– Утолите мое любопытство, Сергей Семенович, – обратился к околоточному Владимир, не отрываясь от осмотра. – А какова ваша версия произошедшего? Куда делись хозяин дома и семь его гостей?
– Все просто – деньги! – откликнулся Решетников, не желающий упускать шанс блеснуть сыскным опытом. – Послужите в полиции с мое и сами узнаете, что корень всех преступлений – деньги. А коль возьмете за аксиому… – услышав это, Корсаков скорчил притворно-пораженную физиономию. Наблюдавший за ним Постольников закашлялся, маскируя смех. Решетников смерил его тяжелым взглядом и закончил фразу: – Значится, если за аксиому возьмете то, что деньги всему виной, то могло случиться одно из двух…
– Не томите, Сергей Семенович! – взмолился Корсаков. Околоточный уловил насмешку в его тоне, однако продолжил:
– Мы точно знаем, что после смерти дочери товарищ министра Назаров…
– Давайте не будем называть должностей и фамилий, – Нораев опоздал со своим замечанием буквально на мгновение и поморщился, словно от зубной боли. Корсаков решил оставить при себе замечание, что данная конспирация и так была бесполезна.
– Да, конечно, – стушевался Решетников и продолжил никому не нужный уже маскарад: – Хозяин дома начал якшаться со всевозможными гадалками, медиумами, черными магами и прочими шарлатанами, отдавая им значительные суммы из личных средств. Это нам известно. Возможно, таким образом он маскировал собственные хищения министерских фондов. Когда он понял, что привлек излишнее внимание и ревизия неизбежна, то собрал подельников и решил скрыться.
– Пока что ревизия в министерстве никаких растрат со стороны господина Назарова не выявила, – покачал головой ротмистр. Упоминанием фамилии мсье N. он дал понять, что его истинное имя уже стало секретом Полишинеля и дальнейшие шарады бессмысленны. – Однако работы продолжаются.
– Либо, – назидательно поднял палец Решетников, призывая к молчанию, – он понял, что мошенники просто вытягивают из него деньги. Тогда он собрал шарлатанов и сообщил, что фонтан изобилия иссяк. Кто-то из гостей, а может быть, и все вместе, убил несговорчивого товарища министра в разгар спора.
– Что не объясняет, куда в таком случае все эти люди подевались, – вставил Корсаков, внимательно изучая книги на столе. Ожидая худшего, он аккуратно провел указательным пальцем по корешкам. Затем еще раз, настойчивее. Тщетно – дар, регулярно бомбардирующий его разум видениями, стоило лишь неосторожно коснуться предмета или человека, молчал. Словно неведомая могучая сила пронеслась по дому, вытравляя все следы, оставленные людьми, здесь исчезнувшими.
– А это просто! В доме есть подземный ход, позволяющий скрытно его покинуть, не пользуясь парадным или черным выходами. Так злоумышленники и обманули бдительных жандармов, – последнее замечание буквально сочилось ядом. – Нам нужно просто этот ход найти – и все встанет на свои места.
– Даже это? – уточнил ранее молчавший Постольский, указывая куда-то вверх. Над длинным столом, под самым потолком, нависало громадное, в человеческий рост, зеркало. Его удерживали крепкие канаты, прикрученные к гардинным крючкам на стенах.
– Ну, – стушевался Решетников, а затем обратил внимание на Владимира в углу зала: – А что скажет на это наш консультант по мракобесным вопросам?
– Пока просто поинтересуюсь, известны ли имена тех семерых, что исчезли с Назаровым… – тут он издевательски ухмыльнулся. – То есть, простите великодушно, хозяином дома?
– Владимир Мартынов, Антон Сомов, Андрей Танчаров, Василий Брохов, Яков Кузнецов, Олег Нейман, Амалия Штеффель, – зачитал по бумаге ротмистр. Услышав последнее имя, Корсаков едва заметно вздрогнул. – В последние несколько месяцев Назаров неоднократно встречался со всеми семерыми в отдельности, однако, насколько мы знаем, ни разу еще не собирал их вместе.
– В таком случае должен отметить ожидаемое от чиновника подобного статуса прилежание. – Корсаков закончил изучать книги, плюхнулся в кресло и обратил все внимание на зеркало под потолком, продолжая лекторским тоном вводить собравшихся в курс дела: – Указанные вами, ротмистр, господа являются наиболее уважаемыми теоретиками и практиками в петербургской мистической среде. За свои услуги они берут очень дорого, но вопреки мнению драгоценного Сергея Семеновича, шарлатанами не являются. Если обратите внимание на книги, лежащие на столике, то поймете, чем они здесь занимались. «Символы и эмблемата» 1705 года. Аллан Кардек. Unaussprechlichen Kulten – «Безымянные культы». И это только то, что можно относительно законно найти в современных книжных лавках. Здесь герметизм, шаманизм, черная магия, демонология, древнеегипетские ритуалы. Что-то я даже опознать не берусь. А за обладание некоторыми гримуарами из этой коллекции в Средние века уважаемого товарища министра ждал бы костер. Он не просто увлекся оккультизмом. Его интересовал один-единственный вопрос.
– Какой? – внезапно осипшим голосом спросил Постольский.
– Можно ли вернуть мертвых с того света, – отчеканил Корсаков.
