– Так чего же вы хотите добиться этим… гм… произведением довольно абстрактного искусства? – поинтересовался полковник, в который раз обходя защитные круги по периметру. Говорил он со всегдашней легкой издевкой, но Владимир видел, что глаза жандарма внимательно скользят по контурам рисунков. Корсаков не мог лишь угадать эмоции, скрытые за непроницаемой маской. Что это? Интерес? Уважение? Беспокойство?
– Мой настауник говаривал, что память есть величайший дар, данный человеку, – не отрываясь от работы, прогудел Христофор Севастьянович. – Однако дар этот заключен в ядовитую чашу. Испив его до дна, можно умереть.
– Поэтично, но бесполезно, – поморщился полковник.
– Не скажите! Сколько людей, что не смогли оставить свои боль, страх, зависть или ненависть в прошлом, заплатили за это здравием? Счастьем? Разумом? Жизнью? Так, быть может, способность забывать – тоже дар, защищающий нас от бездны, в которой мы можем утратить себя?
Полковник остановился и пристально уставился на Горегляда.
– Знаете, Христофор Севастьянович, а ведь мои источники недооценили вас, – после некоторой паузы сказал он. – Дескать, вы просто малограмотный деревенский знахарь, способный только мелких чертей гонять. Примите мои искренние извинения. Однако это не отменяет вопроса – чего вы ходите добиться этим ритуалом?
– Знамо дело, какая-то сила не дает Владимиру Николаевичу вспомнить, как погиб его брат. – Горегляд наконец закончил последний символ, поднялся с пола и отряхнул руки. – Быть может, его разум таким образом защищается. Или событие, с которым ему пришлось столкнуться, все равно что запечатало его память, словно пячаткай сургучовой. Але все едино – у него в голове теперь стена. И нам ее надо сломать. Для того и понадобится обряд.
– А теперь давайте вернемся к тому моменту, когда вы сказали, что это опасно, пожалуйста? – сварливо спросил Корсаков. – Мы все же собираемся ломать какие-то стены в моей голове. Хотелось бы, чтобы после ваших ритуалов устоял дом целиком, так сказать…
– Опасностей тут две, – признал Христофор Севастьянович. – Первая – это сами воспоминания. Если они будут слишком тяжкими. Если вы не сможете их принять…
– То я окажусь в лечебнице для душевнобольных, где, как утверждают некоторые, мне самое и место. Но с этим я как-нибудь справлюсь. Понятно, дальше, пожалуйста.
– Для того чтобы отыскать в глубинах памяти то, что вам нужно, нам придется лишить вас всей защиты пред иным миром, кроме этих вот кругов.
– Вы в своем уме? – проскрежетал полковник. – Это же все равно что зажечь маяк, приглашающий всех падальщиков на пир!
– И распахнуть перед ними двери, знаю, – кивнул Горегляд. – Поэтому придется паспяшацца, чтобы они не успели слететься по душу Владимира Николаевича, а мои заговоры сдержали первых стервятников. Тех, что просто обитают поблизости, они смогут отпугнуть, але если нас увидит что-то более могутное…
– А если оно уже рядом и смотрит на Корсакова? – спросил полковник.
В зале их стало четверо. Из-за могучей спины Христофора Севастьяновича выступил Петр. Он иронично покосился сначала на Горегляда, затем на жандарма, увлеченно спорящих между собой.
– Может, скажешь им? – поинтересовался брат. – Я бы на твоем месте сказал. Ведь «что-то могутное» не просто гуляет где-то рядом. Оно ведь уже в тебе. Только и ждет возможности завладеть твоим телом. А тут такой подарок!
«Я должен, – подумал Владимир. – Только так я смогу вспомнить, что убило тебя. И как я смогу отомстить».
– И ради этого ты готов стать беспомощным безумцем, как отец? Или, что еще веселее, отдать тело твари из зеркала, чтобы она творила все, что вздумается?
«Я готов рискнуть».
– Только, пожалуйста, будь честен с самим собой. Ты рискуешь не ради правды обо мне.
Он исчез, вновь оставив Корсакова наедине со спорщиками.
– Я согласен! – громко сказал Владимир. Горегляд и полковник резко замолчали. – Подозреваю, дополнительных мер защиты не планируется?
– Нет, иначе обряда не выйдет, – потупился Христофор Севастьянович.
– В таком случае нам действительно необходимо справиться как можно быстрее.
– Корсаков, вы уверены в этом? – спросил жандарм, явственно намекая на встречи Владимира с зазеркальной тварью.
– Уверен, – ответил он. – А если что-то пойдет не так… Я не сомневаюсь, вы знаете, как поступить.
Усмешка, появившаяся на полковничьем лице, Владимиру очень не понравилась, однако он без колебаний стащил с шеи амулет-пентаграмму и оставил на полу трость. Других защитных амулетов при нем не было. Владимир проследовал в центр круга и упал в кресло.
– Что прикажете делать? Руки по швам? На коленях? Глаза закрыты или открыты? – уточнил он.
– Устраивайтесь так, как вам удобно, остальное оставьте мне, – сказал Горегляд, опускаясь на колени перед кругом. – Вам почудится, что вы засыпаете, а когда откроете глаза – окажетесь в том воспоминании, что вам так нужно.
– Мне придется снова его пережить?
