– Но вы уж расскажите, а дальше я сам решу.
– Кровь, Владимир Николаевич, – сказал Маевский. – Обыкновенная кровь, не Каафова. Она утихомиривает хворь. Да только легче от этого не становится. Чем больше человек ее пьет, тем меньше собственно человеческого в нем остается и больше звериного. Такой кровопийца становится подобным Каафу. Раскрылось это на вторую зиму, когда брат старого Маевского повадился до крестьян. Мало ему было тех капель, которыми Варсафий делился. Домочадцы скоро заметили, как брат меняться стал. А когда раскрылись его делишки – так сбежал в лес, словно дикий зверь. Далеко не ушел, кружил вокруг деревни. Насилу с помощью Варсафия смогли его тогда изловить, но вернуть человеческий облик уже не удалось.
– И что с ним сделали? – спросил Корсаков.
– Убили. Тварью он стал живучей, но все равно смертной. Изрубили его и сожгли. Видимо, теми же соображениями вы руководствовались, поджигая мой сарай, не так ли? – Маевский позволил себе немного улыбнуться.
– Да, что-то вроде того, – кивнул Корсаков.
– И что нам с вами теперь делать, Владимир Николаевич? – Тон Маевского оставался спокойным, но глаза угрожающе сузились. – Вы же не отступитесь?
– А как бы вы хотели? – ехидно спросил Корсаков. – Чтобы я оставил вам Дмитрия, уехал отсюда прочь и сохранил вашу тайну?
– Было бы неплохо. Тем более вы понимаете, что иначе живым вам отсюда не выйти?
– Тут вы не правы. – Корсаков извлек из кармана сюртука верный револьвер Ле Ма и положил на колени, стволом в сторону собеседника. – Поверьте, вы слабо представляете, кто сидит напротив – это раз. С вами мы сразимся на равных. А если вы планируете крестьян на помощь позвать, то тут выйдет заминка.
– Почему же?
– Потому, что ваша власть над ними убывает. Она держалась на уверенности, что Маевские и Варсафий заботятся о крестьянах. Что почва плодоносит, рыба плещется в реке, а звери стороной обходят. Но ведь что-то же изменилось? Иначе не бросались бы вы позапрошлой ночью отпаивать сына кузнеца собственной кровью?
– Допустим, – признал Маевский.
– В таком случае, как ни печально мне это признавать, у нас с вами две общих проблемы, Андрей Константинович, – глядя в глаза собеседнику, медленно произнес Корсаков. – Во-первых, ваши крестьяне меня не отпустят, это правда. Только вы смогли бы дать им такую команду, но они и вас теперь не послушают. Более того, в их глазах именно вы и ваша семья выглядят главным источником угрозы. Лес больше не слушается вас.
– И почему, по-вашему, это происходит?
– А это уже второй момент, – продолжил Корсаков, довольный тем, что ему удалось завладеть вниманием хозяина усадьбы. – И связан он с мертвым чиновником особых поручений. Я верю, что лично вы его не трогали. Не меньше уверенности в том, что это не дело рук деревенских – они бы его либо сдали вам, либо тихо прикончили. Для них покойник – это лишнее подтверждение, что обитатели усадьбы занялись какими-то нечистыми делами, и оттого благодать отвернулась. Так что – да, где-то на острове затаился неизвестный нам с вами убийца господина Исаева. А то и не просто на острове, но куда ближе…
– Вы что, подозреваете мою семью?! – повысил голос Маевский.
– Конечно, я подозреваю вашу семью, Андрей Константинович! – так же жестко ответил Корсаков. – Или по здешним болотам шатаются десятки незнакомцев? Нет уж, простите, круг подозреваемых очень узкий. Но, предположим, я пока поверю вам. Ведь помимо обитателей усадьбы и деревни есть еще один очень интересный субъект.
– Отец Варсафий?
– Да, – кивнул Корсаков. – Может, отправимся к вашему монаху-разбойнику и поинтересуемся, не прогуливается ли он ночами по болотам? Или, того хуже, не выпускает ли погулять своего подопечного?
9 мая 1881 года, вечер,
усадьба Маевских
Скрипнули половицы в коридоре. Раздался стук в дверь – слабый, неуверенный. Женский.
Дмитрий осторожно шагнул к выходу из комнаты, стараясь не издать ни звука. Сердце его учащенно забилось. Неужели Таня? Стук повторился, но Теплов снова промолчал.
– Вы, должно быть, полагаете, что мы сущие чудовища? – еле слышно раздалось из-за двери, и Дмитрий с удивлением узнал голос Ольги Сергеевны.
– Вам не нужно этого говорить, – продолжила гостья. – Поверьте, я была на вашем месте, когда Андрей привез меня сюда двадцать лет назад. Только мое положение было куда хуже вашего. Бедный чужой ребенок, отданный незнакомцу за горсть монет и уплату долгов. Куда уж мне до чиновника особых поручений…
Из-за двери раздался шорох платья, затем скрипнул стул в коридоре. Невидимая собеседница уселась и продолжила:
– Меня все пугало. Темный, вечно стылый дом. Мрачные родители мужа. Болота вокруг. Эта мерзкая часовня и отец Варсафий. Я хорошо представляю ваш ужас. Жаль только, вашей смелости у меня не оказалось. Я выпила из чаши и обрекла себя на проклятие. Тем же вечером попыталась бежать, но Андрей быстро нашел меня. Он сказал, что бежать мне некуда – тетка не примет, а сама я вдали от усадьбы теперь не выживу. Даже мне, не видевшей жизни за пределами Мурома, стало понятно, насколько это жуткий приговор. Весь мир, схлопнувшийся до размеров маленького болотного острова.
