– В таком случае зачем мне оставлять тебя в живых? – жестко спросил Корсаков.
Он вновь вскинул револьвер, нацелив его на голову Михаилу, и взвел боек. Однако вместо выстрела зал наполнился эхом грозного окрика:
– Корсаков!!!
Владимир и Михаил синхронно обернулись к лестнице в подземелье. Из нее, чуть согнувшись под низким потолком, появился полковник. Он невозмутимо осмотрел зал, а затем, присмотревшись к дяде и племяннику, привычно осклабился:
– Согласен, в следующий раз мне стоит быть конкретнее. Владимир Николаевич, мне кажется, у нас был уговор? Будьте так любезны, опустите револьвер. Пока я не разозлился.
Владимир перевел взгляд с него обратно на Михаила. Внутренний голос продолжал шептать: «Стреляй. Он это заслужил. Ты обещал матери, что отомстишь за отца и брата. Этот трус не заслуживает жизни. Стреляй!»
– Я понимаю, что вы чувствуете. – В голосе жандарма появились вкрадчивые нотки. – Но, если мы хотим выяснить, кто стоит за предательством Михаила Васильевича и за всеми событиями последних лет, он нужен мне живым.
– Владимир Николаевич, – пробасил за его спиной спустившийся следом Горегляд, мгновенно заполнивший собой значительную часть зала. – Не стоит. Тьфу на него! Не бярыце гр эх на душу!
Михаил молчал. Он верно понял, что любая попытка открыть рот и попытаться защитить себя может стоить ему жизни. Разумным выходом оставалось только молчание. Он потупил взор, сотрясаемый мелкой дрожью.
Хотя на самом деле прошло не дольше нескольких секунд, Владимиру показалось, что он раздумывал целую вечность. Наконец он аккуратно вернул боек на место и опустил револьвер.
– Благодарю, – проскрипел полковник.
– Только у меня к вам будет просьба, – тихо сказал Корсаков, отступая от дяди и пряча револьвер в карман. – Когда до него доберутся ваши заплечных дел мастера, вы уж скажите, чтобы они не сдерживались.
– Какой ты все-таки болван. – Насмешливость вернулась к Михаилу, стоило непосредственной опасности отступить. – Никто не будет меня пытать. Я слишком ценен. Нет, меня разместят в каком-нибудь комфортном дворце, будут отменно кормить и поить дорогим вином. Не так ли, господин полковник?
Жандарм не ответил сразу. Вместо этого он задумчиво профланировал к лежащему на полу пленнику. Разглядывая его, как неприятного, но любопытного жука, полковник внезапно поставил ногу на кисть мужчине. Туда, откуда несколькими секундами ранее убрал ступню Владимир.
– Кажется, вы путаете меня с какой-то другой богадельней, Михаил Васильевич, – с ухмылкой произнес жандарм. – А что до замечания вашего племянника, то у меня нет заплечных дел мастеров. Предпочитаю общаться со столь важными гостями самолично.
С этими словами он надавил на руку пленнику, отчего зал вновь наполнился отчаянным воплем. Горегляд поморщился – Владимир так и не понял, что вызвало у здоровяка большее отвращение: страдания Михаила или удовольствие, написанное на лице полковника.
– Пойдемте отсюдова, Владимир Николаевич, – пробормотал он, положив тяжелую руку на плечо Корсакова.
Смоленск, июнь 1881 года
Поезд, окруженный клубами дыма, солидно ухая, подполз к краю платформы и остановился. Пассажиры высыпали на дебаркадер, спеша по своим делам или обнимаясь с близкими, что пришли их встретить. Мало-помалу перрон начал пустеть. Последними на подножку вагона вышли Корсаковы – Николай и Милица.
Владимир и Жорж подскочили к ступенькам одновременно. Сначала помогли спуститься отцу, затем Корсаков подал руку матери. Хоть он и понимал, что надежда иррациональна, но все равно еле-еле сдержал слезы, взглянув в глаза Николаю Васильевичу. Почему-то он ждал, что события последних дней, поимка предателя и изгнание караконджула помогут отцу оправиться, побороть перенесенную травму и склеить рассудок обратно из сотен и сотен осколков. Но ошибся. Николай Васильевич по-прежнему взирал на мир благостно-рассеянным взглядом блаженного дурачка.
– Значит, все кончено? – спросила Милица.
– Куда там! – закатил глаза Владимир. – Все только начинается. Но одна страница уже точно перевернута. – Он украдкой посмотрел на Жоржа и продолжил: – Хотя вам по-прежнему грозит опасность, по крайней мере, я уверен, что оставляю вас в надежных руках.
Старый камердинер смутился, но постарался не подать вида. Четверка медленно двинулась к экипажу, ждущему за пряничным зданием вокзала на разъезжем кольце.
– Я недолюбливала Михаила, но мне и в голову не могло прийти, что он способен на такое, – печально сказала мать.
– Как и мне, – подтвердил Владимир.
– Не сочти мои слова жестокими, но, возможно, ты совершил ошибку, оставив его в живых.
– Он… Знает… – внезапно проговорил Николай. – Тех, что таятся… Что ждут… За дверью…
Владимир с матерью остановились, ожидая продолжения, но Корсаков-старший лишь задумчиво улыбнулся, вновь замкнувшись в себе.
