день, а вечером улеглась спать в комнате на вершине. Она завела разноцветный калейдоскоп, и чудесные тени побежали друг за другом по стенам комнаты, сопровождаемые нежной мелодией музыкальной шкатулки. Здесь были добродушные увальни-медведи, ловкие и проворные лисы, худые и голодные волки, но ни один из зверей не мог догнать шустрого милого зайчика. Маленькая принцесса слишком поздно увидела, как среди силуэтов на стене появился еще один. В отличие от веселых зверей, он не двигался, а висел черным пятном под самым потолком. Девочка попыталась приглядеться, но в этот момент калейдоскоп издал последнюю трель и погас. Свет давала только луна, заглядывающая в расположенные по периметру круглой комнаты окна. Черная клякса медленно и бесшумно капнула с потолка, с тихим шелестом пересекла пол и накрыла собой маленькую принцессу, словно жуткое холодное одеяло.
Говорят, что гувернантка, зашедшая утром будить девочку, тронулась рассудком.
Вновь открыли башню несколько десятилетий спустя. Очередной Епифанов любил многолюдные разнузданные гулянки, и в какой-то момент старый дом перестал вмещать всех желающих. Башню наскоро переоборудовали в гостевой домик, в котором однажды ночью уснуло несколько опьяневших гуляк. Когда погасли последние свечи, а опустевшие бутылки выпали из ослабевших ладоней, тень почти сладострастно перетекала от одной жертвы к другой, забираясь в открытые храпящие рты и обвиваясь вокруг упавших с дивана рук. Однако перезрелые повесы, увы, оказались не в силах унять гложущий бесконечный голод.
Со смертью гостей званые ужины закончились. Усадьбу Епифановых стали избегать даже обедневшие соседи и многолетние друзья семьи. Закрепившиеся за башней названия вроде «Чертовой» или «Проклятой» тень не трогали ни в малейшей степени, однако обрекли ее на новое голодное существование. Какое-то время ей приходилось довольствоваться крысами и птицами, но вскоре даже эти твари почли за лучшее избегать охотничьих угодий жуткого существа.
Вторая половина XIX века (хотя, конечно, тень не мыслила подобными категориями) стала противоречивым временем, когда твердая вера в чудеса прогресса столкнулась со столь же упорным интересом к материям, которые наука объяснить не в силах. Последний из Епифановых вырос болезненным и пугливым молодым человеком. Его приводил в ужас один лишь взгляд на башню. Он несколько раз порывался снести жуткое строение, но что-то всякий раз останавливало молодого человека. Возможно – запретный интерес, который рождали страшные фамильные легенды. Епифанов отчаянно желал узнать наверняка, есть ли правда в этих историях. Желательно – не ценой собственной жизни.
Однажды утром в усадьбу прибыла примечательная компания: отец и два сына-подростка. Один был высок и красив чуть диковатой красотой, выдавая нездешнее происхождение. Другой был немного полноват и нескладен, почти незаметен на фоне старшего брата. Переговорив с гостями, Епифанов приказал слугам привести башню в порядок. Работа оказалась тяжелой и заняла несколько дней, но вскоре старое строение было готово принять новых жильцов. Гости все это время не отходили от слуг, осматривая каждый квадратный дюйм башни, однако ни разу не оставались внутри на ночь, лишь дразня аппетит тени.
И вот наконец час пира настал. Отец и старший сын улеглись на втором ярусе, оставив комнату под крышей младшему. Тень это абсолютно устраивало. Быть может, они даже поднимутся этой ночью проведать спящего мальчика. О да! Это насытило бы тень, позволив протянуть еще несколько десятков лет в ожидании новой добычи.
Итак, существо стекло со стены на пол и неслышно скользнуло к кровати мальчика. Поравнявшись с ней, тень выпрямилась и нависла над спящим подростком. Форма, которую она приняла, могла даже сойти за человека, ведь потусторонняя тварь уже привыкла к соседству с людьми. Она вытянула неестественно длинные руки с гибкими шевелящимися пальцами и приготовилась наброситься на ребенка, накрыть его собой и выпить досуха, но…
Тень не могла сдвинуться с места. Она застыла черной лужицей чернил, прилипнув к полу. Если бы существо могло удивляться – обязательно бы это сделало. Но так как тени был ведом только голод, она попыталась бороться, выбраться из странного рисунка на полу, в который она случайно угодила. Однако узор превратился в узилище, тюрьму, и, несмотря на близость добычи, тень не могла до нее добраться.
Мальчик на кровати открыл глаза. Увидев перед собой застывшую тень, он не испугался, не стал кричать, не забился в самый дальний угол. Вместо этого он дотянулся до лучины у кровати, осветил существо и, скрестив ноги по-турецки, принялся его рассматривать.
– Позволь вопрос? – обратился он к тени. – Ты явно не призрак. Непохоже, чтобы ты вообще когда-то было живым человеком. Откуда же ты здесь взялось в таком случае?