Ольга Сергеевна тихонько всхлипнула и замолчала.
– Зачем вы мне это рассказываете? – негромко спросил Дмитрий.
– Зачем? – переспросила женщина. – Извольте, объясню. С годами я привыкла к Андрею – уж по теткиной семье я представляю, что бывают мужчины в сотни раз хуже. Он строгий. Привык тащить на себе груз ответственности и муки совести. Слабого человека такое бы сломало. Но Андрей каким-то чудом сохранил доброе сердце. Как и меня, его тяготила жизнь среди болот, но другой он не знал. Участь Маевских он виде, как необходимое бремя. Мы договорились, что заведем только одного ребенка, ибо нельзя обрекать на такую жизнь…
Она снова осеклась, но быстро продолжила:
– Танечка стала нашей отдушиной. Маленьким солнышком в окружающем мраке. Проклятие передалось ей с кровью отца, поэтому она была обречена жить здесь, с нами. Но мы старались сделать ее жизнь счастливой и беззаботной, насколько это вообще возможно. Какой бы грех ни совершил дед Андрея, вина за него не лежит на моей дочери. Таня – доброе и светлое дитя. И любит вас всем сердцем. И это сердце вы разобьете, если ее отвергнете. Вот зачем я рассказываю вам свою историю. Моя дочь – не чудовище. Она такой же живой человек, как и вы. И заслуживает счастья. Не отталкивайте ее. Ей сейчас очень нужна ваша поддержка…
Дмитрий стоял перед дверью не шелохнувшись. В его голове по-прежнему звучали слова Корсакова: «Никого не слушай! Никому не доверяй! Никому не открывай!» Но как можно было не слушать мольбу матери за единственного ребенка?
Теплов протянул ладонь к дверной ручке.
– И что вы намереваетесь делать потом? – поинтересовался у Владимира Андрей Константинович.
Несмотря на опускающиеся сумерки, мужчины упрямо брели по лесной тропе в сторону часовни. Корсаков следовал за хозяином усадьбы, отставая на пару шагов. В руках он держал свою охотничью двустволку, отчего постороннему наблюдателю могло показаться, что Владимир конвоирует пленного. В какой-то степени так и было.
– В смысле, после нашего разговора с вашим фальшивым батюшкой? – уточнил Корсаков. – Ну, по натуре я скорее оптимист, поэтому планы у меня простые. Найти истинного убийцу Исаева. Выяснить побольше о вашем проклятии. Снять его с Дмитрия. И отправиться восвояси! Как вам такой план?
– Владимир Николаевич, пожалуйста, не обижайтесь, но вы не оптимист. Вы идиот, – фыркнул Маевский, переступая через очередную гнилую корягу.
– Все возможно, – не стал спорить Владимир. – Только вам не понравятся мои намерения на случай, если я не добьюсь своего.
Мужчины вышли на край поляны, где стояла опутанная корнями часовня. В сумерках здание и возвышающийся над ним огромный дуб выглядели еще более пугающе. Андрей Константинович, шедший впереди, внезапно остановился.
– Что такое? – подозрительно спросил Корсаков. Указательным пальцем он скользнул по скобе ружья, поближе к спусковому крючку.
– Двери, – ответил Маевский. – Двери в часовне открыты.
– Это необычно?
– Да, – кивнул хозяин усадьбы. – Конечно, отцу Варсафию нечего здесь бояться и не от кого запираться. Но он все же ценит уединение.
Корсаков вгляделся во тьму за раскрытыми дверями. Из-за опустившихся сумерек и потухших факелов рассмотреть что-то внутри не представлялось возможным. Одновременно Владимир старался не упустить того, что происходит вокруг. Уж слишком обстановка наводила на мысли о ловушке.
– Видимо, нас приглашают заглянуть? – предположил он.
– Если желаете, – со смешком ответил Маевский. – Только, боюсь, вы недооцениваете силы отца Варсафия.
– Стращаете, Андрей Константинович? – Корсаков старался звучать бодро, хотя затея с осмотром часовни и встречей с бывшим разбойником казалась ему все менее и менее привлекательной.
– Нет, считаю долгом предупредить, – спокойно ответил Маевский. – Он знает все, что происходит вокруг. Слышит и видит глазами зверей. Не сомневайтесь, он знает, что мы пришли.
– Тогда он знает, что вы меня предупреждаете, не так ли?
– Боюсь, это ничего не значит для нашей с вами ситуации. Пойдемте?
– Вы первый. – Владимир демонстративно качнул стволом ружья в сторону дверей. Андрей Константинович пожал плечами и двинулся к часовне.
– Что-нибудь видно? – поинтересовался Корсаков у остановившегося на пороге хозяина усадьбы.
– А вы мне поверите, если я скажу «нет»? – спросил в ответ Маевский и шагнул в темноту.
– Пожалуй, не стану, – пробормотал Корсаков, разжигая карманный фонарь, и двинулся следом.
Дмитрий открыл дверь, но, прежде чем он успел сказать хоть слово, с улицы раздался отдаленный, но настойчивый звон колокола.
– Что это? – Теплов обернулся к окну.