Сани везли их к центру Первопрестольной. Пассажиры заинтересованно крутили головами, несмотря на колючий ветер и снег в лицо: Корсаков не был толком в Москве уже два года, Постольский – никогда. Город разительно отличался от Петербурга. Вместо прямых ординарных улиц – лабиринт из стихийно переплетающихся узоров, похожих на причудливые людские реки. Вместо взмывающих ввысь дворцов – домишки в два, от силы – в три этажа. Вместо закованных в бетон Невы и каналов – неблагоустроенные берега Яузы и речушек поменьше. Москву называли «большой деревней» потому, что древняя столица таковой и оставалась – просторной, невысокой, привычной.
Современность, однако, вторгалась в тихий и привычный уклад, оставляя за собой неприглядные следы. Город сдавливало кольцо многочисленных дымных и вонючих заводов, где в казармах ютились сотни и тысячи рабочих, тянувшихся из деревень за скудной платой. То тут, то там встречались «благоухающие» бойни и кожевенные мануфактуры, сбрасывающие ненужные остатки прямо тут же, в зловонные ямы. Язвами на теле города расползались трущобы, подобные страшной Хитровке, буквально в двух шагах от центра. Приличный вид сохраняли только Китай-город (средоточие купеческого достатка, настоящий «Сити») [41], да привычно богатые и хорохорящиеся Арбат с Остоженкой. Действительно, если не выбираться из этих районов, то Москва казалась прогрессивным городом – с богато одетой публикой, конкой, вечерней иллюминацией. К сожалению, Корсаков и Постольский ехали в центр с окраины, так что иллюзий у них не оставалось.
Жизнь у Ильинских ворот, или «Пролома», как их называли москвичи, кипела. Носились в разные стороны ломовые извозчики, покрикивая друг на друга, если кто преграждал дорогу коллеге. Другие «ваньки», в оборванных картузах, с облезлыми крупными лошадьми, завлекали пассажиров. За китайгородской стеной свершались сотни сделок, суливших богатство одним, разорение – другим. Но Корсакова интересовала совсем иная торговля. Выезд из Китай-города облепили десятки лавочек книжников, торговавших бульварными романами, лубками и картинами. Если москвич или гость города искал в Первопрестольной какую-то книгу и если эту книгу можно было вообще обнаружить в Москве, то обитатели «Пролома» либо уже имели на нее цену, либо знали, где ее найти.
Выбравшись из саней, Корсаков прошелся вдоль покосившихся торговых рядов, безошибочно найдя дверь со скромной табличкой: «А. А. Араповъ, книготорговец». Перед входом он остановился и повернулся к Постольскому:
– Павел, я более чем уверен, что полковник и Нораев прекрасно знают про Арапова и его лавку, но просто в качестве предосторожности: обещай, что все увиденное и услышанное здесь останется тайной, хорошо? За Афанасия Афанасиевича я ручаюсь.
Помедлив, поручик кивнул. Удовлетворенный Корсаков открыл скрипнувшую дверь и нырнул внутрь. Там царил полумрак, разгоняемый парой керосиновых ламп. Имевшиеся окна были заложены рядами книг так, что снаружи не мог проникнуть даже лучик света. Делалось это явно из какого-то умысла – просто в магазине книгами было заставлено все. Они лежали на подоконниках, на столах, стульях, креслах, высились опасно накренившимися зиккуратами просто посреди зала. На звякнувший колокольчик у входа из недр лавки возник примечательный господин. Возраст его угадывался только по начавшей седеть куцей бороденке. Глаза разглядывали мир из-за огромных круглых очков с толстыми линзами. Возможно, он даже был высок, но угадать его рост было сложно из-за крайней сутулости. Постольский, оглянувшись, попытался понять, был ли этот дефект врожденным или человечек просто привык находиться под низкими сводами своей лавки.
– А, Владимир Николаевич, весьма рад, весьма! – обрадованно воскликнул господин. – Давненько вас не видел. – Он на мгновение задумался. – Впрочем, как и ваших матушку и батюшку… Они в добром здравии, надеюсь?
– Насколько это возможно, – улыбнулся Корсаков. – Тоже рад вас видеть, Афанасий Афанасиевич. К сожалению, я здесь по делам.
– Конечно-конечно! Чем могу помочь? О, а вы кто? – только сейчас заметил Постольского хозяин лавки.
– Это мой друг и в некотором роде коллега, Павел Постольский. Прошу, не обращайте внимания на мундир. Павел, скажем так, посвящен.
– Вашего слова мне достаточно, – кивнул Арапов. – Значит, в катакомбы?
– В катакомбы, Афанасий Афанасиевич! – подтвердил Корсаков. Книготорговец снова кивнул и, ловко лавируя между штабелями книг, вывел их к неприметной дверце в глубине лавки. Отомкнув ее ключиком, Арапов сгорбился еще больше и нырнул в низкий лаз. Корсаков и некомфортно высокий Постольский последовали за ним.
– Что за катакомбы? – вполголоса спросил поручик.
– Громадная коллекция старых книг и бумаг на, скажем так, слегка запретные темы, – пояснил Корсаков. – Говорят, там даже запрятана библиотека Ивана Грозного.
– Увы, чистое вранье, – услышал их Арапов, ведущий гостей по узкому лазу. – Ее я продал еще в 1871-м.
Постольский так и не понял, шутит хозяин лавки или нет. Наконец они очутились в огромной подземной зале. В отличие от лавки наверху, тут царил образцовый порядок. Размеры и помещения, и хранящейся в нем коллекции поражали. Часть книг находилась в запертых чугунных клетках. Часть – в шкафах, стекла которых украшали странные письмена.
