– Тихо, Серый, свои. – Горегляд, не оборачиваясь, успокаивающе погладил пса. Владимир аккуратно протянул волкодаву открытую ладонь, но тот не стал ее обнюхивать. Вместо этого Серый положил голову обратно на лапы, шумно вздохнул и закрыл глаза.
Свет заходящего солнца золотил листву и маковку часовни, создавая идиллическую и далекую от ужаса последних дней картину. Корсаков глубоко вдохнул с детства знакомый запах травы, речной прохлады и диких цветов на склоне. На мгновение – всего на одно мгновение – его тревоги отступили.
– Интересный у вас барбос, – нарушил тишину Корсаков.
– Это не барбос, а мой самый верный друг, – откликнулся Христофор Севастьянович. – Наиразумнейший зверь. Сами небось видали, как ен меня предупреждал. Безо всякой команды.
Корсаков не стал ему говорить, что в прежние времена таких животных называли фамильярами, и они считались верными спутниками ведьм. Горегляд наверняка это знал и сам.
Они снова замолчали. Владимир задумчиво жевал травинку, стараясь не смотреть на надгробный камень. Иногда ему это почти удавалось.
– Значит, это караконджул, как вы его кличете, убил вашего брата? – наконец пробасил Горегляд, обернувшись к Корсакову.
– Думаю, да, – ответил Владимир.
– Я ведаю вашу боль. – Христофор Севастьянович грустно взглянул на него. – Страшная стезя выбрала нас. Вас – по праву крови. Меня… Скорее случайно. Я ведь таксама потерял брата. Пятнадцать годов назад.
– Кто его забрал?
– Моровая панна, – мрачно процедил гигант. – Слыхали про такую?
– Да. Легенды об этих существах есть, пожалуй, в каждой культуре.
– То не легенды, Владимир Николаевич. Доктора могут, вядома, что угодно говорить о том, откуда болезни берутся, и даже правы будут, але не все беды наука может объяснить. Моровые панны существуют. И одна пришла тогда в мою деревню, когда наш край мучала холера[105]. Только мы с братом ее видели, больше никто. Я добра памятаю ее отвратное лицо. Рваные и гнойные тряпки, что она носила замест одежды. Как она смеялась и плясала на крыше хаты, где ночью умерла вся семья. Как она скреблась в нашу дверь. Как мой братачка будто зачарованный подошел к окну, а она сунулась внутрь и поцеловала его в лоб. Он умер на следующее утро. Потом сестра. Потом мать. Отец. Только я и выжил.
– Как?
– Сам не знаю, – поморщился Горегляд. – Не взяла меня зараза. А потом в деревню нашу пришел знахарь перехожий. Ен таксама видел моровую панну. Старыми заговорами смог ее обуздать и вырвать черное сердце. Холера умерла с ней. Вокруг болячки продолжались, але нашу деревню обходили стороной. А знахарь приютил сироту – мяне, значит. Со временем передал по наследству свою стезю. С того часу и стараюсь оберегать родные места, насколько сил хватит.
– Это вы от воспитателя научились фокусу с печатью на ладони? – поинтересовался Корсаков.
– Фокусу? Прощения просим, Владимир Николаевич, да только это никакой не фокус, а явленное чудо, не меньше, – обиженно пробасил Горегляд. – Знахарь, что меня учил, оставил. С ее помощью чую ведьмовство чужое. А коли повезет – так и победить его смогу. Ну да неохота вам, должно быть, слушать мои байки. Надо бы понять, чего нам делать с бесом этим?
– Надо. – согласился Владимир. – Флягу сохранили?
– А то, – Христофор Севастьянович порылся в сумке и извлек оттуда сосуд. – Что думаете с ею делать?
– Тоже явлю вам чудо, – ухмыльнулся Корсаков. – Науки.
Горегляд наморщил нос, однако лабораторию оглядел с заметным почтением. Комната занимала весь первый этаж отдельно стоящего каменного флигеля, дабы химические эксперименты не спалили главный дом. По центру протянулись два ряда столов, блестящих мраморными поверхностями. На них в идеальном порядке выстроились всевозможные колбы, пробирки, реторты, горелки Бунзена. Неожиданную компанию им составляли куда более архаичные приборы, вроде тиглей и старых арабских аламбиков. Одну из стен полностью закрывали шкафы со стеклянными дверцами, за которыми скрывались сотни реагентов и препаратов. Другую – книжные полки, заставленные средневековыми трактами, собственными заметками многочисленных предков Владимира и новомодными учебниками из ведущих академий мира. С потолка свисали десятки газовых ламп, а пол и оставшиеся стены покрывала кафельная плитка. Словом – странная смесь логова алхимика и современной лаборатории, которой позавидовал бы любой университет.
– Вы не представляете, как долго меня сюда не пускали, – нервно хихикнул Владимир. – Видимо, боялись, что я сожгу себе брови или решу попробовать какой-нибудь красивый разноцветный порошок…
– И вы разумеете, как этим всем пользоваться? – недоверчиво спросил Христофор Севастьянович.
– Не всем, и увы, до отца с братом мне далеко, но, понимаете ли, без научных знаний в нашем деле не обойтись, – пожал плечами Корсаков.
– Я как-то обхожусь, – смущенно пробасил Горегляд. Владимир выразительно покосился на него, но промолчал. Вместо этого он подошел к одному из столов и положил на медный поднос найденную гигантом флягу.
– Итак, посмотрим, что за напиток употребляет караконджул.
– К чему такой интерес? – спросил Горегляд.