– Нет, – покачал головой Горегляд. – Точно не ведаю, что вам откроется во сне, але по тому, как описывал действие ритуала мой учитель, вы станете бестелесным духом и будете вольны путешествовать по тем картинам, что рисует ваша память.
– Думаю, я понимаю, что хочет сказать наш друг, – вступил в разговор полковник. – На основании того, что вы могли увидеть и услышать, даже, если раньше не обращали на это внимание, ваша память выстроит эдакий чертог, по которому вы сможете перемещаться, домысливая события на основе этих обрывочных воспоминаний. Этот способ называли…
– Метод локусов[107], знаю, – кивнул Корсаков.
– Глядите. Слушайте. Ищите. Запоминайте, – напутствовал его Горегляд. – Как только будете готовы – велите себе проснуться.
– Но вы же сказали, что следует торопиться?
– Не вам. Время во сне и наяву течет по-разному. Управлять им вы не в силах. Мы с полковником отмерим пять минут и прервем обряд.
– А если я не успею? Мы же сможем повторить его?
– Нет, – решительно воспротивился Горегляд. – Это уже будет форменным самагубствам.
– Понятно, – фыркнул Корсаков. – Один шанс. Умеете успокоить, конечно.
– Вы можете отказаться, – предложил Христофор Севастьянович.
– Нет уж, давайте начинать. – Владимир откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу.
– Простите, Владимир Николаевич, але сладу с вами нет, – пробурчал под нос Горегляд.
– Этим заявлением вы лишь польстили его и без того раздутому самолюбию, – сухо заметил полковник. – Приступайте. Не будем терять времени.
Христофор Севастьянович закрыл глаза, уперся кулаками в пол и… загудел, протяжно и басовито. Владимир сдержал рвущийся смешок и постарался сохранить серьезный вид. Полковник же явно не находил ситуацию смешной. Напротив, он наблюдал за Гореглядом с искренним любопытством, оценивая незнакомое дотоле мастерство. Корсаков попытался разделить его интерес, однако гудящий гигант быстро ему надоел. Взгляд Владимира начал блуждать по фехтовальному залу, рассеянно прыгая от зеркала к зеркалу. Ничего интересного они тоже не предлагали. Вот он сидит, Горегляд – гудит, а полковник смотрит со стороны. Сидит-гудит-смотрит. Сидит-гудит-смотрит. Ха-ха, невероятно увлекательно. Сидит-гудит-смотрит. Стоит-гудит-смотрит. Стоит… Стоп, что?!
Корсаков продолжал сидеть в кресле, все в той же откровенно-дурацкой позе, которая казалась ему элегантной и расслабленной. А вот отражения в этом с ним не соглашались. Зазеркальный Корсаков – или же не-Корсаков, как он привык его называть, уже поднялся и задумчиво осматривал зал. Увидев, что его двойник в реальном мире смотрит на него, отражение улыбнулось и шутовски поклонилось, высоко вскинув длинную – неестественно, неприятно длинную – руку.
В прошлый раз, на болотах усадьбы Маевских, Владимир обещал не-Корсакову, что тому представится еще один шанс завладеть его телом. И кажется, слово свое сдержал. Расплывшись в довольной усмешке, легкой беззаботной походкой двойник направился к зеркальной глади – явно намереваясь перешагнуть границу, отделяющую его мир от мира Корсакова.
«Нет!» – хотел крикнуть Владимир, но голос его не слушался. Он продолжал сидеть в кресле, словно окаменев, не в силах пошевелиться. Но полковник! Полковник-то видит, что происходит! Жандарм не может не видеть, как двойник приближается к зеркалу, словно к окну. Как он аккуратно касается преграды носком ботинка, похожий на купальщика, пробующего воду ногой. Еще один шаг – и он окажется прямо здесь, рядом с ними!
Корсаков предпринял еще одно усилие вскочить с кресла, закричать – сделать хоть что-то, – но глаза его закрылись, и он почувствовал, как проваливается в глубокий сон.
Болгария, декабрь 1877 года
Грохот он узнал сразу. Рядом шумел водопад. Корсаков хорошо помнил эту площадку на краю обрыва, где он расстался с отцом и братом. Бесплотным духом он висел в воздухе над привалом, будто привязанный к самому себе из прошлого. Сейчас молодой Владимир сидел на земле, закутавшись в плащ, и наблюдая, как солнечный свет медленно скользит по скалам, предвещая неминуемый закат. Непривычно серьезный и молчаливый Чиж курил махорку, поглядывая на тропу, уводящую за водопад. Задумчивый Юсуф-бей перебирал бусы четок. Как ни странно, первым заговорил именно он.
– Не беспокойтесь, они вернутся.
– Думаете? – с надеждой взглянул на него Корсаков.
– Несмотря на рев воды, выстрелы мы бы услышали, – пояснил Юсуф. – Вряд ли они позволили бы подобраться к себе незамеченными. А значит, пока поиск безрезультатен.
– Чего он там мелет? – подозрительно спросил казак, не понимавший французского.
– Говорит, что если бы они кого-то нашли, то мы бы уже слышали стрельбу, – перевел Владимир.
– Пф, тоже мне, мыслитель, – скривился Чиж и притоптал брошенный окурок.
– Ваши соратники меня недолюбливают, – иронично заметил турок.