Он махнул иссохшей рукой в сторону соседнего с ним кресла и попросил:
– Подкинь дровишек в камин, будь любезен. Зябко тут…
Пот, градом стекающий по лицу, намекал Владимиру, что не так уж в кабинете и холодно, но он выполнил просьбу друга и уселся в соседнее с ним кресло. Дмитрий посмотрел на него и вновь улыбнулся, отчего в его глазах на секунду мелькнула искорка былого веселья.
– Гляжу, я не один здорово похудел с нашей последней встречи! Хотя, вынужден признать, тебе это больше идет, чертяка! Перестал напоминать толстовского Пьера.
– То, что я смахивал на Безухова – поклеп, и вообще, давно это было, в другой жизни, можешь не припоминать, – ответил на колкость Владимир. – Хотел бы я ответить, что худоба тебе тоже пошла на пользу, но язык не поворачивается. И давно с тобой такое?
– Нет, – покачал головой Теплов. – С неделю.
– А что говорят врачи?
– Разводят руками. Один даже рекомендовал сходить в церковь, благо недалеко, – фыркнул Дмитрий и снова закашлялся. – Сдается, я знаю о причинах этой болезни больше, чем они. Вернее, знаю – слишком сильное слово. Но догадываюсь.
– Из-за того визита в усадьбу из письма?
– Да, думаю, без Маевских не обошлось, – подтвердил Теплов. И он вкратце, прерываясь на новые приступы кашля, рассказал о поисках своего предшественника, приведших его на болота. – Дальше заплутал в тумане, едва было не достался волкам, но меня спасло поистине ангельское существо.
– Исходя из письма, звалась она Татьяна? – позволил себе легкую улыбку Владимир.
– Да. Татьяна. Танечка Маевская. Живет она в имении своей семьи на острове, со всех сторон окруженном болотами. Место – словно заколдованное царство! Тут, как видишь, кругом зелень, а там будто зима не уходила, все стыло и мрачно.
– Думаешь, от этого холода ты и заболел?
– Заболел, да не от холода. – Теплов зябко поежился под многочисленными слоями одеял. – Странное это место. И семейство у Тани, Маевские то бишь, тоже странные. Отец, мать и бабушка по отцовской линии. Последняя – кошмарнейшая старушенция, уж поверь. Усадьба… Да пожалуй что обыкновенная. Местность весьма и весьма неавантажная – эдакая ровная, что твой стол, проплешина, со всех сторон окруженная лесом и болотами. При барском доме, на краю леса и относительно чистой речушки – деревенька, крохотная. Но все там… Даже не знаю, как описать… Иное… Странное… Знаешь, будто не живут там люди, а изображают жизнь и старый уклад, как актеры в театре. Мне показалось, что никто там не в курсе, что крепостное право давно отменили!
– В смысле? – опешил Владимир. – Хочешь сказать, они своим крестьянам пудрят мозги? Чтобы дальше держать в кабале?!
– А ты слушай лучше! Когда я говорю «никто», то и имею в виду – «никто»! Ни крестьяне, ни сами Маевские. Кажется, что они из своего имения не выезжают и знать не знают, что творится вокруг.
– Но это же невозможно!
– Я тоже так подумал. Но смотри – окрестные жители Маевки избегают. Напуганы так, словно черта увидели. Дорога через болота только одна, насколько мне известно. Крестьяне ни в соседние деревни, ни в город не ездят – говорят, незачем, и так все есть. И Таня говорит, что за пределами усадьбы она ни разу не была. Когда я рассказывал ей про Москву… Да что там, даже про Владимир, она слушала так, словно я ей какие-то сказки читаю!
– М-да… – задумался Корсаков. – Странно, конечно, но возможно. Для центральных губерний это не характерно, а вот за Уралом вполне можно найти целые деревни староверов, которые живут так же, как их предки до раскола. Там не то что про крепостное право не слыхивали…
– Я тоже об этом подумал, – кивнул Теплов. – Поэтому, когда вернулся в город, начал искать, пока хворь не накрыла. В конце концов, Маевские же из дворян! Не может быть, чтобы их никто не знал.
Разговор словно бы оживил Дмитрия. Владимиру даже показалось, что, если бы не слабость и слои теплых одеял, его друг был готов вскочить с кресла и начать расхаживать по комнате, оживленно делясь с ним найденными подробностями.
– И что нашел? – подыграл ему Корсаков.
– А то, что их следы теряются после 1762 года. Предок Маевских служил в губернском архиве, вот он, скорее всего, и уничтожил все бумажные свидетельства. Представляешь, в старой дворянской книге на букве «М» место Маевских просто вымарано, а во всех последующих изданиях они отсутствуют! И на картах нет ни усадьбы, ни деревеньки.
– Любопытно. Но зачем им, или кому-то еще, если уж на то пошло, стирать следы своего существования?
– Именно! Более того, матушка Татьяны, Ольга Сергеевна, женщина очень скрытная и пугливая, но я смог вытянуть из нее, что до замужества она была сиротой. Я решил потянуть за эту ниточку и начал искать сведения о барышнях с таким именем, подходящих по возрасту. Нашел! В Муроме помнят, как к некой Ольге, находившейся на попечительстве у скаредной тетушки, около 1857 года сватался какой-то мелкий дворянин… – Дмитрий даже выдержал паузу, чувствуя, что интрига захватила его старого друга. – И фамилия у него была то ли Майский…
– То ли Маевский! – закончил Корсаков.