– Он варил какую-то мерзость в доме Баранова, когда мы осматривали его с покойным Кудряшовым, – пояснил Корсаков, одев перчатки и начав медленно раскручивать крышку фляги. – Вы нашли еще один котел у Авдотьи. Сомневаюсь, что тварь или ее хозяин занимаются этим исключительно из научного интереса. Значит, напиток ей необходим – а это уже признак слабости. Если я смогу проанализировать состав жидкости, то, во-первых, пойму, для чего она нужна, а во-вторых, выясню состав ингредиентов. Вряд ли это пойло варится из первых попавшихся ромашек и лопухов. А чем реже компоненты, тем труднее их достать.
– Значит, знойдзем их – знойдзем вашего караконджула? – уловил ход его мыслей Горегляд.
– Именно, – протянул Владимир, разливая вонючее бурое содержимое фляги по нескольким пробиркам. – Он может быть чудовищем или вообще тварью из другого мира, но старую добрую логику ему не обмануть. А теперь устраивайтесь поудобнее, отдохните и помолчите. А главное – ничего не трогайте.
Толком отдохнуть Христофору Севастьяновичу не дали. Он регулярно вздрагивал, когда очередной корсаковский эксперимент заканчивался яркой вспышкой или окутывал помещение клубами едкого дыма. Один из неудачных опытов вообще закончился небольшим ожогом, отчего Владимир разразился такой руганью, что Горегляд перекрестился и одарил юного химика осуждающим взглядом. Так прошло несколько часов. В перерывах между ругательствами Корсаков то и дело бормотал себе под нос что-то непонятное, пока наконец обессиленно не осел на лабораторный табурет, стянув с глаз защитные очки.
– Ну, что нашли? – с надеждой спросил Горегляд.
– Кучу всяких странностей, – ответил Владимир, задумчиво уставившись в пространство, и замолчал. Христофору Севастьяновичу пришлось с неожиданной для его габаритов деликатностью откашляться, чтобы напомнить о своем существовании. – Ах да, прошу простить. Давайте попробую объяснить. Основным ингредиентом выступает кровь, причем человеческая. Еще, думается мне, частицы сердца и печени – что объясняет их отсутствие в останках жертв. Эти органы неразрывно связаны с кровью. Скорее всего, караконджул использует их, чтобы замедлить разрушение своей земной оболочки. Кровь – это хорошо. Кровь дает некоторую власть над ее источником. При определенных обстоятельствах благодаря крови и знанию обрядов, используемых для призыва чуждых нам существ…
– Можно протянуть ниточку к тому, кто проводит обряд. Это-то я разумею. А что за странности-то вам открылись?
– Они начинаются дальше. В составе этой бурды есть несколько сложных алхимических элементов, которые очень сложно найти в природе. А уж для Смоленска – и подавно. Многие из них ядовиты. Например, сурьма, марказит или халькантит. Но я ума не приложу, откуда он их возьмет. Не будет же он рыться в химическом кабинете гимназии?..
Внезапно Корсаков запнулся и замолчал.
– Чего? Про что вы подумали? – выжидающе уставился на него Христофор Севастьянович.
– Так… Пустяки, – прошептал Владимир, а затем неуверенно помотал головой, отгоняя какую-то мысль. – Нам нужно будет завтра уточнить у полиции, не заявлял ли кто о кражах из аптек и лабораторий. К тому же, возможно, у меня есть одна идея. Мне просто нужно ее обдумать. Идите в дом, Христофор Севастьянович, я здесь приберусь и догоню.
Горегляд смерил Корсакова недоверчивым взглядом, но спорить не стал. Подождав, когда двери флигеля закроются за ним, Владимир вскочил с табурета и бросился к шкафам с препаратами. Одну за другой он распахивал стеклянные дверцы, пальцем пробегая по алфавитным указаниям на каждой полке под склянками и коробочками. Осмотрев стеллажи полностью, он вновь рухнул на сиденье, не в силах поверить глазам. Отделения, где должны были храниться сурьма, марказит и халькантит, стояли пустыми.
На Корсаково опустилась теплая летняя ночь. Темное небо усеивали блестящие искорки далеких холодных звезд. От реки доносилось привычное кваканье лягушек, с которыми соревновались в громкости сверчки. Казалось, что вся остальная округа погрузилась в глубокий сон. И лишь одна фигура, воровато оглядываясь, пересекла лужайку и нырнула в оранжерею.
Владимир не раз тайком выбирался по ночам из усадьбы. В детстве – на прогулки, в отрочестве – на поздние приключения иного сорта. Но уж точно не думал, что придется украдкой сбегать из дома во взрослом возрасте.
Тяжелая дверь тихо скрипнула. Корсаков окунулся в душную и влажную атмосферу оранжереи. Он чиркнул спичками и зажег принесенную с собой лампу, прикрутив фитиль, чтобы свет за стеклянными стенами теплицы не слишком бросался в глаза тому, кто выглянул бы в окно усадьбы. Лавируя меж тропических растений, Владимир достиг фонтана и нащупал кольцо на дне. Вновь раздался скрежет – и отъехавший в сторону кусок пола обнажил перед ним ступени, уходящие во тьму подземелья. Корсаков внимательно осмотрел вход в подземелье, но, несмотря на все усилия, так и не сумел обнаружить ничего, что приводило бы механизм в действие изнутри. Оставалось надеяться, что ему удалось выскользнуть из дома незамеченным и никто не последует за ним в оранжерею. Владимир выставил лампу перед собой так, чтобы ее свет не застилал взор, и начал свой спуск.