13 октября 1880 года, за четыре дня до ритуала, кафе «Доминик», Санкт-Петербург
– Съешь еще пирожных, успокойся и расскажи мне, что тебя так беспокоит.
Внутри Корсакова регулярно разгорался конфликт между двумя несовместимыми чертами его характера – рыцарственностью по отношению к дамам и абсолютным неумением с ними разговаривать. Вот и сейчас, видя, в каком состоянии пребывает сидящая напротив Амалия Штеффель, он не придумал ничего лучше, чем предложить ей угоститься знаменитыми «доминиканскими» пирожными.
Вопреки обыкновению, Владимир разместился в левой, столовой, части кафе, заняв столик у окна с видом на заливаемую дождем площадь перед кирхой. Прохожих, решивших бросить вызов стихии, можно было пересчитать по пальцам, но в зале было тепло и уютно, горел камин. Из соседнего помещения слышались стук бильярдных шаров и оживленные голоса.
Не сказать, что оживленная атмосфера и изысканная кухня «Доминика» разгоняли мрачные мысли Амалии. Она выглядела осунувшейся, мертвенно-бледной и озиралась с беспомощной тревогой загнанного лесного зверька.
– Чувствую себя словно в западне, – наконец сказала она, не глядя на Корсакова.
– Из-за того таинственного работодателя, о котором ты отказываешься рассказывать?
– Да. Из-за него. И его помощника.
– Они… – Корсаков замялся. – Они ведут себя непристойно? Или угрожают?
– Нет, что ты! – Амалия даже рассмеялась, хотя веселья в этом смехе было мало. – Наоборот. Они носятся со мной словно с писаной торбой. Словно я… не знаю… какая-то хрупкая драгоценная вещь. Понимаешь? Дорогая, но вещь. Не человек.
– Амалия, – тихонько позвал Владимир. Штеффель впервые за разговор посмотрела прямо на него. – Ты всегда можешь отказаться. Можешь уйти.
– Отказаться? Ты не представляешь, насколько хорошо он платит.
– Если дело в деньгах, то я могу…
– Помочь? – фыркнула Амалия. – Володя, мне не нужны твои подачки. Мне не нужны ничьи подачки. Сейчас они есть, а завтра… Скажи, ты когда-нибудь бедствовал?
– Я… – Корсаков запнулся.
– Нет, конечно. Твоя семья баснословно богата. Тебе даже не нужны деньги, что ты получаешь за свои услуги – чем ты там занимаешься? Поиском древних книг, разоблачением шарлатанов, консультациями? Ты просиживаешь дни в «Доминике» просто потому, что тебе здесь нравится. Все знают – Владимира Корсакова ищи за чашкой кофе в «Доминике». Ты мог бы каждый день питаться в самых дорогих ресторанах Петербурга [18]. Боже, Володя, когда ты неуклюже пытался меня добиться, то просто заказал экипаж и повез меня в загородный сад, сорить деньгами.
– И не горжусь этим, – пробормотал Корсаков.
– Именно поэтому я считаю тебя другом и мы продолжаем видеться. Ты не думаешь, что фамильное богатство делает тебя особенным. Но ты относишься к нему как к данности. Тебе никогда не понять, что значит расти в голоде, когда твои младшие братья и сестры умирают в младенчестве. Что значит просыпаться каждое утро и думать, будет ли у меня достаточно денег, чтобы оплатить кров и пищу. Да, ты можешь сказать, что своим даром я зарабатываю сейчас такие деньги, что и не снились моим родителям. Но это все может исчезнуть в один миг! Мне достаточно попасть в скандал. Или отказать ухажеру, который считает, что мой род занятий делает меня еще и куртизанкой. Знаешь, кем я стану? Сломанной игрушкой, никому не нужной, выброшенной на обочину жизни. Я окончу свои дни жуткой, бормочущей себе под нос согбенной старухой, которая гадает наивным девицам по ладони, плетет привороты и пугает детвору в каких-нибудь трущобах.
– Я смотрю, ты уже все распланировала, – пробормотал себе под нос Корсаков, за что получил дружеский шлепок по макушке.
– Не смешно, Володя, – отчитала его Амалия и продолжила: – Если все удастся, то мне заплатят столько, что, если захочу, я смогу не работать десятки лет. Понимаешь? Задуматься о семье, детях. Сделать так, чтобы они не росли в той же нищете, что довелось ощутить мне.
– Я могу тебе хоть как-то помочь?
– Ты уже помогаешь. – Амалия тепло улыбнулась, напомнив Корсакову о том, насколько же она красива. – Тем, что выслушал меня. И пирожными, конечно. Спасибо тебе. Мне стало легче. Знаешь что? Давай встретимся здесь же через неделю. Моя работа будет закончена, я отдохну, и мы сможем отпраздновать мое внезапное богатство. И пирожные будут за мой счет.
Неделю спустя Владимир пришел в «Доминик» к самому открытию и уселся за тот же столик. Прошло несколько часов. Амалия так и не пришла. Вместо нее у столика возник жандармский офицер, объявивший, что Корсакова ожидают на Адмиралтейском.
19 октября 1880 года, поздний вечер, Санкт-Петербург, Большая Морская улица
– Зеркало на потолке понадобилось им для ритуала, – продолжил Владимир, подойдя к столу. – Здесь, под ним, что-то лежало. И я более чем уверен, что это были останки баронессы Ридигер.