– Да! Есть тут, правда, одна странная деталь – видевшие Маевского утверждали, что тот имел вид крайне болезненный, словно готов был отдать богу душу от чахотки. «Бледный, как смерть» – так люди говорили. Что тоже, как ты понимаешь, наводит меня на определенные мысли.
– Да уж, – поддержал его умозаключения Владимир.
– А вот Маевский, которого застал я, выглядел мужчиной здоровым и крепким… Но не суть! Несмотря на странности кавалера, сердобольная тетушка была только рада скинуть сироту с попечения, так что жених увез Ольгу Сергеевну спустя неделю после знакомства, и с тех пор о ней ни слуху ни духу.
– Но это подтверждает, что как минимум отец Татьяны…
– Андрей Константинович, да! Как минимум он из усадьбы выезжал! Если, конечно, это тот же Маевский. Но ты слушай самое интересное. Гостил я в усадьбе почти неделю и такого натерпелся…
– Например?
– Например волчий вой каждую ночь. Вокруг усадьбы и деревеньки постоянно рыскают волки. Я спросил Маевских, не боятся ли они этих зверей. А Андрей Константинович мне отвечает: «Нет, нас они не тронут». И я видел это своими глазами! Когда Таня спасла меня от волков, они словно бы испугались ее, хрупкую барышню, как не испугались моего ружья. А раз ночью я выглянул в окно… Там собралась целая стая! Они вышли к дому и уселись полукругом, словно выдрессированные собаки. Перед ними стояла Татьянина бабка и… Говорила с ними! Только не смейся, я не могу подобрать другого слова, но мне показалось, что она им проповедует…
– Что проповедует? – хохотнул Корсаков. – Заповеди? Не убий? Не возгрызи ближнего своего? Сдается мне, что ты на огонек к современным святым заглянул!
– Не знаю, как со святостью, а с набожностью у них все отлично. Вокруг усадьбы все утыкано крестами, а семейство каждое утро и каждый вечер собирается на молитву в часовню где-то в лесу за деревней. Меня, правда, ни разу не звали… Только тут такое дело… На крестах распят не Иисус, а что-то нечеловеческое. Выглядит богохульной шуткой над образом и подобием, знаешь ли! Куда ни пойдешь – всегда увидишь, как эдакая страхолюдина торчит где-нибудь из кустов, словно следит за тобой. Дома, по счастью, таких украшений не заметил, но и там… Неспокойно… И спалось так, что кошмары снились каждую ночь.
– Может, это тебя уже болезнь начала точить, а ты не заметил? – выдвинул гипотезу Владимир.
– Может, и так, – без особого энтузиазма пожал плечами Теплов. – Я, если честно, не особо на это внимание обращал. Понимаешь, я влюбился.
Тут Корсаков не выдержал и, невзирая на серьезность момента, вновь рассмеялся.
– Вот уж прости, Дима, но это для меня как раз не новость! В пору нашего студенчества ты влюблялся постоянно, иногда даже пару раз в день.
– Смейся-смейся, Фома неверующий, – милостиво позволил ему Теплов. – Да только я никогда не встречал такой девушки, как Таня. Она прекрасна, иначе сказать не могу. И лицом, и телом, и душой. Нет на свете больше столь чистого и невинного создания.
Корсаков собрался было отпустить очередную колкость, но взглянул в глаза друга и понял, что тот, несмотря на свое здоровье, скорее вызовет Владимира на дуэль или разорвет всяческие отношения, чем проглотит шутку в адрес предмета обожания. Поэтому предпочел спросить:
– В письме ты сказал, что тебе удалось сбежать от Маевских только благодаря ей. Почему сбежать? Они тебя в плену держали, что ли?
– Да нет. Формально я был предоставлен самому себе. Даже попытался отыскать следы своего предшественника.
– Удачно?
– Нет. От дома без кого-то из Маевских далеко не отойдешь. Раздается вой из леса – и прямо кожей чуешь, как за тобой из чащи волки наблюдают. Сдается мне, что Исаев пропал с концами. И я был бы готов закрыть на это глаза, но… Кто в таком случае забрал туши лошадей? Об этом после. В общем, при всех странностях, что окружают Маевских, я был готов оставаться у них хоть вечно, лишь бы не разлучаться с Таней. А потом набрался смелости – и попросил у Андрея Константиновича ее руки.
Корсаков ничего не сказал, лишь удивленно вскинул брови.
– Да, знаю, о чем ты думаешь, но мне плевать. Рядом с ней я счастлив, вдали от нее даже мое физическое нездоровье причиняет меньше неудобств, чем разлука. – Дмитрий был смертельно серьезен. – В общем, после моего предложения Маевские словно бы даже обрадовались. Сказали, что их домовой священник готов тут же нас и повенчать. Я, понятное дело, опешил. Не пойми меня превратно, я готов был пойти с ней под венец, прямо здесь и сейчас. Но… Пугает меня это семейство! Поэтому я сказал, что мне потребуется несколько недель, чтобы уладить некоторые дела до свадьбы.
– И тебя отпустили? – недоверчиво спросил Владимир.
– Я сам удивился, но да… – Дмитрий снова закашлялся. – Думаю, Таня замолвила словечко. Велели только вернуться через месяц, иначе они сочтут помолвку расторгнутой. И кажется, я знаю, отчего такой срок. Стоило мне отъехать от острова, как у меня разболелась голова. Чем дальше я удалялся, тем сильнее становилась боль. Потом появилась ломота во всем теле. Лихорадка. Кашель. Сдается мне, дружище, что я не протяну и недели.