Тень сделала еще одну яростную, но безуспешную попытку дотянуться до подростка. Когда Владимир Корсаков будет рассказывать эту историю много лет спустя, он скажет, что остался спокоен и недвижим. Но чего не отнять у этого замечательного человека, так это стремления покрасоваться. На самом деле Владимир таки дернулся и чуть отпрянул от рванувшейся к нему тени, однако быстро посерьезнел и взял себя в руки.
– Пап, Павел, – звонко позвал он. – Мы его нашли! Что дальше-то делать?
На следующее утро Епифанов получил ответ на мучивший его вопрос, ради которого он и призвал Николая Васильевича Корсакова и двух его сыновей, Петра и Владимира. Сие славное семейство не гналось за славой и чаще скрывало свое призвание, чем выставляло его напоказ. Но если кто-то сталкивался с бедой, неподвластной законам этого мира, то рано или поздно он слышал шепот: «Иди к Корсаковым, только они могут тебе помочь». И Николай Васильевич помог – развеял фамильное проклятие и заверил последнего из Епифановых, что башня боле ничем ему не грозит. Порекомендовал лишь снести ее от греха подальше. Тщательно разобрав кирпичик по кирпичику. Засим Корсаковы, сопровождаемые благодарностями успокоенного владельца, покинули его поместье.
– Так что же мы все-таки видели этой ночью? – нетерпеливо спросил Владимир.
– Редкость, – ответил Николай Васильевич. – Очень большую редкость. Такую, что даже немного жаль было от нее избавляться.
– Но в чем ее отличие от тех, что мы видели раньше?
– Большинство подобных существ не появляются случайно. Например, они липнут к местам, где граница между нашим миром и тем, что мы тщимся познать, истончилась. Чаще всего – в результате какого-то поистине ужасающего злодейства, оставившего шрам на материи осязаемой реальности, способный ранить даже неодушевленные предметы.
– Но мы ничего такого не обнаружили, – заметил Владимир. – Легенды о строительстве оказались враками!
– Именно. Тогда какова вторая самая распространенная причина появления подобных сущностей?
– Их призывают, – ответил вместо младшего брата Петр Корсаков. – Должен найтись кто-то, кто самостоятельно оставит прореху между мирами и приманит к себе обитателя чуждой нам вселенной.
– Но мы не нашли никаких следов ритуалов или принесенных жертв! – резонно возразил Владимир.
– Именно поэтому я и говорю, что мы столкнулись с исключительной редкостью, – подытожил Николай Васильевич. – Держи это в уме, но помни – силы из запределья могут быть пугающими, казаться всемогущими и сводить с ума. Но они очень редко действуют сами по себе. Чаще всего их призывают злоба и коварство простых смертных людей, вольно или невольно. Поэтому пока не получишь неопровержимых свидетельств обратного – ищи злодейство. Или, что вероятнее, злодея.
Часть 3Дело о призрачном юнкере
20 декабря 1880 года, полночь, Дмитриевское военное училище, Москва
Часы пробили полночь. Наступило время мертвецов.
Они смотрели на него с картин, украшающих кабинет. С корешков книг о военном искусстве и славных победах русского оружия. Осуждающе глядели с деньеровского [26] дагеротипа, стоявшего на столе рядом с револьвером и бокалом арманьяка.
За окном мягкими хлопьями падал снег.
Хозяин кабинета не считал себя старым, но отчего же так по-стариковски ломит кости и холодеют руки? Неужели это страх? Нет! Страх – спутник любого солдата, который успел понюхать пороха. Он как дикий зверь, либо пожирает тебя, либо подчиняется руке сильного. А начальник Дмитриевского военного училища, генерал Иван Павлович Сердецкий имел все основания считать себя сильным человеком. Возможно, не добродетельным или честным, но сильным – точно. Он давно научился побеждать страх, сжимать его в безжалостный кулак и не давать воли. Так откуда дрожь? Откуда ожидание, что фигура в старой униформе, запечатленная на дагеротипе, вот-вот придет в движение и шагнет из рамы в кабинет, дабы поприветствовать старого друга?
Он раздраженно опрокинул рамку изображением вниз, схватил бокал и осушил его одним глотком. Раньше за ним такого не водилось – дорогой напиток принято было смаковать. От резкого прилива неприятной сладости арманьяка его передернуло. Но задачу свою глоток выполнил – привел в чувство. Сердецкий поставил бокал обратно, прошелся по скрипучему паркету и опустился в огромное удобное кресло. Смешно! Видел ли он себя почти тридцать лет назад, в пылу сражений, скучающим стариком с собственным кабинетом и полным достатком? Хотя… Себя не обманешь! Видел, конечно! Поэтому и делал то, что делал, не задумываясь о последствиях.
Шаги раздались в пять минут пополуночи. Их было слышно издалека, из конца коридора. Пустого коридора. На всем этаже не было ни души, кроме него самого – он специально отдал такой приказ, и не было в училище человека, который бы посмел ослушаться. А значит, оставалась лишь одна пугающая возможность: шаги за дверью человеку не принадлежали.
Кто-то шел по коридору, медленно, но неумолимо вбивая каблуки солдатских сапог в паркетный пол так, что их стук гулким эхом отдавался от стен. С четкой монотонностью метронома. В такт маятнику огромных напольных часов.