После этого Кобылинский вернулся в дом Корнилова. Император же пошел на воздух, а Императрица — в свою комнату.
По вопросам Кобылинскому видно, что Царь решил подчиниться приказу об отъезде. Тогда Императрица воскликнула: «Я тоже поеду!» Это была фраза, шедшая от сердца, а не от разума. А что в это время происходило в детской с тем, кого она больше всех любила?
С Алексеем в это время находился мистер Гиббс. Вот его показания:
«Он был очень болен и очень страдал. Императрица обещала прийти после завтрака. Он все ждал, ждал, а она все не шла. И он не переставал звать: «Мама!» «Мама!» Что-то подсказывало мне, что она была сильно встревожена и поэтому не шла. И я остался ждать. Она появилась только между 4 и 5 часами».
Что же происходило с ней между уходом Яковлева и четырьмя часами? С ней находился ее ближайший друг: ее дочь Татьяна. Но буря была столь сильна в ее душе, что ей мало было Татьяны. Она позвала господина Жильяра. Вот его показания:
«Я прекрасно помню эту тягостную сцену. Императрица находилась в будуаре с Татьяной. Она была так взволнована, так страшно расстроена, как никогда раньше. Ничего подобного я не видел даже в Спале во время болезни Алексея, даже при известии об отречении Императора. Она не могла сидеть, не находила ни минуты покоя. Она ходила по комнате, нервно сжимая руки и говоря вслух сама с собой. «Император уезжает, — говорила она. — Его увозят одного, ночью. Этого отъезда не должно быть. Я не могу его оставить в такой момент. Я чувствую, что его увозят, чтобы заставить сделать что-нибудь нехорошее. Его хотят заставить подписать гадкую вещь под страхом опасности для жизни всех своих, оставленных в Тобольске, как это было во время отречения в Пскове. Я чувствую, его хотят принудить подписать мир в Москве. Немцы требуют этого, зная, что только мир, подписанный царем, может иметь силу. Мой долг в том, чтобы не допустить этого и не покинуть Императора. Вдвоем легче бороться, вдвоем легче перенести мучения. Но ведь я не могу оставить Алексея! Он очень болен. И я ему так нужна. Что будет с ним без меня?»
«Она, которая едва могла простоять более пяти минут, — продолжает Жильяр, — металась по своей комнате, и все в ней было натянуто до предела. Она повторяла: «Этого отъезда не может быть. Я знаю, что на реке сегодня же вечером будет ледоход, и тогда отъезд волей-неволей отложится. Это даст нам время, чтобы выйти из этого ужасного положения. Если необходимо чудо, я убеждена, что оно будет!» Татьяна после нескольких минут молчания сказала ей: «Однако, мама, надо все-таки решить, что делать, если ничего не произойдет, и папа вынужден будет уехать». Императрица долго ничего не отвечала, продолжая ходить по комнате и пребывая в ужасном состоянии. Потом она стала говорить со мной, повторяя то, что уже говорила, как будто ожидая от меня подтверждения, что отъезда не может быть. Я сказал ей, что Татьяна права, что надо все предвидеть и принять решение; что, если она считает своим долгом ехать с Императором, то мы все оставшиеся здесь будем ухаживать за Алексеем. Ее нерешительность продолжалась долго и была для нее мучительна. Я точно помню фразу, которую она тогда сказала: «Первый раз в жизни я не знаю, как поступить. До сих пор Бог мне всегда указывал дорогу. А сегодня я не знаю, что делать, и никакого указания не получаю». Вдруг она воскликнула: «Хорошо, решение принято! Мой долг — ехать с ним.
Я не могу его отпустить одного. А вы будете здесь присматривать за Алексеем». Царь вернулся с прогулки. Она пошла ему навстречу и сказала: «Я не оставлю тебя одного. Я поеду с тобой!» Император ответил ей: «Воля твоя!» Потом они начали говорить по-английски, и я ушел. Я спустился вниз к Долгорукову. Через полчаса мы поднялись наверх, и Долгоруков спросил Императора, кто с ним поедет: Татищев или он? Император повернулся к Императрице: «Как ты думаешь?» Императрица выбрала Долгорукова».
После этого Императрица оставила мужа и пошла к сыну. Там находился Гиббс, ожидавший ее прихода. «Она вошла, — свидетельствует он, — совершенно спокойная. Но на лице ее оставались следы слез. Чтобы не беспокоить Алексея, она стала рассказывать ему обыкновенным тоном, что императору нужно уехать с ней и с Марией Николаевной, а потом, когда Алексей поправится, поедем и все мы. Алексей не мог спросить ее, куда они едут, а я не хотел, чтобы не беспокоить его. Вскоре я ушел».
Но после ухода Гиббса вошел Волков. Он слышал слова Яковлева и знал, что Императора собираются куда-то увезти. «Я нашел Императрицу, — показывает он, — в комнате Алексея. Она плакала, но скрывала свое лицо от Алексея, чтобы тот не увидел ее слезы. Когда она выходила, я спросил ее: «В чем дело? Что случилось?» Императрица мне ответила: «Императора увозят в Москву. Они хотят, чтобы он подписал мир. Но я поеду с ним. Я никогда не допущу этого».