– Что ищете, Владимир Николаевич? – поинтересовался Арапов.
– Все, что касается истории местности за Проломной заставой, где сейчас стоит военное училище. И, если найдется, что-то по призыву мстительных духов.
– Гм… Любопытный заказ, – хозяин лавки погрузился в задумчивость, а затем с пугающей поспешностью рванулся куда-то в дальний угол хранилища.
– У Афанасия Афанасиевича есть очень любопытная черта, – пояснил Владимир Постольскому. – Сказывают, что он либо не умеет читать, либо не особо в этом заинтересован. Поразительно для книготорговца. Хотя… Учитывая природу некоторых книг, которые он хранит, – может, оно и к лучшему. Но содержание каждой он знает, так что его задача – найти книгу, задача читателя – в ней разобраться.
– Но зачем тебе книги по истории? – спросил Павел.
– Не просто истории. Легендам. Ритуалам. Убийствам. Понимаешь, сверхъестественные вещи никогда не происходят просто так. Для этого нужна своего рода прореха в реальности. Она может быть стихийной либо появится стараниями людей, с чьим-то умыслом. Такую мы с тобой видели в доме Ридигеров. Если Сердецкий действительно был убит чем-то неестественным, то этому может быть два объяснения. Либо по какой-то причине открылась ранее дремавшая прореха и генерал стал ее случайной жертвой. В этом случае нам нужно понять природу прорыва и как-то его закрыть. Либо…
– Либо кто-то распахнул дверь для потусторонних сил и направил их на Сердецкого, – закончил за него Постольский. – И тогда мы ищем убийцу!
– Именно! – радостно объявил Корсаков. – Смотри, быстро учишься.
– Вот! – возник перед ними Арапов со стопкой книг и каких-то подшивок. – Не буду утверждать, что найдете необходимые сведения, но если они есть – то они здесь. Могу предложить чаю или кофе?
– Буду крайне признателен. – Корсаков уселся за стол перед принесенными материалами. – Присоединяйся, Павел, мы здесь надолго.
Он оказался прав. Штудирование книг, летописей, чьих-то дневников, газетных вырезок и невесть откуда взявшихся копий указов и документов городской думы затянулось дотемна. Наконец-то они вышли в стылую московскую ночь, предварительно попрощавшись с милейшим Афанасием Афанасьевичем. Постольский с наслаждением втянул свежий воздух, а Корсаков зло пнул попавшийся под ноги ком снега.
– Не могу поверить! – возмутился он. – Ни языческих капищ, ни сражений маломальских, ни помещиков-извергов! Ни-че-го!
– А как же императорские дворцы, там наверняка хватало… – начал было Павел.
– Возможно, конечно, что записи Арапова оказались не полными, но сомневаюсь. Не нашел я ничего такого, что могло бы напитать место, где стоит училище, до полноценного стихийного прорыва на ту сторону.
– Значит, нужно искать убийцу?
– Да, – мрачно подтвердил Корсаков. – Так или иначе…
24 декабря 1880 года, день, Дмитриевское военное училище, Москва
Вторник прошел в хлопотах, но без видимых результатов. Утром Корсаков пытался хоть как-то достучаться до юнкеров на занятиях. Днем и вечером – когда открыто, когда тайком – исследовал территорию училища. Плодов его вылазки не дали. Логика указывала, что если один (или несколько) из обитателей училища задумали убить Сердецкого, так сказать, конвенциональными методами, то возможность была у каждого. Их алиби (или «инобытия», как выражался Постольский) подтвердить не представлялось возможным. В лучшем случае они находились каждый в своей квартире, в худшем – вместе заявились в кабинет генерала, договорившись покрывать друг друга.
Еще хуже дело обстояло с оккультной частью расследования. Странные шумы по ночам больше не повторялись. Других указаний на то, что в училище нечисто, тоже не появлялось. Проблемы создавал даже необычный дар Корсакова. Какой прок от руки, дарующей видения, если для военных он – человек нерукопожатный? Владимир подозревал, что к Новому году он будет готов просто хватать каждого обитателя училища и надеяться, что дар подкинет столь нужные видения.
В скитаниях по училищу пригодились копии ключей, привезенные Постольским на следующий день. Корсаков обшарил все кабинеты и все комнаты учительского блока. Дождавшись занятий юнкеров и отъезда по делам Панина, побывал в дежурке и квартире полковника. Залез в гербовый зал. Мельком обыскал юнкерский этаж (обнаруженные фривольные картинки, бездарные стихи, курительные принадлежности, запасы сладостей и алкоголя свет на тайну убийства не пролили).
Попытка осмотреть флигель, где жил генерал Сердецкий, отчасти закончилась неудачей. Подойдя к дверям домика, Корсаков вовремя заметил, что они уже отперты. Это заставило Владимира отпрянуть от входа, чтобы не столкнуться с тем, кто находился внутри начальственного флигеля. Вместо этого он крадучись подошел к единственным окнам на левой стороне, куда можно было добраться, не оставив следов на девственно-чистых сугробах. Его взору открылся кабинет, в котором – вот удача! – хозяйничал посетитель. Без особого удивления Владимир узнал в нем Панина. Командир эскадрона, сидя спиной к окну, перебирал бумаги на рабочем столе. Окно не пропускало звуки, но по резким и торопливым движениям Корсаков понял, что Панин явно раздражен. Не дожидаясь, пока заместитель Сердецкого обернется, Владимир отошел от окна и вернулся в учительский пристрой.