять прибег прокурор к Юркову, — как вы считаете?
— Я бы это дело прекратил, — сразу заявил Юрков, и Рябинин ему поверил: он прекратил бы, прекратил сам, по убеждению.
— Ты же сам сказал, что есть состав преступления, — вяло напомнил Рябинин.
— Состав есть, но он не преступник.
— Ты хочешь сказать, он не рецидивист. Но он преступник, коли есть состав.
Гаранин не зря советовал не горячиться, — Рябинин мог вспыхнуть как бензин. Он слушал прокурора и Юркова, но воля сделалась дряблой. Видимо, даже для воли нужна уверенность в целесообразности действия. Рябинин подумал, что, наверное, не было героев, которые бы не верили в пользу своих подвигов. Что толку убеждать Гаранина, когда он уже всё решил? Да если бы Рябинин сейчас доказал, что Ватунский убил ещё двух женщин, мнение прокурора не изменилось бы. Оно было даже сильнее тонкой книжечки в жёстком переплёте с чётким названием «Уголовный кодекс РСФСР». Прокурор считал Ватунского «случайным преступником».
— Передайте дело Юркову, он и прекратит, — буркнул Рябинин, зная, что Гаранин на это не пойдёт: слишком очевидное влияние на следствие.
— Зачем же? — не согласился прокурор.
— Не прав ты сейчас, — обиделся Юрков. — Намекаешь, что я непринципиальный?
— Где уж там намекает, когда прямо говорит, — вздохнул Семён Семёнович.
— Это моё глубокое личное мнение, что таких людей судить не надо, — добавил Юрков, вдруг разгорячившись.
— Не волнуйся, Толя, я верю, что твоё мнение — личное и глубокое, — успокоил его Р