Других очевидцев этого не было, но мне удалось установить следующие факты:
Показания Тутельберг:
«Императрица тогда была очень огорчена этим отъездом из Тобольска. Я могу сказать, что это был для нее самый тяжелый момент. Она страдала гораздо больше, чем при совершении революции. Она страшно убивалась. Я попыталась ее утешить. «Не увеличивайте моего горя, — сказала она. — Вы знаете, что такое для меня мой сын. А мне приходится выбирать между ним и мужем. Но решение принято. Надо быть твердой. Я должна оставить ребенка и разделить жизнь или смерть с моим супругом».
§ 4
А что в это время делал Яковлев?
После свидания с Императором он пришел в дом Корнилова. Позднее туда же зашел и Кобылинский, когда его отпустили. «Кто едет?» — спросил Яковлев, а потом добавил: «Повторяю еще раз, что все, кто хочет, могут сопровождать Императора, но при одном условии — не брать слишком много вещей».
Кобылинский тут же пошел в губернаторский дом и попросил Татищева узнать, кто едет, сказав, что вернется через час. Когда он вернулся, Татищев заявил, что Императора будет сопровождать Императрица, великая княжна Мария, Долгоруков, Боткин, Чемодуров, Иван Седнёв и А. Демидова.
Выслушав Кобылинского, Яковлев ответил: «Мне все равно!»
В губернаторском доме начались приготовления к отъезду. Яковлев демонстрировал большую торопливость. Ему нужно было приготовить множество экипажей. Не все еще было закончено и с солдатами. «Я уверен, — говорил Кобылинский, — что у него была следующая мысль: Как можно скорее уехать! Увезти Императора! Пусть берет с собой, кого хочет, лишь бы только быстрее уехать!» Поэтому он и требовал: поменьше багажа, чтобы не задержать время отъезда».
В этот день Яковлев и Кобылинский вступили в сговор. Последний хорошо понимал настроение солдат. Их основная масса обольшевичилась, но все же не все потеряла в своей душе. У нее была смутная боязнь некоего предательства при выдаче царя Яковлеву. Кобылинский чувствовал это и предвидел, что в последнюю минуту, когда Яковлев скажет им, что он увозит царя, солдаты могут запротестовать или сказать, что будут сопровождать его. Он указал Яковлеву имена некоторых солдат, которых он знал и считал достойными сопровождать царя.
Что предвидел Кобылинский, то и случилось. Яковлев собрал солдат за несколько часов до отъезда и объявил им, что он увозит Их Величества, но не сказал — куда, прося держать это в секрете. Это заявление и особенно просьба держать отъезд в секрете смутили солдат. Они потребовали, чтобы и они составили эскорт императору. Яковлев решительно воспротивился этому, заявив, что уверен в своем отряде. Солдаты настаивали. Яковлев пошел на компромисс: он назвал солдат, указанных Кобылинским, которым позволялось сопровождать. Большевики запротестовали: «Это все штучки Кобылинского!» Яковлев настоял на своем: в числе солдат, выбранных своими товарищами, оказалось двое, указанных Кобылинским.
Ходили слухи, что царя везут в Москву, чтобы судить по приказу Ленина. А источником этих слухов считали Яковлева.
В тот вечер Кобылинский был весел. Таким нам его описывает Татьяна Боткина. Она спросила его о суде. «Какой еще суд! — ответил он. — Не будет никакого суда. Его отвезут из Москвы в Петроград, в Финляндию, в Норвегию».
Я также отметил бы отношение Яковлева к государям. Все свидетели утверждают, что он был с ними любезен и почтителен. Он произвел хорошее впечатление на Императора, и тот сказал Жильяру, что «он человек недурной, чувствуется, что он прямой».
§ 5
26 апреля, в половине четвертого утра, к подъезду губернаторского дома были поданы экипажи. То были сибирские телеги на длинных дрожинах, все запряженные парой лошадей, кроме одной, запряженной тройкой. В нее села Императрица и Мария. Императрица хотела, чтобы с ними сел и император. Но Яковлев категорически запротестовал и сам разместился рядом с ним. В остальных экипажах находились Боткин, Долгоруков, Чемодуров, Седнёв и Демидова.
Спереди и сзади на телегах ехали солдаты отряда Яковлева и восемь солдат из Тобольска, и при них находились два пулемета. Яковлев совершил при отъезде большую ошибку, оставив часть своего отряда в Тобольске, куда он думал скоро вернуться. Он слишком рано посчитал свою цель достигнутой. Он не играл больше свою роль. Его обращение с Императором свидетели описывают так.
Показания Волкова:
«Он относился к императору не просто хорошо, но даже внимательно и предупредительно. Когда он увидел, что тот сидит в одной шинели, он спросил: «Как! Вы только в этом и поедете?» Император ответил: «Я всегда так езжу». Яковлев возразил ему: «Но это невозможно!» И он приказал принести плащ, и его положили под сиденье экипажа».
Показания Битнера:
«Я прекрасно помню. Он стоял на крыльце и держал руку под козырек, когда Император садился в экипаж».
Доктор Боткин ехал с Их Величествами. Его дочь Татьяна жила в доме Корнилова, стоявшем напротив губернаторского дома. Спрятавшись за шторой, она наблюдала за отъездом. И она показывает: «Комиссар Яковлев шел около Императора и что-то почтительно говорил ему, часто прикладывая руку к папахе. Конвой прошел очень быстро и скрылся за угол. Я взглянула в сторону губернаторского дома. Там на крыльце стояли три человека в серых костюмах. Они долго смотрели вдаль, потом повернулись и медленно один за другим пошли в дом».