– Не знаю, говорил это отец осознанно или нет, но я согласен с ним, – сказал Владимир. – Если дяде что-то известно, то полковник вытащит это на свет божий. И, зная жандарма, данный процесс будет весьма болезненным.
– Но стоило ли отдавать его Шестой экспедиции? – спросила мать. – Ты уверен, что они поделятся с тобой своими находками?
– Конечно, но так, чтобы это было выгодно им, – усмехнулся Корсаков. – Однако альтернативой было бы запереть Михаила в наших подвалах и пытать самостоятельно.
Милица бросила на сына выразительный взгляд, свидетельствующий о том, что идея не кажется ей такой уж отвратительной.
– К тому же я тоже не буду сидеть без дела, – не обратил на нее внимания Владимир. – У меня остались две ниточки, которые могут привести меня к тем, кто стоял за дядей. Отцовские записи и конклав в Венеции этой осенью. Может статься, что я доберусь до них раньше, чем жандармы.
Они подошли к открытой коляске. Жорж занял место на козлах рядом с кучером, а Корсаков помог забраться на сиденья матери с отцом.
– Ты не едешь? – спросила Милица.
– Буду к ужину, – пообещал Владимир. – У меня остались кое-какие дела в городе.
Прошедшие несколько дней полковник провел в Смоленске, деятельно доказывая всем, от губернатора и полицмейстера до преосвященного и редакторов газет, что в вверенном им городе не случилось ровным счетом ничего необычного. Жандарм был столь убедителен, чередуя лесть с вежливыми угрозами, что к концу недели все власть имущие пребывали в полной уверенности, что никаких убийств, погонь и загадочных исчезновений не произошло. Но главное – они согласились употребить свою значительную власть, дабы заставить сомневающихся горожан в это поверить.
Корсаков предоставил городской особняк на Большой Дворянской в полное распоряжение полковника и Горегляда, которому после полицейского рейда все равно было некуда идти. Именно их Владимир и отправился навестить, тем более что оба планировали вскоре покинуть Смоленск.
Перед возвращением Жорж со слугами из загородной усадьбы привел городской дом в порядок – отмыл оставшуюся кровь, заменил разбитые окна, снял с петель простреленные двери и сделал все возможное, чтобы устранить следы жутких событий, произошедших за последнюю неделю. Полковник оккупировал весь второй этаж, Горегляд – одну-единственную комнатушку на первом.
Христофор Севастьянович ждал Владимира в саду. Он с довольным видом наблюдал, как по траве разгуливает Серый. Пока что неуверенно и с легкой хромотой, но уже вполне бодро. Завидев Корсакова, пес подошел к нему, деликатно обнюхал протянутую руку и приветственно вильнул хвостом.
– Вы ему нравитесь, Владимир Николаевич, – заметил Горегляд.
– Еще бы, – проворчал Корсаков. – Зря я, что ли, всю неделю таскал ему угощения из лучших мясных лавок. Как он?
– Как видите, заметных переломов вроде нет, хотя досталось ему порядочно. Ну да ведь не зря говорят, «заживает как на собаке». Все с ним будет хорошо.
– Я рад. – Корсаков потрепал пса по холке, уселся за садовый столик и предложил Горегляду сделать то же самое. – Не надумали задержаться?
– Нет, Владимир Николаевич, и так меня долго дома не было. Делов небось накопилось. Это ж вы можете привередничать и выбирать, кому помогать. А у меня долг – заботиться обо всем городе.
– И на конклав, значит, не поедете?
– Да кому ж я там нужен! – хохотнул Христофор Севастьянович. – Нет, для этих ваших собраний я мордой не вышел. Но вы уж донесите им, с какой бедой мы можем столкнуться. И постарайтесь, чтобы вас услышали.
– Постараюсь, – пообещал Корсаков.
– И вот еще что. – Горегляд понизил голос. – Не хотел говорить при этом вашем синемундирном. Но смотрите, какая штука получается… С вами не все ладно.
– Как это? – спросил Корсаков, хотя прекрасно знал ответ.
– Да вы и сами догадываетесь, чать, не дурак. – Христофор Севастьянович оставался смертельно серьезен. – Я сразу этого не заметил, а зря. Но чем дольше об этом думаю, тем меньше сомневаюсь. Хворь в вас сидит. Черная, что безлунная ночь. И хоть именно она спасла меня от караконджула, намерения у нее недобрые. Если бы я знал, как вам помочь – не задумался бы ни на мгновение. Но такие вещи мне неподвластны. А значит, придется вам сражаться с этой бедой самому. Главное – не поддавайтесь ей. Как бы она ни убеждала, как бы ни соблазняла. Вы добрый человек. Я это бачу, и Серый чует. Но то, что в вас сейчас сидит – чистое зло. Коль дадите слабину, оно вас поглотит. Разумеете?
– Возможно, – уклончиво ответил Владимир.
– Дело ваше, – пожал плечами Горегляд. – Но вы бы подумали еще вот над чем. Жандарм этот видит вас насквозь. Это ж он вернул вас обратно, когда хворь вас изнутри чуть не одолела. А раз так – то какой силищей он обладает? И для чего хочет ее употребить? Вы уж его опасайтесь.
– Хорошо, – согласился Корсаков, не зная, что еще сказать.
– Ну вот и славно. – Христофор Севастьянович неуклюже поднялся из-за стола и свистнул Серого. – А мы пойд